На взятие Храма отряд северян прихватил с собой пару катапульт. Когда те швырнули первые камни в сторону башни-свечи, даже крепкие ее стены пошатнулись… а Старшие успели пожалеть, что не устроили обитель своего культа тоже в каком-нибудь лесу. В чащобе, где хотя бы осадным орудиям пришлось бы сложнее.
И все-таки Храм устоял; удары катапульт лишь поколебали его — как, впрочем, и во второй, и в третий раз. А затем, превозмогая боль от Пелены, к тяжелым двустворчатым дверям устремились несколько воинов с тараном. Двое из них, правда почти сразу угодили в каменные руки двух статуй, караулом стоявших у дверей.
Статуи изображали рогатую тварь с парой кожистых крыльев за спиной. Стоявшая на двух ногах и немного похожая на человека, тварь эта почиталась демонопоклонниками не кем иным как самим Кроворуким; своего Владыку адепты Крови представляли именно так. Причем, статуи не были простыми: в них нарочито и заблаговременно подселили по демону — и теперь, в нужный час, эти демоны вступили в бой.
Вступили… только вот серьезно повлиять на его исход оказались не в силах. От камня, пущенного одной из катапульт, правое изваяние Кроворукого лишилось головы; еще пара камней расколола надвое его «напарника». Место погибших воинов у тарана заняли другие, и дверь в Храм дрогнула.
Следом за ней еще раз содрогнулись и стены под ударами катапульт. Мелкий мусор посыпался с потолка прямо на расчерченный многолучевой звездой пол ритуального зала.
— Плохо дело, — изрек один из четырех Старших, что в тот день находились в Храме.
Остальные ограничились кивками: свое положение они понимали без слов, равно как и плачевность этого положения. Устоять вчетвером против полусотни воинов не стоило и мечтать… как не следовало ждать и помощи грозного Владыки. С опорой на адептов Старшие призвали бы силы достаточно, чтобы смести врагов как пыль, вместе с их тараном и катапультами. Только вот как быть, если адепты разбросаны по всей стране и посещают Храм изредка?
Выход при таком раскладе имелся единственный — причем такой, что прибегать к нему стоило как можно реже. Потому даже напомнить о нем решился лишь первый заговоривший из всей четверки.
— Высвобождение, — произнес он медленно, почти по слогам.
И пресекая сразу возможные споры, вопросил:
— Кто-нибудь может предложить лучшее?
Таковых не нашлось, однако по лицам Старших было заметно: затея их по меньшей мере пугала, ибо ритуал Высвобождения предполагал хоть временную, но смерть. Точнее, оставление бренных тел душами и превращение последних во что-то вроде демонов-вселенцев, вынужденных искать новое пристанище. Само собой, радости подобное предложение вызвать не могло: не зря же последний раз Храм Крови прибегал к этому ритуалу почти два века назад, в обстоятельствах столь же безысходных.
Пришлось прибегнуть и теперь: под ударами тарана и катапульт.
…когда же, наконец, тяжелые и окованные железом двери Храма пали, а толпа северян устремилась к ним под боевой клич — внутри их ждали только четыре мертвых тела, лежащие на полу посреди небольшого зала. Четыре тела на медленно остывающей и гаснущей фигуре, похожей на звезду с множеством концов.
— Обыскать и все сжечь, — распорядился командир-торнгардец, последним переступая порог Храма.
Нежданному исчезновению вредоносных Пелен он не удивился и уж точно ничего страшного не заподозрил — наоборот, обрадовался, восприняв сию перемену как меч, брошенный к ногам победителя. Победителем торнгардец считал, разумеется, себя и точно не допускал мысли, что меч не брошен, а лишь убран за спину. Впрочем, радости враз поубавилось, стоило ему ненароком ступить на лучи «звезды».
Командир надеялся обыскать трупы; подобная мысль пришла тогда в головы и нескольким его подчиненным-горцам. Причем, троим она едва не стоила жизни.
Когда три незатейливых дикарских души едва не обратились в бегство, уступая место нахальным гостям, их удержала опять-таки сила Руны. Удержала с немалым трудом, пострадал от которого и сам ее теперешний владелец. Неожиданно для себя и окружающих герцог Оттар зашелся в жутком, до крови, кашле… который, впрочем прошел уже к тому времени, когда к его светлости подоспел лекарь.
А души трех из четырех Старших сгорели без следа; невидимые цепи, соединявшие горцев с Руной, оказались слишком крепки, а сама сила, вложенная древним народом — достаточно велика, чтобы совладать с посягательствами каких-то новичков. Зато четвертому повезло несравненно больше: командира-торнгардца, в отличие от его подчиненных, никакая магия не держала… а значит и не защищала.
С удовлетворением осматриваясь в новом теле, вселенец понял, что прекрасно уживется с прежним его хозяином — человеком недалеким и слабовольным, для которого подчиняться было столь же естественно, как дышать. Почему вдруг такой человек сделался командиром, Старший не понимал. Не иначе как потому, что других сподвижников у Оттара Железной Перчатки попросту не имелось: всякое самоволие герцог привык полагать изменой.
Помянув про себя Оттара, Старший на мгновение подумал, что теперь ему будет легче нанести тот единственный удар, способный отвести опасность от темных культов. Подумал… но почти сразу отверг эту затею, как слишком рискованную. Ведь успеха она не гарантировала, зато наверняка должна была закончиться смертью торнгардца… и самого вселенца-Старшего. В то время как культу подобное самопожертвование требовалось в последнюю очередь.
Размыслив так, Старший поступил хоть и не геройски, зато куда как благоразумней и сохранней для себя. Вернувшись в Грифондол и доложив об успешном взятии Храма, он той же ночью покинул расположение северного войска, лагерем стоявшего у городских стен. Хватились беглеца и устроили погоню только к утру — и оттого безуспешно.
История культа Крови началась с новой страницы.
6
Запах жареного Леннарт Кольм почуял уже после покушения на Вейдемира. Советнику не потребовалось много времени, чтобы сообразить: стреляли на площади вовсе не в князя. Догадывался он, и по чьей указке полетела та стрела… а также, чем гибель грифондолского владетеля грозит лично ему — герцогскому советнику и одновременно адепту Храма Крови.
Прежде всего от безвременной кончины Вейдемира план по спасению Храма если не рухнул совсем, то уж точно дал немалую трещину. Роль в оном у незадачливого князя была чуть ли не ключевой: в деле вывода из игры герцога Оттара Леннарт рассчитывал больше именно на него, а не на Акселя Рейна. Рассчитывал по той простой причине, что убить, самому, вызвав на дуэль — это гораздо надежнее, чем подсылать наемного убийцу. Тем более что в первом случае гибель Оттара выглядела бы сугубо личной местью, не вызывая подозрений в чьей-то тайной и злой воле.
Теперь же шансы на благоприятный для Храма исход уменьшились кратно, сделавшись совсем уж призрачными. В то, что убийца, присланный капитаном Рейном (и уже успевший наломать дров) все-таки доберется до его светлости, Леннарту почти не верилось. Просто потому, что оный убийца уже проявил себя как неудачник. И обстоятельства ни при чем; более благоприятными, чем тогда, на площади, они вряд ли будут. А все это в совокупности значило, что адепт Леннарт подвел Храм и своего Владыку. То есть делался им ненужным — с одной стороны.
А с другой под угрозой оказывалось уже и прикрытие Леннарта перед лицом его светлости. Если Оттар всерьез захочет разобраться в гибели вассала, ему не составит труда зацепиться за Перст Кроворукого. Ну а через перст выйти и на того, кто вложил странный клинок в руку Вейдемира. Особенно, если князь сам ему в этом поможет, вздумав перед смертью облегчить душу.
Вот поэтому Леннарт Кольм и поспешил удрать — почти сразу после происшествия на площади. И не дожидаясь ни признаний Вейдемира, ни неудобных вопросов герцога, ни, конечно же, вестника из Храма. И именно удрать, а не отправиться в путь: в пути ведь всегда важна цель, а никакой иной цели, кроме спасения своей шкуры, теперь уже бывший советник перед собою не ставил. Спасение… а, вернее, желание хоть немного продлить свое существование, двигало Леннартом, заставив его спешно покинуть Грифондол, помянув недобрым тихим словом Акселя Рейна.
К концу дня, вдоволь натрясшись в седле, Кольм сумел-таки оставить далеко за спиной и город, и возможную погоню. За сей несомненный успех ему, столичному книгочею, непривычному к верховой езде, пришлось заплатить болью во всем теле — такой, что Леннарт и сидеть-то мог с трудом. Не лучшим образом к исходу этой гонки чувствовала себя и угнанная лошадь: взмыленная, изнуренная и изнывающая от жажды.
Поняв, что с несчастной кобылы хватит, Леннарт Кольм кое-как добрался на ней до ближайшей деревни, где и продал по дешевке одному из крестьян. Там же беглецу посчастливилось поужинать и даже переночевать — как раз в доме того человека, купившего лошадь.
Везенье Леннарта на том не закончилось: на следующее утро, отойдя от гостеприимной деревни едва на пол-лиги, бывший советник нагнал телегу. Хозяин оной, мелкий торговец, направлялся на север: в Бэрвинкль, восточную окраину королевства, и за небольшую плату согласился взять себе пассажира-попутчика. Против Бэрвинкля господин Кольм ничего не имел; более того, земля суровых и диковатых землепашцев казалась ему неплохим убежищем хотя бы от собратьев по вере. Точнее, от бывших собратьев.
Насколько Леннарту было известно, жители Бэрвинкля издревле поклонялись деревьям и к чужим культам относились, в лучшем случае, с подозрением. В лучшем… и крайне редком случае; чаще же приверженность иноземному верованью могла стоить жизни. Над почитателем хотя бы духов стихий или проповедником с далекого юга расправлялись, что называется, всем миром — избивая, закидывая камнями или сжигая на костре. О демонопоклонниках и говорить было нечего: в столь негостеприимную землю они старались не соваться вовсе.
Под стать подданным были и местные владетели — два грубых, невежественных брата-князя, живущие исключительно пирами, охотой, да усмирением непокорных баронов. Едва ли грамотея вроде Леннарта ждали в их владениях почет и хорошая жизнь… однако в качестве убежища тихая тина Бэрвинкля подходила как нельзя лучше.
Проезжая придорожную заставу на границе двух княжеств, бывший советник предупредительно сунул дежурившим у нее стражам по монетке — дабы пропустили с охотой и не задавали лишних вопросов. Стражи и не задавали; а когда граница была пройдена, на Леннарта даже нашло некоторое облегчение. И успокоение… оказавшееся, впрочем, весьма недолгим.
Оно испарилось точно горсть снега в летний зной, когда беглец остановился на ночлег в одном из трактиров. Сняв одноместную комнату и велев никого к себе не пускать, понадеявшись отдохнуть… Леннарт оказался один на один с собственными страхами. От которых его больше не отвлекали ни свет дня, ни неторопливые, под стать дороге, мысли.
Всю ночь бывший советник вздрагивал от всхрапа лошадей под окном, скрипа половицы или шороха мышей в углу. Вздрагивал, вскакивал с кровати, убеждаясь в безобидности очередного звука и проверяя прочность засова на двери. А заодно пытался убедить себя, что ни Оттар, ни Храм его здесь не достанут.
Получалось плохо: самые веские доводы, бывшие таковыми днем, в темноте становились зыбкими и совершенно неубедительными. Хватало нового скрипа или шороха, чтобы вновь и вновь бросить Леннарта в дрожь.
Только на рассвете беглец задремал, окончательно вымотанный собственными страхами. Однако вскоре был разбужен вновь — прикосновением к горлу, легким и холодным… прикосновением чего-то железного.
— Адепт Леннарт, — услышал Кольм смутно знакомый голос: сильный, с легкой хрипотцой, и не лишенный некоторой приятности.
Открыв глаза, он к собственному ужасу увидел возле кровати фигуру в плаще с капюшоном, скрывавшим лицо. Одна из рук этого безликого человека держала у горла Леннарта кинжал. «Вестник!» — сразу понял беглец, покрываясь холодным потом. Причина его визита на сей раз была очевидна без слов; и все же вестник счел должным объясниться.
— Храм Крови разрушен, — сообщил он спокойно, но, как показалось, с некоторым сожалением, — герцог Оттар еще жив, а трое Старших убиты.
— Послушайте, — Леннарт всхлипнул, — а может… не надо лишних смертей… послушайте! Может, хватит потерь? Я… я ведь долго служил Храму и Кроворукому… много зим! Я мог бы стать новым Старшим… принести Храму еще больше пользы! Не надо меня убивать! Клянусь… я искуплю… все искуплю!
На последних словах этот, обычно спокойный и благообразный человек сорвался на визг. Но вестника это не тронуло: с тем же успехом можно было молить о пощаде горную лавину или лесной пожар.
— …посему Храм счел тебя, адепт Леннарт, для себя ненужным, — подытожил он, последнее слово произнеся медленно, по слогам. Последнее — и самое главное слово в судьбе опального единоверца.
После чего совершил всего одно движенье рукой, державшей кинжал. Большего и не требовалось: любому человеку достаточно одного удара, чтобы покинуть мир живых. Хоть герцогу, хоть простолюдину.
7
Хмурым серым днем войско герцога Оттара подошло к стенам Кронхейма. Подошло не величавой поступью победителей, заранее уверенных в успехе, но ведомое безысходностью и отчаянным упорством. Подошло оттого, что идти, деваться ему было больше некуда. Таким же воинство северян ступило на Ржавое Поле; почти таким же — только числом поболее.
Опасения Оттара подтвердились: по князю Вейдемиру не успели справить тризну, как его сестра явилась к Грифондолу на правах главной наследницы. Явилась не одна: помимо мужа с нею прибыло войско, еще более многочисленное, чем рать герцога — и пестрящее стягами баронов юга. Последние самим своим присутствием давали понять, на чьей они стороне, и как относятся к сюзеренитету Торнгарда. К крайне спорному ныне сюзеренитету.
Впрочем, кровавой бойни не желала ни одна из сторон: новоявленная княгиня проявила государственную мудрость, не отдав приказ атаковать лагерь северян. Вместо этого Кира позволила войску Оттара набрать вдоволь провизии, прикупить оружия, даже усилить свои ряды наемниками… но уж после этого убираться на все четыре стороны. Участвовать в походе торнгардского владетеля южане не собирались, погибать за его причуды желанием не горели — так что иной помощи Оттару ждать от них не стоило.
Так, с неизбежностью пришел тот день, когда ставший негостеприимным Грифондол северному воинству пришлось покинуть. И выступить на столицу — без особых надежд на победу; просто во исполнение долга. Так особо рьяный балаганщик доигрывает представление, даже когда зрители уже разошлись.
Вслед за войском Оттара в путь отправился и худощавый коротко стриженый паренек, одеянием похожий на бродячего проповедника. В королевстве, особенно в южных землях, таковых становилось все больше: принимая веру загорных стран, те охотно несли ее соотечественникам. И временами даже добивались успеха… оставаясь при этом в живых.
На третий день похода паренек (звавшийся, кстати, Свеном) нагнал-таки войско и увязался за обозом. На привалах он не таился, нередко делил трапезу с воинами и не забывал при этом отыгрывать взятую роль. Мало зная о загорных верованиях, Свен действовал по наитию: потчуя слушателей байками собственного сочинения и вкрапляя в них неизбежные в таких случаях чудеса на пару с проповедями любви к ближнему и милосердия. Об этой «изюминке» веры загорных земель юному убийце довелось слышать от другого проповедника — настоящего, с благородной сединой и одухотворенным лицом.
Про себя Свен, само собой, счел разговоры о милосердии глупостью, противной хотя бы самому его ремеслу. И в то же время признавал их естественными для благодатных краев, что располагались за южным хребтом. Иначе и быть не могло — в тех землях, где нет зимы; где нельзя умереть, лишь оставшись без крова, а еда растет чуть ли не на каждом дереве. Так почему бы хоть немного не позаботиться о ближнем своем — коли выживание себя любимого обеспечено самой природой?
Только вот загорные земли и родина Свена — далеко не одно и то же. Настолько далеко, что в успех поборников милосердия парню почти и не верилось. При взгляде на полудиких, заросших космами и бородами, воинов герцога Оттара, мысль о любви к ближнему могла возникнуть в последнюю очередь, да и то от умопомрачения. Не говоря о том, что и на «ближних» эти дикари не тянули даже для соотечественников-горожан.