Еремей Парнов
Собрание сочинений
Том шестой
Сны фараона
И явились они из вечного мрака и холода, и было их числом двадцать два. Как двадцать две изначальные буквы, слитые в божественном слове, так и они были единой сущностью миллионы веков, пока не дрогнула палочка в руке Великого дирижера. Ничтожного сбоя достало в симфонии сфер, чтобы исполинская глыба изо льда и космической пыли, уклонясь от назначенной ей колеи, приблизилась к дому древнего бога, царя светил.
Но были крепки запоры и нерушима круговая стена, и страшна была мощь громовержца. Отброшенная вездесущею силой, незваная гостья раскололась на двадцать два неравных куска, и вытянулись цепью они, покрыв необозримые пространства, и пронеслись мимо сияющих чертогов погребальным кортежем. И стал каждый отдельным знаком целокупности хаоса, изначально враждебного полноте бытия, эоном-разрушителем, эоном-убийцей.
Никто не почувствовал всепроникающей дрожи орбит, не уловил чутким ухом мгновенного перебоя сердечного ритма, что наполняет все сущее светом жизни и музыкой дивных миров. И сохранили до поры свое шаткое равновесие жизнь и смерть, словно свет и тьма в пору весеннего равноденствия. И встретила земля этот день, и пришелся он на 22 марта 1993 года по григорианскому календарю. Индуисты праздновали приход чайтры — первого месяца юбилейного 2500 года эры «икрам санват. Иудеи считали тот год 5773 от сотворения мира, мусульмане — 1378 Хиджры, буддисты — 2535 паринирваны учителя Шакьямуни. А на Дальнем Востоке — от Японии до Китая — отпылал праздничный фейерверк 10 года Курицы и Воды по текущему лунному циклу.
Луной и Солнцем отмерены наши годы и дни. Но даже там, куда не проникают лучи светил, даже там, под толщей пирамид и курганов, качается невидимый маятник, и оскопленный Кронос ведет отсчет времен, что сомкнулись змеиным кольцом без конца и начала.
И пришел в царство теней тот год 3415 по последнему солнечному циклу жрецов Египта, и стал он 2705 по лунному циклу последних халдейских жрецов, и 4753 ацтеков и майя, и 6095 Калиюги, черной эпохи обмана.
На планете людей, равно скорбной и радостной, кипящей в суматохе великих упований и мелочных страстей, знамение неба осталось незамеченным. Даже астрономы прозевали разорванный тяготением дальний блуждающий мир.
Ледяные обломки его унесло за орбиту Плутона, повелителя мертвых, и они затерялись на время во мраке межзвездных пространств.
Точка
Часть первая
Авентира первая
Кордова, Испания
Но было предуведомление. И пришло оно путем неисповедимым.
Висенте, библиотекарю монастыря капуцинов в благословенной Кордове, посчастливилось разрешить мистическую энигму.[1] Бились над ней утонченные библеисты, ломая копья на диспутах, и не могли сойтись во мнениях насчет подземных капищ в доме Ахава, что был, по слову писания, «из слоновой кости». Одна эта кость и то могла стать поперек горла, но отыскали ее в песках и глинах, намытых водами мегиддскими, вместе с румянами нечестивой Иезавель.
«И нарумянила лицо свое», как помянуто в «Четвертой книге царств».
Ученый монах, в миру Альваро Гусман, в возрасте двадцати четырех лет Висенте получил степень доктора теологии. Вдумчиво и непредубежденно исследуя языческие заблуждения ветхозаветных царей, молодой богослов, ничтоже сумняшеся, использовал достижения светских наук: археологии, астрономии, математики. Причем делал это настолько изящно, что сумел уберечься от ревности ортодоксов и снискать признание просвещенного мира. Став членом папской академии, он удостоился почетных дипломов Сорбонны, Оксфорда и Иерусалимского университета. Теперь уже археологи, ведущие раскопки по всему Библейскому региону — от пустынь Египта до горных кряжей Кападокии, — испрашивали его совета и помощи. Принадлежность к конгрегации францисканцев (они же капуцины) не позволяла Висенте принимать плату за консультации и экспертные оценки. Завещанные святым Франциском Ассизским обеты нищеты требовалось блюсти в первозданной строгости, что отнюдь не мешало принимать пожертвования капитулу монастыря. Научная деятельность, таким образом, способствовала и славе, и процветанию обители, а доход, вернее известная его часть, поступал в пользу бедных. В Испании, где инквизиционные суды продержались долее, чем где-либо, церковь сумела извлечь уроки из прошлого и шагала в ногу со временем. По крайней мере старалась не отставать. Исторические изыскания брата Висенте не встречали особых препон, а сам он не ощущал притеснений.
Библиотека, хранителем коей ему выпала честь стать в канун своего пятидесятилетнего юбилея, насчитывала триста тысяч томов. В их числе были редчайшие инкунабулы и манускрипты, принадлежащие перу подвижников веры, древним языческим авторам и адептам тайных наук: всяческим алхимикам, астрологам и духовидцам. С особой полнотой было представлено наследие арабов и иудеев. В темные времена они сумели сберечь светоч античной мысли на благо всего христианства. Великие философы и математики, астрономы и каббалисты. Три мира сошлись под небом Испании, три звезды, соединившись в едином созвездии, воссияли на нем ради вящей славы Господней. Кто знает, как далеко смогло бы продвинуться человечество, если бы не заволокло их дивного блеска дымом костров?
Только рассыпанные, вдавленные в песок и пепел жемчужины сохранились от разоренной сокровищницы, только узелки прихотливой вязи, но и по ним удается порой угадать узор, распознать знак и составить слово.
Первый из таких путеводных знаков был явлен случайно, когда на глаза попала рукопись с греческим переводом книги «Зогар». Случилось это в один из тех дней, когда Висенте по горло был занят реконструкцией библиотеки. Дубовые с резными завитушками шкафы в главном хранилище он заменил значительно более вместительными стеллажами из сборных ячеек. Появился ленточный транспортер и подъемник для книг. Удалось расширить скрипторий. Сохранив кафедру, пюпитры для фолиантов, древние глобусы и армикулярные планетные сферы новый хранитель поставил простые удобные столы и, главное, оснастил читальню компьютерами и копировальным аппаратом.
Парадный зал с расписным, небесной голубизны, потолком и ореховой мебелью раннего барокко, так подходившей к золотому тиснению корешков, остался в первозданном состоянии. У Висенте и в мыслях не было переставить тут хотя бы одно штофное кресло. Портреты настоятелей в митрах, королевские грамоты, лепные архипастырские гербы — все было на месте, одно к одному, великолепное в своем законченном совершенстве.
Та же космическая гармония ощущалась и под сводами архива: грубо оштукатуренные стены, потемневшее от времени дерево и тысячи, тысячи одинаковых портфелей из пергамента, в которых со дня основания хранилась деловая документация и переписка монастыря.
Дыханием вечности веяло от этих несокрушимых стен, белых, как снег Сьера Мадре, и столь же холодных в любую жару.
Дон Бартоломео, аббат, сперва воспротивился переменам, но в конце концов уступил. Он сурово взыскивал с братьев, заставая их за легкомысленной компьютерной игрой, а научиться работать с файлами так и не пожелал, более полагаясь на ящик с карточками. Компьютерные забавы, простительные в целях начального обучения, благородный клирик решительно воспретил, но зато дал послабление, дозволив для внутреннего употребления шариковую ручку. Сам же сохранил приверженность к ализариновым чернилам и стальному «Рондо». Как знать, не тосковал ли он в глубине души о гусиных перьях? «Световые карандаши» и электронные «мыши» — это было выше его понимания.
Собственно, «Рондо» и заставило брата Висенте обратить внимание на палимпсест[2] с греческим переводом. Распознав на библиографической карточке характерную пометку настоятеля, он, прежде чем занести в компьютер данные книги, решил взглянуть на нее собственными глазами. Палимпсест тем и интересен, что за новой строкой иногда удается распознать прежнюю надпись. Ведь не всякий монах с должным прилежанием соскабливал исписанные пергаменты. Всегда остается какой-то след.
Рукопись в полной мере оправдала ожидания библиофила-хранителя. Однако вместо полустертых строк он обнаружил на ее сшитых страницах множество глосс.[3] Судя по контексту, их оставил какой-то любитель эзотермизма, одержимый идеей соотнести гематрию[4] с черной магией.
Вот как был явлен тот первый, пришедший из глубины веков знак!
Сердце застыло на миг от могильной стужи. Что-то до боли знакомое чудилось за прямыми углами демонической диаграммы. Тупой болью отозвалась непрошенная аналогия с планом монастыря:
И хотя стены конвенто капуцинов на Авенида дель Генералиссимо действительно представляли собой именно такую фигуру — исходную, ключевую, — Висенте с негодованием отверг кощунственную мысль. Мозг, однако, взаправду не ведает стыда. Разбуженное воображение дополнило схему двумя подземными переходами, один из которых вел в капеллу и к службам — другой. Выходило совсем нехорошо:
Бесовская марка располагалась прямо над рисунком каббалистического «Дерева жизни», задевая углом букву «ню» в трансцедентном слове «Энсоф», что уже само по себе было вызовом непотребным. И помыслить было невозможно, что «Тот, кто вне всяких границ» — именно так надлежало перевести герметический термин, — окажется в соседстве с ангелом тьмы.
Любопытство исследователя побудило Висенте заняться поиском этого отпавшего от Господа духа. В библиотеке хранилось несколько гримуаров[5], а также составленных для собственного употребления безымянными заклинателями «книг теней». Не все они считались богопротивными. Занятием белой, т. е. не вредоносной, магией во времена оны увлекались весьма именитые клирики, не исключая наместников престола Святого Петра.
Свод «Заклинаний папы Гонория», отпечатанный в Риме в 1670 году, и черный инкварто, приписываемый папе Леону Третьему, почитались библиографическими редкостями. Они хранились в особом сейфе, отдельно от прочих гримуаров, еще не так давно служивших пособием инквизиторам и экзорцистам[6]. Казалось, с подобной практикой было покончено навсегда, но на излете века мрачные тени воскресли вновь. Хилиазм — страх перед новым тысячелетием — повсеместно овладевал людскими душами, рассыпая плевелы колдовских суеверий. Переломная эпоха, как это бывало и прежде, давала знать о себе шизофреническим бредом и опасным беспамятством. Стократ прав гениальный Франциско Гойя: «Сон разума пробуждает чудовищ».
Тоскливое огорчение точило усталое, наполненное состраданием сердце мудрого капуцина. Над его койкой висела олеография Святого Франциска. Покорный лев лизал тонкую длань пустынника из Ассиз. Способна ли укротить зверя любовь?
Взяв каталожный файл, Висенте приступил к разысканиям. Просмотрев великое множество пентаклей и прочих графем чародейства, он довольно скоро определил принадлежность демонического клейма. Аrаtron — значилось латинское написание имени духа. Под его покровительством находились алхимия, магия и физика. Требовалось определить чин и место в иерархии императора Люцифера.
«Nomen illi mors»[7], — потусторонним эхом отдалось в ноющем левом виске.
По законам гематрии сложение численных значений литер давало 87, но 8 + 7 = 15, а 1 + 5 = 6. Так и есть, выходила шестерка — непременная составляющая Числа Зверя.
Согласно чернокнижнику Псевдо-Дионисию, ангельская табель о рангах, подобно девятке языческих богов Египта, составляла триаду триад. К первой градации принадлежали серафимы, херувимы, престолы; затем следовали господства, начальства и власти; последняя, низшая триада объединяла достоинства, архангелов и ангелов. Легион, что был низвергнут с небес, и в аду остался при своих чинах. Люцифер-светоносец, олицетворявший гордыню, причислялся к серафимам, как и следующие за ним Вельзевул и Левиафан — предводитель еретиков. Четвертый серафим, Сан Мигель, сохранив верность Богу, обрушил на них свой карающий меч. Да будет имя его защитой. Высшим чином отмечен и Асмодей, с которым сразился Иоанн Креститель. Совершенно очевидно, что какой-то там Аратрон никак не мог принадлежать к коронованным иерархам. Не нашлось ему места ни среди херувимов, чьим князем считался Белберит, ни в свите принца престолов Астарота, смущавшего покой святого Бартоломео. Пропустив первого престола Веррика, а также Грессила с Соннелионом, строивших козни святым Бернардо и Стефано, скрупулезный инок перешел к Верриеру и прочим властям, а далее и к силам, что находились под началом Карнивеана, с которым схватился Иоанн Евангелист. Но ни здесь, ни в низших когортах не встретил искомого. В ангелы — а ангел по-гречески вестник — сей дух явно не вышел. Даже в скрытые в другом, как Инварт, телесном облике.
Если его не окажется и среди стражей дней и часов, ибо время как элемент мироздания также имеет своих покровителей, то дальнейшие поиски придется оставить. Недаром Святой Макирус Александрийский полагал, что духам число — легион. Альфонс де Спина называет умопомрачительные цифры: 133 306 668, другие авторитеты — малость поменьше: 79 князей и 7 405 926.
Недели и недели ушли на бесплодные поиски. Висенте переворошил множество рукописных трудов и первопечатных изданий. Посредством графологической экспертизы ему удалось установить, что глоссы на полях «Книги Сияния» могли быть написаны братом Лоренцо из Ареццо. Монах скончался в 1611 году, в день Всех святых, при загадочных обстоятельствах: тело его обнаружили в крипте Санта Марии дель Бланка, в Толедо.
Список книг, которыми он мог пользоваться, ограничивался, таким образом, началом семнадцатого века. Труды демонологов на столе Висенте выросли в ступенчатую пирамиду, на манер гробницы фараона Джосера. Он поразился нечаянному сходству книжных стопок с нагромождением языческих мастаб. И если бы с пользой! Но ни Петер Бинсфельд, ни Никола Реми, ни Мартин Антуан дель Рио, ни даже Анри Буже и иже с ними ничем не помогли в раскрытии тайны. Хорошо еще, что «Compendium Maleficarum» Франческо-Марии Гуаццо, «De Natura Demonum» Джовани Лоренцо Ананьи и, вдобавок к ним, «Magiologia» Барталамеуса Анхорна и «Demonologia»[8] короля Джеймса Первого, оттиснутая в 1597 году в Эдинбурге, позволили определить основное направление поисков. Имя покровителя наук хоть и не было упомянуто, но стало ясно, что он имеет определенное отношение к духам планет.
Любопытство Висенте еще более возросло. Обличений в адрес заклинателей звезд в «Библии» было предостаточно. Именем Люцифера античные авторы называли Юпитер и, прежде всего, Венеру. Именно ей, рогатой богине Астарте-Иштар, поклонялись в земле Ханаанской. Даже премудрый царь Соломон бывал замечен в подобном грехе. Про Ахава и блудницу Иезавель говорить не приходится. Они не только кадили Ваалу и Астарте, но и приносили им в жертву людей. Хранитель библиотеки не мог не знать, что этот самый библейский Ваал — не кто иной, как Бел, он же Мардук, а следовательно, Зевс-Юпитер.