Капитан приказал разведать и выяснить, что же немцы охраняли? В течение получаса бойцы вышли на весьма странное строение или корпус с огромным куполом непонятного назначения.
«Наверняка, что-то военное! Так покрасили чёрной краской, что совсем не блестит… Но, слава богу, ни пулемётов, ни пушек не видно. Надо отдать им должное, эти варвары на многое способны. А ведь у нас шанс» — так подсказывала ситуация, и, в самом деле, группа охранения вблизи от объекта была незначительной: три офицера и пять или шесть человек рядового состава, причём, своим внешним видом они удивили капитана: — «Одеты словно на парад!»
Иван ещё минуту-другую просчитывал варианты. Право на фатальные ошибки, по его мнению, имеют только идиоты. «При таком малочисленном охранении не должно быть много людей и внутри этой громады; да и дело уже начато Петром» — это заключение основывалось исключительно на интуиции, а интуиция разведчика, как считал капитан Белов, отличается от обычного русского полагания на «авось». Иван услышал покашливание простуженного фельдфебеля. Минутой позже раздался голос оберлейтенанта, неожиданно громко прозвучавший в рассветной тишине. Офицер, как понял Иван, был явно раздражён долгим ожиданием. «Какие нетерпеливые! Ожидают они кого-то? К чёрту! Так, серые, пора вас к… чертям отправлять и пора раскрыть вашу военную тайну» — с таким решением, взвешенным и уже принятым, капитан дал две отмашки рукой, за которыми последовали скрытные от врага и стремительные действия его разведчиков.
Бойцы, двое слева и двое справа, по команде капитана стали выдвигаться для охвата противника, и в этот миг его ординарца увидел немецкий снайпер. Тишину нарушил сухой щелчок — и выстрел оборвал жизнь ординарца Пети. Капитан каким-то чудом заметил место, откуда был произведён выстрел и где схоронился снайпер, и длинной автоматной очередью срезал его. Громко, коротко и с матерком подал команду, которая в переводе на литературный язык означала: «Всех гадов порешить!» Перевёл огонь на немцев, убегающих под защиту грузовой машины, и вдохнул прелый воздух перед решающим броском. В мгновение ока ярость перекрёстного огня бойцов подавила сопротивление врагов: охранение объекта было уничтожено.
Капитан подбежал к дискообразному корпусу с куполом и в первый момент даже не поверил своим глазам: огромный диск… висел над землёй. Он увидел над собой тёмный и, вероятно, открытый проём в нависшем над ним днище диска, и в следующую минуту услышал отчаянный предсмертный крик, приглушенно долетевший до его слуха, а следом за ним — одиночный выстрел. Капитан не успел ещё сообразить, каким образом ему добраться до входного проёма этой махины, как неведомая сила подняла его. Он судорожно сжал автомат, готовый в любую секунду нажать на курок или бросить гранату. Проём, как заметил капитан, немедленно закрылся. Его ноги неожиданно нашли опору, дверь, чем-то похожая на затвор его трофейного фотоаппарата, раскрылась — и капитан кульбитом перекатился в помещение. Одного взгляда было достаточно, чтобы получить подтверждение догадке, озарившей его ещё снаружи: эта махина не могла быть построена немцами. Ближняя к нему правая стена внезапно преобразилась и стала большим экраном, и он увидел своих бойцов, грузовой и легковой автомобили, из-за которых немцы безуспешно пытались отразить внезапную атаку, а теперь валялись рядом с автомобилями в тех позах, в которых их настигла смерть.
На полу помещения в большой луже крови лежали два трупа в немецкой форме и двое гражданских в странной одежде. Три трупа были буквально разрезаны чем-то, и лужа крови всё увеличивалась… Один из гражданских ещё дышал, но его ранение в грудь, скорее всего, было несовместимым с жизнью. «Ишь, гады, стало быть, не нашли общего языка. А интересный пистолетик» — с такой оценкой странного типа пистолета капитан поднял с пола личное оружие умирающего и сунул его в потайной карман плаща-накидки. По размерам — не громоздок, мог бы уместиться в кобуре, но по весу — «пистоль» был весьма тяжёл, невподъём для одной руки. Оглядывая помещение с экранами, вспомнил байки курсанта-москвича в училище. Тот рассказывал о телевидении и телевизорах. «Спрашивается, а почему тогда не верил тому москвичу? Вот они, теле-визоры!»
В этот момент он услышал женский голос и увидел на экране изображение женщины в чёрном платье. Черны были её волосы, и черны были её щёлочки глаз. Она что-то сказала на непонятном языке, видимо, обращаясь к ещё дышащему человеку. Ответа не последовало.
Через секунду-другую помещение озарилось мигающим тревожным красным светом. Лик женщины исчез, и такое же мигание началось на экране. Ясное дело: сигнал тревоги. Красный отсвет накладывался на дневной свет от правого обзорного экрана. «Ну и что означает эта тревога» — на этот незаданный вопрос капитан пожелал услышать ответ. Нажал на спусковой крючок — и короткая очередь из шмайсера угодила в один из экранов. Тот мгновенно погас.
— Эй, в чёрном! Я здесь всё могу разнести к чёртовой матери, если ты не поднимешь моих бойцов. А потом поговорим. Выполняй приказание!
Глаза того типа, что умирал, ловили дневной свет, струившийся с обзорного экрана, а рот так и остался открытым, когда из лёгких вышло его последнее дыхание. На экране вновь появилась женщина в чёрном. Первую фразу она произнесла с шипением и свистом. Так только змеюки свистят.
— Не ожидала такой наглости. Дор-рого заплатите… Готовлю модуль к отлёту. Могу доставить и вас. Желаете взять на борт воинов? — голос женщины, заговорившей по-русски, был холоден.
— Желаю. Доставишь нас через линию фронта, — сомнение в том, что громадная конструкция или «модуль» способна к полётам, не возникло, потому как командир вдруг уверил себя: такая дьявольски продвинутая махина способна летать; угроза женщины вызвала лишь ироническую ухмылку, но он тут же подумал, что мадам, возможно, не знает, что творится на земле, а потому спросил: — Знаешь ли, что такое линия фронта и где она находится?
— Знаю, — после небольшой паузы мадам в чёрном добавила: — Прикажите сами вашим воинам подняться.
Иван, обернувшись к экрану, на котором видел своих бойцов, громким голосом оповестил:
— Слушайте, бойцы. Говорит капитан Белов. Приказываю: найдите Петю. Если живой, тащите его сюда. Если погиб, похороните. Затем бегом сюда. Под днищем есть люк. Вас поднимут. Выполняйте!
Иван увидел, что его бойцы рванули в сторону лежавшего ничком Пети, а через считанные минуты уже снимали со своих голов пилотки. Втроём они скоро выкопали могилку и похоронили Петра. Иван давно отвык от слёз. Голос капитана был услышан бойцами:
— Прощай, Пётр! Жив буду, навещу твоих стариков.
В ожидании прибытия разведчиков, капитан с любопытством осматривал помещение, а затем решил оперативно выяснить ряд вопросов и с некоторым раздражением сказал:
— Пора бы вам, мадам, выйти или спикировать сюда. Мне необходимо прояснить ситуацию. Где вы прячетесь? Не бойтесь, мы не звери.
Мадам, как заметил Белов, имела привычку отвечать с большой задержкой.
— Выполнить вашу просьбу и выйти к вам не могу. Мы же прекрасно общаемся. Кроме того, будем общаться и в ментальном режиме. А вот и ваши воины. Встречайте.
«И чой-то она сказала? Ладно, разберёмся» — не успел так подумать Иван, как двери бесшумно раздвинулись, и разведчики, обвешанные ППШ, а также шмайсерами, собранными у фашистов, ввалились в помещение.
— А где Копылов? Эй, не наступите! — сказал капитан, показав на лужу крови и трупы.
Бойцы, Сергей и Илья, аккуратно обошли натёкшую лужу.
— Копылов решил осмотреться, таащ капитан.
Сержант явился минут через пять, в течение которых командир и бойцы досматривали помещение, пытаясь понять, что там и для каких целей. Дверь опять раскрылась и закрылась автоматически. Сержант притащил устрашающего вида то ли автоматы, то ли огнемёты, и сказал, что надо бы уразуметь, «шо це за шмайсеры…»
То были последние его слова. Женщина в чёрном, вновь появившаяся на экране, зловеще улыбалась. Так показалось капитану. Воздух в помещении как-то неожиданно загустел — и все разведчики разом, кто осел, а кто и упал на пол.
Всё хорошо, что хорошо кончается. Какое-то время спустя капитан и его бойцы пришли в себя.
— Эй, мадам, что случилось? Что за темнота? — капитан вслушивался, ожидая ответ, и минуту спустя добавил: — Я просил доставить нас за линию фронта.
Мадам ответила:
— Я доставила вас. Всем покинуть модуль.
Нечто повелительное прозвучало в её голосе. «До наших стратегов ей ещё расти и расти» — с этой полусонной оценкой командирши капитан, подчиняясь приказу, обшарил вокруг себя и нащупал ремень шмайсера. Вбитые за годы войны рефлексы не позволили ни ему, ни его подчинённым забыть об оружии. Вместе с тем, до сознания Ивана дошло ощущение слабости, охватившей его. Такое бывало, когда он голодал в течение двух-трёх дней. Наряду со слабостью он испытывал неприятное чувство подавленности, а оно всегда накатывало, когда что-то исполнял не по своей воле и вопреки здравому смыслу. Но он давно приобрёл привычку вздыхать и говорить себе: армия есть армия! (Вовсе не в эту минуту, а позже, капитан понял, что действовал под воздействием гипноза).
Все разведчики, сонные как осенние мухи, поднялись с пола и медленно пошли к светящемуся выходу. При слабом свете командир с удивлением заметил, что исчезли трупы, лежавшие на полу. Под открытом проёмом виднелась земля. По очереди спрыгнули. Прежде чем закрылся проём, раздался смех той командирши-чертовки в чёрном. А затем она сказала нечто совершенно непечатное: «Идите к…»
«Не-ет, нормальная женщина не должна произносить такие фразы. Кто ж её учил матюгаться? По-русски не посылают 'к', а посылают 'на'» — этак подумал командир и стал прислушиваться и оглядываться, словно мог что-то увидеть в кромешной тьме.
Разведчиков неожиданно поразила ночная тишина, весьма странная для прифронтовой полосы. В воздухе пахло привычной осенней прелью. А моросящий дождик был невероятно тёплый для поздней осенней поры.
— Эй! — крикнул капитан.
Громадная тень, заслонявшая ночное небо, исчезла, и все услышали голос Ильи:
— Тут какой-то огород, таащ капитан, — а через минуту, во что-то вляпавшись, в сердцах добавил: — Чёрт знает, куда попали! Ни зги не видно!
Вторая глава О разборках
La vie est dure et les femmes sont chХres[1]
Из сентенций шевалье Ивана
Кто-то тяжело сверзился с невидимой в темноте ограды прямо на спину Ильи, присевшего в сторонке от своих товарищей, и смачно ругнулся:
— Mon Dieu! Merde! Qui es-tu?[2]
— Guillaume Gerois. Et qui es-tu?[3] И чё ты делаешь здесь, шпион?
— Moi, je suis Chevalier Hueff. [4]
— Таащ капитан, кажись, мы шпиона словили. Только он по-французски шпарит, — крикнул Илья, затягивая ремень на брюках. — Говорит, что он кавалер Уеф.
— Во, бляха, имена у французиков! — сержант Копылов делано рассмеялся.
— Веди его сюда, — приказал капитан, и когда по неприятному запаху ощутил приближение двух фигур в аспидном ночном мраке, спросил: — Вы что там, оба обосрались от страха?
— Никак нет, таащ капитан. Просто вляпались во что-то, — отозвался Илья.
— Кто ты? — спросил капитан.
Шпион шумно и во гневе выдал тираду на какой-то фене.
— Немцы так не говорят, — прокомментировал Сергей.
Шпион вдруг заговорил по-русски, и хотя звуки его речи показались странными, смысл речений дошёл до разведчиков:
— Здесь любой рус ведает речь англов. Хто вы?
— Мы-то разведчики. Отвечай по-русски, как тебя зовут, и что ты здесь делаешь?
— Энто ты мне сказывай. Ты хто?
— Хер в пальто, — ответил капитан.
— Это моя земля и мой дом, и ежели тебе, Хер Впальто, не ведомо моё имя, известное при дворах королей и князей, то знай: меня зовут Иван Хуев.
— Сбежал, видно, из дурдома, — предположил Сергей.
У капитана возникло, судя по вежливости и вкрадчивости, прорезавшихся в его фразах, иное соображение.
— Веди, Иван, в свой дом. Там при свете побеседуем.
— Ежели вы тати, — с сомнением произнёс Иван, но капитан оборвал его медлительную речь на полуслове.
— Не тати мы! Не бойся.
— Лады. Тогда за мной.
В темноте все, кроме капитана, крепко приложились лбами о притолоку двери. Капитана низкая дверь в родной избе давным-давно приучила наклонять голову. Шевалье Иван громоподобно ревел в соседней пристройке, и слышно было, что он раздавал тумаки налево и направо. И минуты не прошло, как кто-то заявился в избу и зажёг лучину. Следом зашёл шевалье Иван, обряженный в кольчугу, с мечом на поясе.
Глянули разведчики на шевалье, на служку, на худое убранство горницы и друг на друга: то был момент истины. Сержанту поплохело; он тяжело осел на скамью и прислонился к бревёнчатой стене. Илья спросил у шевалье:
— Воды бы?
Шевалье рыкнул на служку, и тот мигом принёс из сеней воды в ковшике.
— Ишь, разленились. Три лета ходил-искал добра и счастья, а в избе ни скоблено, ни мыто, — шевалье Иван уже восседал как хозяин в деревянном кресле за столом. Что-то крикнул на своей фене служкам, а потом заявил: — Малость подождать надобно. Поснедаем и медку выпьем.
— Во что ты нас втравил, капитан? — подал голос сержант.
Даже при свете лучины было заметно, что его лицо посерело и постарело, а вместо вчерашней щетины у Копылова выросла изрядная борода. Все разведчики, как по команде, потрогали свои бороды.
— Стало быть, долго мы у той чертовки гостили, — сокрушённо заметил капитан и сурово глянул на сержанта. — А что, сержант, твоё горе больше моего? Или, вон, того молодца, что по-французски вдруг заговорил? Мы все для наших родных — пропавшие без вести. Рядовой Герой, выясни-ка у хозяина, где мы.
Илья бойко начал беседу, но уже через минуту-другую чесал давно немытый затылок в попытке понять мудрёные плетения словес на языке франков, которым, как оказалось, благородный рыцарь владеет не хуже родного. А родной для него, абодрита, язык словенский, который разумеет добрая половина Европы…
Глядя на сослуживцев, приунывших от парадоксальности ситуации, Сергей решил приободрить их:
— Чего грустите? Мы ж не на том свете. Думайте и молитесь о родных, а здесь и сейчас пора начинать жизнь с чистого листа. Мир не без добрых людей. Так вот, капитан, хоть ты у нас и атеист, но помолись за своих родных. И тебе, поверь, полегчает. Я по старому обряду осеняю себя. Но ныне не грех помолиться вместе. Так повторяйте за мной.
Сергей осенил себя двоеперстием и начал молитву о здравии родителей, кланяясь земно:
Благородный рыцарь, восседающий во главе стола, умилился и растрогался при виде коленопреклонённого старообрядца в замызганной красноармейской форме. В свете лучины, игравшего бликами на сбруе доспехов, его гости заметили скупые слёзы шевалье Ивана. Капитан спросил сочувственно:
— Вижу слёзы, шевалье, на твоих щеках. Мужчины редко плачут. Расскажи нам о твоей беде. Может быть, мы сможем как-то помочь тебе.
— Помолитесь за меня. Предавши дважды моего сюзерена, недолго буду топтать землю.
— Мы сможем защитить тебя от врагов и сюзерена.