— Мне к Александру Николаевичу Бенуа, — сказал «демон».
Билетер указал направление пальцем. Когда красноармеец прошел мимо, старик истово перекрестился и зашептал:
— Господь пасет мя, и ничтоже мя лишит. На месте злачне, тамо всели мя, на воде покойне воспита мя. Душу мою обрати, настави мя на стези правды, имене ради Своего. Аще бо и пойду посреде сени смертныя, не убоюся зла, яко Ты со мною еси, жезл Твой и палица Твоя, та мя утешиста. Уготовал еси предо мною трапезу сопротив стужающим мне, умастил еси елеом главу мою, и чаша Твоя упоявающи мя, яко державна. И милость Твоя поженет мя вся дни живота моего, и еже вселити ми ся в дом Господень, в долготу дний.
По огромному полупустому залу шепот старика отдавался эхом, и посетитель довольно улыбался, удовлетворенный впечатлением, произведенным на раба божьего.
— Чем могу служить? — спросил у припозднившегося визитера смертельно уставший Бенуа.
Лица Александр Николаевич видеть не мог, потому что зеленая лампа на столе горела вполнакала и едва освещала пространство вокруг него. Посетитель прошел и без приглашения уселся в кресле напротив.
— О нет, служить не надо, сейчас служат только собачки, — насмешливо сказал он.
Голос показался Александру Николаевичу знакомым, и он выкрутил до отказа ручку реостата. Круг света стал шире и ярче, и Бенуа увидел красноармейца средних лет, но вспомнить, где он мог встречать этого человека, Бенуа не мог.
— Кто вы?
— Часть вечной силы, всегда желавшей зла, творившей лишь благое.
— Прекратите паясничать!
— Вы забыли. Меня все забыли. Я вам напомню…
Воздух вдруг наполнился смесью ароматов — шампанское, изысканный парфюм, женский и мужской, гусиная печенка, трюфели, бизе, ананасы… Уже в сознании Бенуа эти запахи дополнились звуками музыки, звоном бокалов и звяканьем столовых приборов, беззаботным смехом Сережи Дягилева, нежно обнимающего за талию Вацлава Нижинского, яростным спором с Димой Философовым. Угол Большой Морской и Кирпичного переулка, первая в Петербурге неоновая вывеска «Cubat» и каламбур «да светится имя твое». Кто его придумал? Ах, что за времена. Офицер, подносящий спичку к пахитоске Брониславы Нижинской и позже присоединившийся к их компании, с такими забавными и русским языком невоспроизводимыми именем и фамилией…
— Поручик… э… Ку… Гу…
— Не стоит. Уже нет никакого поручика. Просто Иванов. Но я рад, что вы меня не забыли. Я слишком долго отсутствовал.
— Вспомнил! Вы — Курбанхаджимамедов. Говорили, будто вы исчезли где-то в Абиссинии!
— Виноват, исчез. Но это пустое. Я пришел не воспоминаниям предаваться, тем более, половины вашего общества терпеть не мог.
— Я в курсе. Вас очень пугали наклонности Сережи Дягилева…
— Не пугали. Это было противно, и… нет, вам не удастся втянуть меня в разговор на эту тему. Я к вам по совершенно конкретному и очень важному делу. Вижу, вы теперь заведуете весьма хлопотным предприятием…
— Приходится.
— Видите ли, в Абиссинии я находился не просто так, а помогал Булатовичу отыскать место под православную обитель…
Курбанхаджимамедов очень подробно и красочно описал свои приключения в Африке. Удивительно: в Африке (вот уж действительно — тесен мир!) он встречался с юным Гумилевым и даже сдержанно хвалил мужество этого «деревянного с носом», как остроумно обозвал Гумилева Толстой. Впрочем, рассказ Александру Николаевичу очень скоро наскучил, и он нетерпеливо постучал карандашом по столу:
— Вы не могли бы сразу приступить к изложению просьбы?
— Охотно. Меня интересует судьба коллекции Александра Ксаверьевича Булатовича, которую он собрал в Абиссинии и привез в Россию. Металлические амулеты в виде самых разных животных.
— Я даже не был с ним знаком.
— Но он передал коллекцию в Эрмитаж. Она здесь?
— Об этом я тоже впервые слышу, но если передал, то с высокой долей вероятности можно сказать, что она никуда не делась. Хотя во время переворота здесь многое было разграблено.
— Давайте посмотрим.
— Как вы себе это представляете?
Бенуа откинулся на спинку стула и продолжил:
— Даже если все осталось нетронутым, нужно сначала идти в картотеку и искать реестр, в котором описана коллекция, и уже после этого…
— Александр Николаевич, вы не поняли. Я не спросил — можно ли посмотреть? Я даже не спрашивал — как нам ее найти? Я сказал — давайте посмотрим, а это означает, что я предлагаю вам встать и проводить меня к коллекции.
Александр Николаевич изумился:
— Вот как? И почему же я…
Воздуха вдруг стало катастрофически не хватать, и Бенуа, бешено вращая глазами, ухватился за стол и начал судорожно открывать и закрывать рот. Через полминуты он умоляющим взглядом посмотрел на спокойно сидящего Курбанхаджимамедова.
Тот кивнул, шумно выдохнул, будто сам задерживал дыхание, и снова стало можно дышать.
— Вот именно поэтому, — сказал поручик. — Вставайте, и пойдем в картотеку.
Они проследовали по длинному гулкому коридору и вошли в темное помещение, где свет горел в самом отдаленном углу, где за столом сидела девушка в пальто и шали поверх него и что-то писала на маленьких картонных прямоугольничках.
— Ева Станиславовна, — окликнул ее Александр Николаевич.
Девушка испуганно вскочила и чуть не опрокинула чернильницу.
— Ох, Алексанниколаич, вы так внезапно, — пропищала она.
— Вот что, Ева Станиславовна… ступайте уже домой, время позднее, — сказал Бенуа придушенно. Девушка послушно принялась наводить порядок на рабочем месте, и Александру Николаевичу пришлось помешать ей: — Не убирайте ничего, я сам. Ступайте, ступайте, мы тут с товарищем Кур… Ивановым сами…
Ева Станиславовна в войлочных тапочках поверх ботинок неслышно, как мышка, юркнула мимо мужчин и скрылась за дверью. Бенуа повернул ключ в замке.
Курбанхаджимамедов посмотрел вокруг и пожалел о своей настойчивости: подобную картотеку он видел только в императорской публичной библиотеке в юности.
— К какому разряду сокровищ относились эти амулеты?
— Мнэ…
— Перестаньте мямлить.
— Я могу показать, как они выглядели…
— Что толку мне знать, как они выглядели? К какому разряду они относились: ювелирные украшения, предметы культа?
— Я не знаю.
— Иными словами, мы ищем кота в мешке? Отлично! Просто замечательно! Что ж, давайте сузим область поисков. Пройдемте.
Уверенно двигаясь между шкафами, Бенуа повел поручика за собой и остановился у нескольких больших ящиков, сколоченных относительно недавно.
— Здесь именной каталог дарителей. Молитесь, чтобы дар Булатовича был сразу занесен в картотеку, потому что даров императорскому музею делалось очень много, особенно от самой фамилии.
Бенуа выдвинул длинный ящик, и пальцы его быстро побежали по корешкам с буквами, у Курбанхаджимамедова даже глаза не успевали следить.
— Вот, есть. Смотрите.
Курбанхаджимамедов принял карту. Кроме имени — о. Антоний (Булатович) — там значилось еще название коллекции — «Коллекция ритуальных туземных анималистических украшений, 15 предм., выполненных из неизвестного сплава, Сев. Африка, Абиссиния, эксп. 1911 г.», и далее лишь цифры, буквы и пометки цветными карандашами.
— Она здесь?
Бенуа забрал карту обратно и посмотрел. Лицо его скривилось.
— Полагаю, что не ошибусь, если выскажу такое предположение: вы хотите похитить коллекцию?
— Ошибетесь. Мне нужен там всего один предмет. Он… слишком дорог для меня, а отец Антоний не знал, что я жив…
— Тогда вам повезло. Я бы все равно не дал вам его похитить. А так у вас есть шанс найти его вне стен музея. Видите — красный крест в уголке? Это значит, что предмет утрачен во время штурма.
— Вы нарочно лжете!
— А вы проверьте. Пригласите комиссию из Наркомпросвета, с делегатами от чрезвычайной комиссии, и организуйте ревизию. Я никак не могу их заставить это сделать, хотя очень нужно.
— Вы слишком дерзите. Не в вашем положении…
— Что? Убьете меня? Пожалуйста. Я в любом случае не смогу себя защитить, я пацифист. Ну же, давайте, поручик! Вам, очевидно, это не впервой — убивать безоружных!
Курбанхаджимамедов брезгливо посмотрел на зашедшегося в истерике Бенуа.
— Никогда вы мне не нравились, — сказал он. — Прощайте.
Поручик сам отомкнул дверь и ушел. Обессиленный Бенуа уселся на стул. По спине его струился пот. Подождав немного, пока сердце успокоится, он обернулся к столу. Там лежали несколько карточек — вот уже неделю Ева кропотливо фиксировала каждый предмет из тех, что в течение года чекисты возвращали в Эрмитаж. Были там и сервизы из китайского фарфора, и греческие геммы, и дорогое холодное оружие. До Нового года нужно было все внести в реестр возвращенных ценностей. Были возвращены и восстановлены несколько ценных коллекций.
В том числе — коллекция Булатовича. Заполнением карточек на каждый отдельный предмет которой и занималась Ева.
Что это было? Проверка чекистов на лояльность? Луначарский заподозрил неискренность? Если это была проверка, то он ее с честью прошел, но если нет? Если поручик и впрямь собирался похитить коллекцию? Александр Николаевич взъерошил волосы на голове. Если кто-то попытается ограбить музей, остановить злоумышленника будет трудно.
Все опасения Бенуа развеялись буквально через месяц, когда замначальника петроградской ВЧК Комаров с группой товарищей по особому распоряжению Дзержинского изъял всю коллекцию Булатовича как «стратегически важный материал». Спорить с чекистами Александр Николаевич не хотел, тем более что бумаги были в полном порядке. Он передал все четырнадцать предметов и, когда Комаров спросил, где пятнадцатый, показал опись, по которой принимал экспонаты из ЧК. Там металлические амулеты назывались брелоками, но в целом было понятно, о чем речь. Чекисты упаковали коллекцию и забрали с собой, а сам Александр Николаевич подумал: если бы он в семнадцатом году позволил вывезти все ценности, то сейчас бы и хлопот не было никаких.
1920 год. Прикосновение.
И вот теперь снова — проверка? Да как они вообще смеют?
Сначала — ряженый фокусник Курбанхаджимамедов. Чекист? Да скорей всего! Проконтролировал, чист ли Бенуа перед властью, а потом его начальство просто изымает сокровища. Может, оно им и не нужно, потому что основания для изъятия были, мягко говоря, неубедительными, но они ясно дали понять. Будь верен, но не перечь! Хуже жандармов, право слово! Но второй раз зачем проверять? Причем с той же самой коллекцией! Это что, такая издевка?!
Вошел Кремнев:
— Вы что-то вспомнили, Александр Николаевич.
— Да, вспомнил. Присаживайтесь, пожалуйста. Одну минутку, я только позвоню.
Александр Николаевич взял телефонную трубку.
— Барышня? Соедините меня с Губчека, пожалуйста. Алло? Это чрезвычайная комиссия? Я хотел бы услышать голос Комарова Николая Павловича. Моя фамилия Бенуа. Бе! Ну! А! Совершенно верно. Да, он знает, кто я. Алло! Николай Павлович? Здравствуйте. Я хотел бы знать, по какому праву меня терроризируют ваши сотрудники. Именно терроризируют! Только что пришел некий Кремнев Сергей Николаевич. Представился сотрудником уголовного розыска. Как это — не ваша епархия?! Вы же все принадлежите к Наркомату внутренних дел, я правильно понимаю? Тогда не путайте меня! Повторяю — пришел ваш сотрудник и требует от меня опись коллекции Булатовича, изъятой вами в январе этого года! Нет, я буду кричать, потому что вы меня без ножа режете! Вместо того чтобы готовиться к приему бесценных картин, мне приходится заниматься абсолютно бессмысленной деятельностью, потому что я был в здравом уме и доброй памяти, когда передавал вам эти предметы, у меня и все сопутствующие документы сохранились! Что? Хорошо, с превеликим удовольствием.
Победным взглядом раздавив тихо закипающего от гнева Сергея Николаевича, хозяин кабинета передал ему горячую и влажную от пота трубку.
— Кремнев у аппарата, — твердо сказал сыщик. Выдержав акустический напор, Сергей Николаевич ответил: — Нет, это розыскная тайна, и я не могу вам ее докладывать. Нет, вашим приказам я не подчиняюсь, у меня есть непосредственный начальник. Кошкин Владимир Александрович, глава уголовного розыска. Нет, не подозреваем, просто хотели получить консультацию специалиста. Предельно вежлив. Передаю.
Кремнев протянул трубку Бенуа, который был уязвлен, что начальственная отповедь не превратила сыщика в мокрое место.
— Слушаю. Да, имеются. Да, мог, но… До сви…
Александр Николаевич опустил трубку на рычаг.
— Значит, вот что вы вспомнили, товарищ Бенуа, — с пониманием покачал головой Кремнев. — Что ж, вы прекрасно умеете общаться с начальством. Я такой отповеди не слышал со времен Филиппова, когда его при всех нас генерал-губернатор распекал. Старая школа, узнаю. Спасибо, что напомнили. Будьте добры, покажите мне бумаги из ЧК, мне этого будет достаточно.
Бенуа молча прошел к сейфу, открыл его и вытащил на свет тонкую папку. Кремнев некоторое время изучал ее содержимое, заглядывая в опись, оставленную на столе.
— Значит, коллекция Булатовича. А вы не знаете, что это был за пятнадцатый предмет, которого нет в описи?
— Металлический тритон. Это такое земноводное…
— Я ловил тритонов в детстве, спасибо. Честь имею кланяться.
Кремнев открыл дверь, едва не стукнув по лбу Еву Станиславовну.
— Бога ради, простите, барышня, — испугался он. — Я вас не ушиб? Ну и славно. До свидания, барышня.
Мало кто мог пристыдить или урезонить Бенуа так жестоко и так справедливо. Он сидел в кабинете совершенно разбитый, на оклики Евы не реагировал, и хотелось ему одного — умереть. Какая-то ищейка указала ему на недостойное поведение. Как это вообще могло случиться? Он, интеллигент, образованнейший человек, специалист, каких можно сосчитать по пальцам одной руки, продемонстрировал себя с самой неприглядной стороны.
— Алексанниколаич! Вам плохо? — Ева склонилась над ним совсем близко, так, что её лицо оказалось у самого его лица. Ее непослушный, всегда лиловый от чернил локон даже задел нос Александра Николаевича и тем вернул к реальности. — Что с вами, Алексанниколаич? — шепотом спросила Ева, и они встретились глазами.
Ах, Ева, как она мила и непосредственна. Как свежо ее дыхание, как приятно пахнет кожа, как мило просвечивают на солнце ушки.
— Ева, я старый склочник? — тихо спросил Александр Николаевич.
— Нет, — завороженно прошептала Ева и покачала головой.
Ее бледные губы всего в нескольких сантиметрах от его губ. И дыхание сбивается, как когда-то давно, в юности. И так же свербит в носу.
— Апчхи!
Вот это конфуз! Чихнуть прямо в лицо милейшей девушке, в такой завораживающий момент. Определенно — сегодня неудачный день для всего.
— Бога ради, Ева Станиславовна! Какой конфуз на мою седую голову! — Бенуа вынул из кармана чистый носовой платок и начал вытирать зажмурившуюся и сжавшуюся в комок Еву от капель своей слюны. — Простите великодушно, не знаю, что на меня нашло. Позвольте, я…
— Нет, не надо, я сама… Спасибо, — ответила Ева и взяла платок. Пальцы их соприкоснулись. Бенуа подумал, стараясь всем сердцем впитать это мгновение — сейчас она отдернет руку, и я еще больше почувствую себя неловким.
Но Ева не отдернула. Девушка позволила удержать себя — совсем не намного — только чтобы почувствовать разницу между мимолетным прикосновением и прикосновением, исполненным чувства.
Сердце Александра Николаевича сладко сжалось.
До сих пор он боялся думать о Еве всерьез. Она просто хорошенькая девушка, неглупая, из нее может выйти вполне дельный музейный работник. Ева и работает-то в Эрмитаже всего год, а уже прочла все книги, которые Александр Николаевич дал ей, чтобы она могла получить представление о предмете, живо интересуется искусством, сама немного рисует, но пока стесняется просить об уроках. Если не занята, то следует за ним как тень и готова исполнить любой каприз.
Кто в кого первый влюбился? Ведь Бенуа на нее даже и не смотрел. Мало ли, какие у него сотрудники? Когда это произошло? Было ли это как с Акицей или иначе?