— Обратите также внимание, ла Моль, что в числе многочисленных псевдонимов Сен-Жермена есть и такой… — Ле Карре вновь на мгновение замолк, как бы подчеркивая этим всю значимость своих дальнейших слов. — Граф Цароки!
— Граф Цароки? — нахмурился, словно что-то припоминая, ла Моль. — Это мне ничего не говорит.
— Анаграмма фамилии Ракоци, — подсказал ле Карре.
— Ах да! Действительно… Вы просто великолепны, ле Карре!
— Благодарю, граф.
— Кто еще, кроме вас, посвящен в тайну?
— Четверо наших аристократов, которых я имел честь вам назвать, если, конечно, граф Тулузский жив…
— И больше никто?
— Затрудняюсь вам сказать со всей определенностью.
— Ах, дорогой ле Карре, это же очень и очень важно для меня! Разве командор не сказал вам, что орден поручил именно мне вступить в контакт с этим загадочным Сен-Жерменом?
— Сказал, что такое поручение уже дано. Но имени не назвал.
— Так вот, это я, дорогой лейтенант.
— Сочувствую, граф. Не в обиду будет сказано, но вам предстоит неравное партнерство.
— Я знаю, — сокрушенно поник ла Моль. — А что делать?
— Делать нечего, — согласился ле Карре. — Но вернемся к тайне. Если вас интересует мое мнение, то в нее, по-моему, посвящен еще и сам король!
— Возможно… — задумчиво кивнул ла Моль. — Людовик действительно слишком благоволит ему…
— Более того. Он распорядился воздавать Сен-Жермену почести, как принцу крови.
— Да-да. Это очень странно.
— Вам все еще странно, ла Моль?
— Нет, дорогой ле Карре, теперь уже нет… После вашего рассказа я все вижу в ином совершенно свете. Раньше я полагал, что король выделяет Сен-Жермена в благодарность за услугу.
— Вы имеете в виду трещину в бриллианте?
— Да, ле Карре, король очень дорожил этим камнем и, когда Сен-Жермен уничтожил трещину, был совершенно счастлив. Кстати, как это возможно — устранить трещину?
— Есть много путей, — усмехнулся ле Карре. — Во-первых, просто подменить королевский камень, подсунуть вместо него очень похожий, только целый.
— А во-вторых?
— Во-вторых, можно так же хорошо изучить науки, как граф Сен-Жермен.
— Вы это серьезно, ле Карре?
— Вполне, граф… Но это не исключает, конечно, более простой версии с подменой. Сен-Жермен сказочно богат и располагает, конечно, обширным собранием бриллиантов. На балу в Версальском дворце его видели с такими бриллиантовыми пряжками на туфлях, что двор был потрясен… Говорят, что маркиза де Помпадур не сводила с них глаз.
— Но он-то сам уверяет, что действительно умеет лечить камни и научился этому в Индии.
— Он многое говорит… — протянул ле Карре. — Больше всего он любит, как бы случайно проговорившись, упомянуть о давно прошедших событиях, в которых якобы принимал участие.
— Да. Знаю, — согласился ла Моль. — Недавно в свете зашла речь о Франциске Первом, и Сен-Жермен привел всех в великое смущение, обмолвившись, что часто беседовал с покойным Франсуа.
— Ну это что! Франциск умер всего лишь двести лет назад. А что вы скажете про воспоминание Сен-Жермена о Христе?
— Он и на это решается?
— «Решается?!» Слишком слабо сказано, граф! Слишком слабо… «Мы были друзьями, — сказал он о Христе. — Это был лучший человек, какого я знал на Земле, но большой романтик и идеалист. Я всегда предсказывал ему, что он плохо кончит». Как вам понравится такое?
— Неслыханно!
— Отчего же? — усмехнулся ле Карре.
— Как свет терпит столь очевидную ложь?
— А разве Сен-Жермен хоть кому-нибудь пытался ее навязать? Такие вещи он роняет на ходу, с рассеянным видом, словно по забывчивости. Одни считают это чудачеством, другие относятся серьезнее. Тем более что загадочный граф действительно умеет творить чудеса. Он прославился как живописец, создавший светящиеся в темноте картины; его великолепные стихи полны недосказанностей и тревожат потаенным каким-то смыслом; сочиненные им сонаты и арии вызывают зависть профессиональных музыкантов. Разве вы не знаете, что очаровавший наше общество скрипач-виртуоз Джованнини был не кто иной как наш проказник граф?
— Я уже устал удивляться, ле Карре, — покачал головой бедный ла Моль. — Вы уничтожили меня. Теперь мне понятно, почему Джованнини выступал в маске.
— Это понять нетрудно, ла Моль. Труднее объяснить те чудеса, которые показывал Сен-Жермен королю в своей алхимической лаборатории в замке Шато де Шамбор.
— Я вижу, дорогой лейтенант, что вы всерьез прониклись верой в его сверхъестественные способности? Быть может, вы поверили и в его бессмертие? Простите меня, это несерьезно. Одно дело наши таинственные игры в подземельях Тампля. Это занимает ум, щекочет нервы. Но относиться ко всему этому всерьез? Нет уж, увольте.
— А легендарный красный алмаз, граф?
— Кто его видел, ле Карре?
— Мой пращур, который сгорел на костре, но так и не выдал тайны.
— Мой пращур тоже сгорел.
— Я знаю, что вы потомок гроссмейстера, — кивнул ле Карре.
— Дело не в том, — отмахнулся ла Моль. — Знаете, в чем главная беда наших предков? В том, что им нечего было выдавать. Иначе они спасли бы себя и от пытки, и от костра. Я не верю в красный алмаз.
— Признаться, я тоже, но, мой милый граф, Сен-Жермен заставил меня многое пересмотреть. Нет, я, конечно, не считаю его бессмертным. Хотя бы по той причине, что он сам не считает себя таковым…
— Парадокс?
— Отнюдь. Я слышал, как он сказал одному знакомому: «Эти глупые парижане воображают, что мне пятьсот лет. И я даже укреплял их в этой мысли, так как вижу, что им это безумно нравится. Но если говорить серьезно, то я на самом деле намного старше, чем выгляжу». Так-то, ла Моль… Сен-Жермен и вправду многому научился на Востоке. У него нет эликсира бессмертия, но он знает тайну целебных трав. «Чай Сен-Жермена», которым он пользует короля, действительно оказывает животворное действие. Это необыкновенный человек, граф, говорю вам открыто и честно. Не обижайтесь, но не вам тягаться с ним… И не мне.
— Вы бы лучше высказали все это командору!
— Я и высказал. Но он одержимый!
— Хорошо, ле Карре, вы все знаете лучше меня, скажите же, что вы думаете о Сен-Жермене? Кто он?
— Я все сказал, граф. Он сын Ференца Ракоци и великий человек. Всесторонне одаренный от природы и широко образованный!
— Откуда тогда у него деньги? Только не уверяйте меня, что он их делает из свинца.
— Ничуть не бывало. К его услугам все золото масонских лож. Он достиг высших степеней посвящения… Быть может, даже самой высшей, единственной.
— Вы полагаете, он руководит всеми ложами?
— Да, граф, полагаю. Его приезд в Санкт-Петербург летом 1762 года несомненно был продиктован далеко идущими целями масонов. Мне достоверно известно, что фаворит императрицы Екатерины — Григорий Орлов вручил ему очень крупную сумму.
— За какие заслуги?
— Не знаю. Возможно, наш подопечный содействовал воцарению императрицы. Это тайна, покрытая мраком. Известно только, что Орлов, обращаясь к Сен-Жермену, называл его саго padre — дорогой отец.
— Да, все это возможно, — задумчиво произнес ла Моль. — В конце концов, мы, тамплиеры восемнадцатого века, тоже своего рода тайное общество.
— Именно поэтому командор и стремится привлечь к нам такого блестящего человека, как Сен-Жермен.
— Уж лучше нам сразу идти под его начало, — усмехнулся ла Моль. — Так было бы правильнее…
Ле Карре сделал вид, что пропустил откровенное высказывание графа мимо ушей.
— Командор убежден, что Сен-Жермен располагает красным алмазом, — сказал он.
— С каких пор, хотелось бы знать? — скептически улыбнулся ла Моль.
— С тех самых, как он объявился внезапно в Париже под именем графа Сен-Жермен, — ответил ле Карре, и ни одна жилка не дрогнула на его лице.
Глава 14
Священное животное
Когда Люсин следом за Львом Минеевичем раздвинул гремящую занавеску и вошел в комнату, им навстречу поднялась разгневанная сиделка:
— Что же это получается такое? А?
— Разве я опоздал? — забеспокоился Лев Минеевич. — Сейчас, по-моему, и шести еще нет. — Он вынул из кармана старый брегет и щелкнул крышкой. — Так и есть! Двадцать минут пятого.
— Да не про то я! — досадливо отмахнулась сиделка. — Тут же полно кошек! — Она похлопала себя по солидной груди. — Я их и так терпеть не люблю, а тут полюбуйтесь!.. — Она указала куда-то в противоположный угол. — Полюбуйтесь!
Лев Минеевич и Люсин последовали настоятельному приглашению и увидели на полу белую тощую кошку. Она лежала на боку, вытянув лапы, и, судя по откинутой голове, была мертва.
— Это же Саския! — всплеснул руками Лев Минеевич. — Что же с ним? Бедное животное! Бедная, бедная Верочка…
— Не знаю, кто здесь бедный… — сиделка энергично замахала рукой, будто ковер выбивала. — Только я здесь не останусь ни на минуту. Мало того, что делаешь людям одолжение, с работы ради них срываешься, так тут еще дохлые кошки! Как вам это понравится?! То-то, чую, запах какой-то вонючий. «Не может быть, думаю, чтоб это от кошек. Кошки так не пахнут, хотя и противные». Принюхалась, принюхалась и — нате вам! — нашла в углу: лежит себе, околела! Чтобы я после этого кого послушалась? Да ни в жисть! Сейчас же ухожу…
— Никуда вы не пойдете! — с неожиданной твердостью остановил ее Лев Минеевич. — Оставайтесь на своем посту! Этот товарищ — он небрежно кивнул на Люсина — из милиции.
— А мне плевать! — Она глубоко вдохнула воздух, словно и впрямь собиралась плюнуть как можно дальше. — Мне за это зарплату не прибавят, — добавила она, печально выдохнув. — У меня у самой, может, мальчик больной… — Она вдруг зашмыгала носом. — Ножки у него не ходят, так и то посидеть с ним некогда… Работаю, как медведь.
Лев Минеевич беспомощно развел руками и умоляюще посмотрел на Люсина.
— Не расстраивайтесь, мамаша. — Люсин осторожно погладил ее по спине. — Надо ведь подежурить, раз такой критический случай. А насчет денег не беспокойтесь — это мы сделаем!
— Так я их терпеть не могу, кошек этих! — сказала она, усаживаясь.
— Я тоже, — сказал Люсин, наклоняясь над Саскией.
Бедняга скончался, видимо, под утро, а может, и ночью. Глаза его помутнели, и внутренний свет их погас. Они казались огромными, эти расширенные внезапной смертью глаза.
Люсин уже знал от врача все подробности утреннего переполоха. Но сейчас, рассматривая Саскию, он усомнился в правильности диагноза.
«Старуха могла, в конце концов, отравиться и колбасой. Кошка доела остатки и околела. Так хоть концы с концами сходятся… А то чего вдруг, спрашивается, она подохла? Не от испуга же…»
— Где у нее холодильник? — спросил он.
— Вы хотите положить его в холодильник? — ужаснулся Лев Минеевич.
— Нет, — поморщился Люсин. — Я хочу узнать, нет ли в холодильнике остатков колбасы.
— У нее нет холодильника. — Он указал глазами на софу, где лежала неподвижная и безмолвная Вера Фабиановна. — Все остатки — на столе. Я знал, что они вам понадобятся… — Он гордо взглянул на сиделку. — И велел все сберечь, как есть.
— Боюсь, что эта колбаса слишком долго пролежала в тепле, — вздохнул Люсин. — Но анализ мы на всякий случай все же сделаем… А где остальные кошки? — Благодаря Льву Минеевичу он был уже прекрасно осведомлен о комнате и ее обитателях.
— Шляются туда-сюда! — встряла в разговор сиделка.
— Кис-кис-кис! — позвал Лев Минеевич, приманивая кого-то невидимого согнутым указательным пальцем.
На зов явилась только шелковистая черная кошка с янтарно-зелеными глазами. Она бесшумно спрыгнула откуда-то сверху и прогнулась вся, вытянув вперед лапы. Царапнула пол и, спрятав когти, потерлась вдруг мордой о ногу Люсина. Но тут же отпрыгнула в сторону, зашипела на мертвого Саскию и полезла под софу.
— Похоже на то, что разбежались кошечки, — заметил Люсин.
— Да, — согласился Лев Минеевич. — Я лично только Леонида сегодня видел.
— А вы, случайно, не знаете, как реагируют кошки на смерть своих товарищей?
«Фу ты, как глупо сказано! И все ведь знать надо, черт его дери!»
— Не знаю, — вздохнул Лев Минеевич. — Наверное, они печалятся.
«Держите меня, ребята, или я сейчас что-то над собой сделаю, как говорил мой кореш Жора Васильков… Что-то неладно с этой кошкой. Тут, пожалуй, не в колбасе дело. Вроде ее удушили. Жаль, неизвестно, кого принимала вчера старуха. Он и ее мог удушить. По пьянке… — Люсин покосился на бутылку. — Нет, мало слишком, капля одна… Хоть и есть такие, что кошек по пьяной лавочке душат или в собак стреляют, но им для этого побольше надо, что-то в районе кило…»
Он осторожно взялся двумя пальцами за кончик мохнатого уха и приподнял кошачью голову.
«Явно задушена кошка. Зверски задушена. Словно кто-то полотенце вокруг нее затянул».
Он разжал пальцы и брезгливо потер их, словно стирал прилипший к ним смертный холод.
«И чего это я сразу за кошку принялся? Ах да, сиделка подсуропила, хотя, конечно, спасибо ей: может пригодиться».
— Где этот ларец стоял? — спросил он, выпрямляясь.
— Вон там. — Лев Минеевич кивнул на свернутый гобелен. — Он был этим покрыт, а сверху обычно лежали кошки.
На полу явно различался темный и пыльный прямоугольник.
— Такой большой? — спросил Люсин.
Лев Минеевич кивнул.
— Разве это ларец? Это целый ларь! Сундук, можно сказать.
— Так он везде называется, — вздохнул Лев Минеевич. — Ларец Марии Медичи.
— Где же это везде?
— Во всех антикварных каталогах мира.
— Ух ты, как громко!
— Да, — просто ответил Лев Минеевич. — Ларец Марии Медичи.
— Я не про это, — усмехнулся Люсин. — Ларец — это не громко. Я про весь мир.
— Он и вправду всемирно известен. Ради Бога! — Лев Минеевич умоляюще сложил руки у подбородка. — Разыщите его, иначе она умрет. Никакие доктора ей не помогут, никакие лекарства! Без этого проклятого сундука она не станет жить.
«В том-то и дело, что сундук… За ним-то он и охотился. Только зачем он, скажите на милость, в мебельный полез? Не знал настоящего адреса? Надеялся на случайность? С трудом что-то верится… Нет, все он знал распрекрасно! И водка эта его! Это из его купленных на валюту московских запасов… Неужели этот гад, пока мы тут с ног сбиваемся в поисках, где-то бродит, обкрадывает старух и душит котов? Прямо чертовщина какая-то! Ведь это он, он — поскольку некому больше! — был здесь вчера вечером! Ах, мразь какая! Ну и мразь! Но на что надеется? Как думает выбраться из страны? Нет, не такой он пентюх, чтоб надеяться на чудо. По лезвию ходит, знает, что по пятам за ним идут. В чем же здесь дело? Неужели и впрямь этот сундук оправдывает любой риск? Ничего, решительно ничего я в этом деле не понимаю…»
Люсин достал из портфеля пакет с гигроскопической ватой, разорвал его, осторожно собрал со стола и укутал в вату бутылку, рюмки, вилки и ложечки.
— Я знал, что это вам понадобится, — удовлетворенно заметил Лев Минеевич. — И велел, чтоб все осталось, как было.
— Спасибо, — сказал Люсин, приседая на корточки.
На полу хорошо были видны длинные полосы и царапины. «Не побоялся выволочь такую громадину! И как он только управился? В такси сундук явно не влезет. Значит, пришлось ему ловить левака… Грузовик, микроавтобус, по меньшей мере «пикап»… Неужели же никто этого не видел и не слышал? Или была у него наготове своя, договоренная, машина? Притом все произошло ночью, когда люди обычно спят… Все же надо будет хорошенько порасспросить соседей. Особенно эту Эльвиру Васильевну!»
— Какой высоты была эта штука? — спросил он, достав из кармана стальную рулетку.
Лев Минеевич подошел к прямоугольному отпечатку на полу и показал примерную высоту.
Люсин все вымерил и записал в блокнот. Потом приложил рулетку к притолоке и стал измерять дверь.
— Проходит? — осведомился Лев Минеевич.
— Проходит. С трудом, но проходит. — Люсин раздвинул занавес и вышел в коридор.
Сиделка, как завороженная, глядела ему вслед.