Обаламус - Путятин Александр Юрьевич

1

Первым в кабинет вошёл Миша Комов. Так уж исторически сложилось. Он — первый, я — второй. Во всём, что касалось городской московской жизни, его приоритет в нашей маленькой компании был установлен сразу и навсегда. Как-никак, он — абориген этих каменных джунглей. Он здесь родился и вырос. А я всё ещё теряюсь в московском многолюдье. Месяц назад мы окончили третий курс геофака МГУ по специальности «метеорология» и пять минут назад прибыли в здание Гидрометцентра СССР на Красной Пресне, в отдел краткосрочных прогнозов погоды.

— Здравствуйте, мы к вам на практику, нам нужен Северов Сергей Михайлович, — сказал Миша.

Из-за покрытого синоптическими картами стола поднялся светловолосый загорелый здоровяк лет тридцати. Джинсы, клетчатая рубашка, короткая стрижка, широкие покатые плечи. Встретишь такого на улице — ни за что не подумаешь, что инженер, да не простой, а ведущий. Обычно так выглядят литейщики или трактористы. Не настоящие, конечно, а те, что на агитплакатах.

— Студенты? К нам? Это хорошо! Да вы присаживайтесь, будем знакомиться.

Вопросы руководитель практики задавал спокойно и основательно, ответы слушал не перебивая. Через четверть часа, удовлетворив любопытство, он предложил обработать две синоптические карты, принесённые из аппаратной техниками за время беседы. Мы вытащили из дипломатов наборы карандашей и устроились за свободными столами. Сергей Михайлович занялся данными радиозонда, а в наши действия не вмешивался. Чертил он так же спокойно и неторопливо, как задавал вопросы. Линии наносил сразу «в цвете» на чистовик. К тому времени, как мы набросали карандашные варианты изобар[1], он уже записывал что-то в толстый прошитый журнал.

— Черновики готовы, — сказал я.

Миша завершил работу немного раньше, он ждал меня. Сергей Михайлович внимательно осмотрел наши листки, одобрительно хмыкнул, сделал в обеих картах несколько мелких исправлений и дал добро на завершение работы. Заодно велел называть его Сергеем, мол, не такой уж и старый, чтобы обзаводиться отчеством. Мы радостно согласились. Нам очень понравился руководитель практики, и было похоже на то, что и мы произвели на него неплохое впечатление. А расположение начальства в жизни студента значит немало. Достаточно, чтобы один даже не отрицательный, а просто не слишком хвалебный или слегка двусмысленный отзыв попал в производственную или комсомольскую характеристику, и с мечтой о хорошем распределении можно было проститься навсегда. Впрочем, если бы я мог предвидеть, к каким последствиям приведёт в данном конкретном случае расположение начальства, то, как знать — возможно, попробовал бы рискнуть характеристикой и даже оценкой за практику.

Через пару дней мы уже знали, что живет Сергей в одной из подмосковных деревень, а на работу добирается на электричке, что недавно он вернулся с зимовки в Антарктиде и что студентов, то есть нас с Мишей, на него «повесили, чтобы жизнь медом не казалась». О последнем нам сообщила Светлана Владиленовна — тощая очкастая стервочка неопределенного возраста, из тех, которые всё, всегда и про всех знают. Подозреваю, что она заметила, какими преданными глазами мы смотрим на Сергея, как наперегонки несёмся выполнять его распоряжения, и решила остудить наш пыл. Она добилась обратного эффекта. Если до её сообщения мы чувствовали себя частью его работы, то теперь стали общественной нагрузкой. И ещё сильнее захотели стать максимально полезными этому бывалому путешественнику. Нас бросало в дрожь при одной мысли о том, что он может отказаться от руководства нашей практикой. Нужно ли говорить, что всё свободное время мы посвящали картам, зондам, кодировке и раскодировке сообщений о фактической погоде, методикам составления прогнозов и так далее?.. Мы были самыми старательными и трудолюбивыми практикантами в стране, а возможно, и во всем мире. И в конце недели на счастливые студенческие головы свалилась неожиданная удача. Сергей пригласил нас к себе в гости.

Произошло все совершенно случайно. Мы с Мишей болтали о том, о сем, обрабатывая очередную порцию карт и ожидая прихода начальства. Строили планы на выходные. И вот в тот самый момент, когда у Миши родилось предложение в субботу утром смотаться в Сандуны, заходит Сергей и с порога произносит:

— Так вы, значит, баню любите?

— Да, а что? — отвечаю я.

— В деревенскую не побоитесь? Я свою неделю назад закончил, приглашаю.

— Да мы с удовольствием! — это уже Миша сказал, он быстрее соображает.

Вот так и получилось, что солнечным пятничным вечером после дежурства мы с Мишей сидели в вагоне подмосковной электрички в компании руководителя практики и с величайшим вниманием слушали его рассказы об особенностях работы в Антарктиде. Мы были безмерно счастливы.

Дорога от платформы до дома в памяти не отложилась. Во-первых, была она короткой и удобной, а во-вторых… Очень уж увлекательно Сергей описывал своё возвращение с антарктической вахты. Кто же способен смотреть по сторонам, когда перед его мысленным взором встают океанские волны и сверкают молнии, а в ушах шумит штормовой ветер, и раздаются раскаты грома?

Дом у нашего начальника оказался таким же крепким и основательным, как и его хозяин: красные кирпичные стены, многоцветные яркие наличники окон, сверкающая новенькой оцинковкой крыша, двухметровый деревянный забор. Войдя в калитку, мы попали в покрытый свежим асфальтом внутренний дворик, от которого отходила щебёночная тропинка к бревенчатому строению деревенской бани. У входа в нее примостилась дощатая собачья будка. Оттуда, громыхая цепью, выскочил громадный пёс. В нём даже далекий от кинологии человек сразу бы признал восточно-европейскую овчарку. Зверь явно знал себе цену: два коротких взмаха хвостом — приветствие хозяину — и молчаливое изучение гостей — подавать без надобности голос было явно ниже его достоинства.

— Ну что? Вначале моемся, потом ужинаем или наоборот? — спросил Сергей.

Естественно, мы выбрали баню… И не прогадали. Пар был просто потрясающий! Каменка после каждого ковшичка долго шипела голодной гадюкой. Веники со свистом рассекали прокалённый белесоватый воздух. Раз за разом вся троица вылетала в предбанник с твердой уверенностью, что этот пар был последним — с нас хватит. Но, остудившись в ледяной ванне и отдохнув, мы снова и снова ныряли в пахнущую берёзовым листом, мятой и эвкалиптом парную.

Когда закончили, уже смеркалось. Выходили мы из бани в состоянии, близком к эйфории. Казалось, даже самый слабый порыв ветра может поднять меня в воздух и унести к облакам. Судя по сверкающим шалым глазам и алым пятнам на щеках, Сергей и Миша чувствовали то же самое. К дому шли напрямик мимо будки. Так было ближе. Пёс, приветливо помахивая хвостом, молча, но требовательно, ткнулся лобастой башкой в мою коленку: признал другом хозяина и потребовал ласки. Я поскрёб ногтями бугристый лоб, почесал по очереди сначала за правым, затем за левым ухом, потрепал по могучей шее.

— Признал тебя Пальма, — довольно усмехнулся Сергей.

— А почему Пальма? — удивился я.

Такую экзотическую кличку мне прежде встречать не доводилось.

— Да-а-а… — махнул рукой Сергей. — Его первый владелец месяцами из запоя не выходил, где ж ему было кобелька от сучки отличить, а когда пёс ко мне попал, уже привык на Альму откликаться. Вот и пришлось новую кличку изобретать, чтобы на слух от старой как можно меньше отличалась. Пальма[2] — режиссёр американский. Афиши его фильмов по всему Гамбургу висели, когда мы зарулили туда на обратном пути.

Сергей отстегнул ошейник.

— Пусть ночью по участку бегает, а то весь день на привязи просидел. Вас он теперь не тронет, раз своими признал.

Радостный Пальма неторопливо и деловито потрусил по кругу вдоль забора. А мы двинулись к дому. В сенях сбросили кроссовки и прошли на кухню. Сергей начал доставать из холодильника продукты, а Миша вынул из дипломата и сунул в морозилку бутылку «Сибирской». Я «Токайское» охлаждать не стал, сразу на стол выставил обе бутылки. Пусть высокое начальство убедится, что мы хоть и студенты, но не халявщики. Сергей одобрительно хмыкнул:

— А вот это правильно, водка пусть охладится немного. Начинать лучше с лёгких напитков, а потом идти на повышение градуса. Так и перебрать труднее, и голова утром болеть не будет.

2

Наш руководитель знал, о чём говорит. Наутро, когда вся троица выскочила умываться во двор, голова у меня действительно не болела. Мы плескались, намыливались и ополаскивались у бочки с прозрачной дождевой водой, не забывая довольно отфыркиваться. Солнце слепило глаза, отражаясь от волнистой поверхности.

— А почему вы в наш отдел практиковаться подались? Это же скука несусветная! — голос Сергея сквозь полотенце звучал слегка приглушенно.

— Мне нужно было перепройти часть практики за первый курс; три недели в июле, — ответил я. — А в оставшееся время успевали только к вам. Зато на следующий год иркутяне пригласили нас в экспедицию на Байкал.

— И вы согласились? — Сергей протянул нам два белоснежных вафельных полотенца.

— Шурик всегда готов родных сибирских комаров подкормить, а я ещё не решил пока, — ответил Миша.

Он увлекался математическим моделированием и особой любви к энцифалиткам с накомарниками не испытывал. Я собирался защитить свой таёжный выбор, но не успел. В колено требовательно ткнулась собачья голова.

— Доброе утро, Пальма! — я начал гладить мускулистую шею и наклонился поближе к могучему черепу. — Доброе утро, дорогой!

Я придвинулся ещё ближе к собачьей морде. Пёс довольно заурчал, подставляя прижатое к шее ухо… И вдруг резкий бросок!.. Мгновение назад перед глазами был покрытый шерстью затылок, и вот уже на его месте громадная оскаленная пасть, которая неторопливо, будто в режиме замедленной съемки продолжает раскрываться и приближается к лицу. Резко двигаю головой влево, пытаясь убраться подальше от огромных белых зубов. Правая сторона дёргается вниз, громко хрустит раздираемое клыками ухо. В лицо ударяет покрытая щебнем дорожка. Перекатываюсь налево, подальше от страшной пасти…

Пульсирующими толчками к уху приходит боль, но она где-то на периферии сознания. Главное — враг, ещё секунду назад казавшийся четвероногим другом. Пёс всего в метре от меня, он готов к следующему броску. Прыжок по кратчайшей траектории… Мои ноги — сжатая пружина, взведённая к подбородку… Удар в самый центр летящего к горлу снаряда… Зверюга квыркается в воздухе, падает на бок… Взлетает в новом прыжке… Мои пятки снова бьют его в грудь, точь-в-точь, как прошлый раз… В горящих глазах пса яростный блеск… Что на него нашло?! Третий рывок по кратчайшей… Удар… Кувырок… Белые лица друзей… Они ничего не понимают… Ещё один прыжок… Но почему опять по прямой, чуть-чуть вбок — и собачьи челюсти сомкнутся на моём горле!?

Хриплый вопль «Убери собаку-у-у!!!» разрезает застывший от ужаса воздух. Кто кричал, и почему так саднит горло!? Сергей, наконец-то, приходит в себя и бросается на выручку. Пальма, в очередной раз взлетевший в воздух, зависает на середине прыжка. Ошейник глубоко врезается в горло ошалевшего от крови хищника. Пёс рычит, но смиряется. Сергей тащит его к будке и сажает на цепь. Миша протягивает мне руку, помогает подняться. По воротнику рубашки течёт что-то теплое, пятна крови появляются на щебёнке. Пытаюсь правым глазом разглядеть повреждения. Вижу свисающий к шее кусочек чего-то красного с неровными краями.

— У тебя ухо оторвано, нужно срочно в больницу, — говорит Миша, протягивая носовой платок. — Держи.

— В дом за документами и к хирургу, здесь десять минут ходу! — секундное замешательство прошло, Сергей вновь предельно собран и решителен.

В прихожей на пару секунд отнимаю от шеи платок и бросаю беглый взгляд на зеркало. Влажный красный зигзаг разделил правое ухо по вертикали на две части, соединённые узкой перемычкой мочки. Нижний кусок болтается, как маятник, изредка роняя на плечо красные капли. Ну что ж, по-крайней мере, сосуды на голове не задеты и гибель от потери крови мне не грозит…

3

Очередь к кабинету хирурга встретила нас недовольным ворчанием. Никому не улыбалось торчать в коридоре лишний час. Но шедшая передо мной медсестра, не останавливаясь, решительно толкнула дверь. Через минуту она вышла из помещения, бросив в сторону нашей троицы «Постойте чуть-чуть, он уже заканчивает», и удалилась. Ждать пришлось недолго.

Минуты через три дверь отворилась, выпуская молодую румяную толстушку с забинтованным запястьем.

— Ну, кто там экстренный с ухом?! Заходи! — прогремел из глубины комнаты хорошо поставленный баритон.

Все посмотрели на меня, и я шагнул внутрь. Стройная молодая брюнетка в синем халате и с марлевой повязкой под глазами хлопнула дверью, отсекая путь к отступлению. Врач — мужчина среднего роста, среднего сложения и среднего возраста — сидел за столом и что-то писал. Было странно, что у этого невзрачного человека такой выдающийся голос.

— Эх, ваши б слова, да до Бога, — попытался я поддержать беседу. — Честно говоря, даже и не знаю, с ухом я или уже нет!

Взгляд доктора оторвался от бумаг и сфокусировался на окровавленном носовом платке, который я прижимал к правой стороне шеи.

— А покажи-ка мне, что там? — махнул он рукой в сторону платка.

Я медленно и осторожно опустил платок.

— Ну что? Всё не так уж и страшно! — хирург внимательно осматривал рану. — Для начала постараемся это пришить, вдруг прирастёт? А коли отвалится — подрежем покороче… Ха… И второе для симметрии…

— А сколько шансов за «прирастёт»? — попытался уточнить я. Перспектива остаться без обоих ушей как-то не радовала.

— Рана свежая, грязи не видно, думаю шансы очень неплохие. Да ты не переживай! — он ободряюще подмигнул. — Ко мне прошлым летом один грузин прибегал, так ему собака другой орган оторвала, поважнее уха, тоже на ниточке болтался. — Доктор уже домыл руки и вытирал их белоснежным полотенцем. — И ничего, всё срослось в лучшем виде. Так что, садись на стул и постарайся не дергаться.

Я старался, но получалось так себе. Новокаин помогал мало.

— Терпи, — периодически повторял врач. — Если хочешь, чтобы шов не был заметен, нужны частые мелкие стежки, а анестезия в таких местах действует слабо, ну да ты частично изнутри обезболенный, похоже ещё с вечера… Короче, если так терпеть трудно, стони или ругайся… Да, хоть плачь! Только не дёргайся! И ещё… Дыши-ка ты лучше, братец, в другую сторону, а то неровно сошью…

Неподвижно стонать у меня не получалось, а реветь или ругаться при женщинах было неудобно — и я стал потихоньку поскуливать и подвывать. Почему? Зачем? Сам удивляюсь! Но терпеть боль это помогало…

Сколько продолжалась операция, сказать не берусь. По ощущениям — часа два или три. А Сергей с Мишей потом говорили, что я провёл в кабинете чуть больше сорока минут.

— Ну, вот и всё! — хирург уже обработал рану чем-то пахучим и едким и заканчивал накладывать повязку. — Теперь посиди в коридоре, минут через пять тебя отведут в палату. Следующий войдите!

4

…Куски льда отскакивают от оцинкованного металла крыши при каждом ударе. Левая рука сжимает пруток ограждения. Холод добирается до ладони сквозь меховую варежку. Никаких лишних движений. Пять этажей — не шутка. Каждый удар точно выверен, лезвие рубила чуть-чуть не доходит до стальной поверхности, но во льду образуется сквозная трещина. Заканчиваю движение резким боковым рывком, отдирающим отломившийся кусок от кровельного железа. И очередная ледышка падает во двор… С каждой минутой тело всё хуже слушается… Ещё два-три метра, и нужно будет отдохнуть. Шаг левой, передвигаем следом правую, теперь нужно скользнуть рукой по прутку, перехватить поудобнее. Нога отъезжает в сторону… не страшно, опора на левую руку… Чёрт, какая скотина не проварила ограждение!.. Пруток изгибается, варежка скользит… К чёрту рубило!.. Правая рука цепляется рядом с левой… живот бьется об обледенелый край… Стальной прут гнётся все сильнее… До опоры уже не дотянуться… На какую-то долю секунды правая варежка цепляется за неровный металлический кончик… Толстая ткань с треском расползается, край крыши медленно отходит вверх… Его движение всё ускоряется… Руки и ноги болтаются в воздухе… В уши вползает чей-то тихий испуганный хрип…