Да, территория, захваченная нашими друзьями, пожалуй, обширнее территории всего французского | оролевства, но ведь речь идет о крае, который и до движения был почти незаселенным. Движение разорило этот край, он уже не в силах прокормить сущест- пующее население. На всем его пространстве чувствуется недостаток съестных припасов...
Нам же на руку: голод будет гнать холопов в новстанье,—заметил Курч.
- До поры до времени! — вмешался шевалье.— До Поры, до времени, а потом тот же голод начнет разгони!. повстанцев.
Это уже и происходит! — подхватил Вардзини -Вместо одного «Петра Федоровича» уже появилось их несколько десятков. Именно они-то и губят с,1 юе движение, разоряя до конца тот край, где пока •■го приходится действовать.
Этого... осатанелого казака надо заставить идти п ' Казань! — почти крикнул Курч.— Иначе, действи- геиьно, все пропало.
Об этом и идет сейчас речь на их идиотском совещании!— промолвил итальянец.— Нам уже удалось убедить многих его самодельных генералов и министров, что все погибнет, если они не решатся уйти отсюда. Взятие Казани откроет дорогу на Москву.
А что же Пугачев?
Бардзини пожевал фиолетовами губами, потом, оглянувшись по сторонам, шепотом выговорил:
Дикий осел упирается. Н-ну, посмотрим. Ведь у него петля на шее. Ему придется или исполнить то, что мы от него требуем, или... Или уступить место другому, более смелому...
Расстаться.» с титулом императора?—слабо удивился швед.
Расстаться... с жизнью! — сухо ответил иезуит.
Ну, это не так-то легко и просто!
Почему?
Его оберегают... Хлопуша и Зацепа, как два цербера стерегут его и днем, и ночью. Шаповал пытался отравить его полгода назад, чтобы самому занять его место, но...
Шаповал такой же дикарь, как и Пугачев! И притом дикарь очень уж глупый! — засмеялся Бардзини презрительно.— Ну, что же это, в самом деле, за отравитель? Добыл мышьяку, испек пирог и поднес...
Но ведь говорят, попытка не удалась только по случайности: кто-то соблазнился пирогом и сожрал ломоть..
Не совсем так! Кто-то подслушал перешептывание Шаповала с его стряпухой и предупредил Емельяна. А тот, приняв от Шаповала в дар отравленный пирог, заставил трех сыновей Шаповала съесть его. Мальчишки, разумеется, ничего не подозревая, накинулись на снедь и._ И отравились ad patres- А Шаповал, как уличенный отравитель, был подвергнут пыткам, оговорил многих, а потом был казнен... Все это было отменно глупо! Если бы понадобилось устранить сего «императора» путем отравления, это дело можно было бы проделать, так сказать, научно.
Да, но где же в этой дикой стране вы найдете таких артистов, как Рене-флорентинец, синьор? — спросил не без ехидства шевалье.
О, мой бог! Я бы удовольствовался и такими, как ваши милые соотечественницы Бреннвилье и Вуа- :ich! — не моргнув глазом, отпарировал итальянец.— Паука отправления лишних людей на тот свет применяется во Франции с неменьшим усердием, чем н Италии...
Позвольте, господа! — вмешался швед.— Об устранении Пугачева у нас будет еще время позаботиться, если он откажется идти на Москву! Покуда же наш долг—охранять его драгоценную жизнь!
Пожалуй! — вымолвил патер.— Посмотрим, к чему приведет нынешнее совещание...
ГЛАВА ВТОРАЯ
В
той большой избе, где была «царская ставка», уже несколько часов подряд шло заседание «Верховного Совета»: решался вопрос, что делать.
Почти все время участники бешено орали друг на друга, сверкая глазами, замахиваясь и готовясь друг в друга вцепиться. Они разбились на несколько партий. Была партия Хлопуши Рваные Ноздри и партия его вечного противника Зацепы Резаны Уши, ставших врагами еще в дни пребывания на каторге. Была еще державшаяся отдельно и сравнительно спокойнее других партия Степы Рябова, донского казака, к которой примыкала и державшаяся совсем уже степенно партия Юшки Голобородьки— одного из сыновей чернятинского богача и главы «Пыфнутьевского согласия». Голобородьковцы больше слушали, переговаривались друг с другом шепотком, а потом Юшка от их имени говорил всего несколько веских многозначительных слов. Предметом общего внимания была совсем маленькая кучка близких к Пугачеву людей. Юрка Жлоба, Терешка Хмара да Борька Выходцев — все трое из яицких казаков. Они первыми примкнули к «анпиратору» почти полтора года назад, да так и держались, словно уцепившись за него.
Сам Пугачев, бледный, с трясущимися руками и блуждающим взором, страдая от тяжкой головной боли из-за вчерашней попойки, сидел в почетном углу под иконами на лавке, покрытой дорогим персидским ковром. Несмотря на то, что никто не курил, в избе дышалось тялсело, и воздух казался насыщенным какой-то кислятиной. Окна и двери были плотно притворены, чтобы никто не мог подслушать разговор «анпиратора» с его ближайшими советниками. Перед дверью и под окнами маячили вооруженные до зубов
часовые.
Нет, ты говори напрямки: что думаешь таперя делать? — приставал Хлопуша к Пугачеву.
Да чего ты на меня пырскаешь? — сердито отвечал Пугачеа — Надо-ть сообразить, как и что. Нель- 1Я же, не спросясь броду, да лезть прямо в воду! Ты раньше посмотри в святцы, а тогда и бухай в колокол!
Да ты не отлынивай! Каки таки еще «святцы»?! Ты прямо говори: обещал Москву вверх тормашками поставить?
Ну, обещал! А дальше что?
Обещал Катьке шею свернуть? Обещал еще весной Казань единым махом взять?
Да чего ты ерепенишься?
Почему засел в Чернятине, как паук в норке аль суслик лысый, да ничего и не делаешь?
Время удобное выжидаю!
Струсил ты, вот что! Никакого там время удобного тебе не надобно. Прищемил тебе Михельсонов хвост, так ты и не оглядываешься!
А ты бы того... Полегше бы! Как смеешь в моем присутствии так выражаться? — огрызнулся Пугачев.—Я тебе кто? Разе я не твой анпиратор?
Хлопуша, неистово гундося, прошипел:
Ой, убил! Ой, зарезал! Анпиратор, скажи пожалуйста! Чего ты передо мной ломаешься, как писаный пряник? Кто тебя и в анпираторы-то произвел, как не ч, с Мотькой покойным, которого михельсоновы гусары чарубили?
Зацепа, раздувая ноздри и сердясь, вмешался:
Одначе, это все не порядок! Ты бы, Хлопуша, юго... в сам деле, поосторожнее!
А ты помалкивай! — прогундосил Хлопуша.— Я не с тобой разговариваю. Я тебя наскрозь вижу п понимаю. Залез в министры, а сам по сторонам глядишь, как бы стрекануть куда подальше. Думаешь, я того не знаю, что вы с анпиратором уж третьего гонца с цветными каменьями да с земчугом в Турцию переправили на всякий, мол, на случай? •
А хотя бы и переправили, твое какое дело?— возразил, покраснев, Зацепа.— У его царского величества и секретные дела бывают. Может, отправили мы гонцов к великому визирю, чтобы нам помочь от султана была!
Байки!—засмеялся Хлопуша.—Ты, миляга, иди, морочь голову кому другому. А для кого две корчаги с червонцами в Бутровском бору зарыл? Может, к сатане скрозь землю червончики отправил, чтоб он, дьявол, тоже помочь прислал?
Твои, что ль, червонцы были? — озлился Зацепа.
Твои, твои. Да зачем ты их зарывал?
А тебе-то что?
А то, что лататы вы задать собираетесь! Врете, не удерете! Не выпустим!
Пугачев застучал кулаком по столу.
Берегись, Хлопуша! — вымолвил он с угрозой.— Я, брат, не посмотрю на тебя. Ты меня знаешь!
Тебя-то? Как облупленного! — засмеялся Хлопуша.— Все рубцы на твоей спинке, царское твое величество, и те знаю.
Голобородько, перешептывавшийся в это время со своими «пафнутьевцами», счел свои долгом вмешаться.
А кричать не полагается! — сказал он.— Первое дело, глотку порвать можно, а второе, криком печи не нагреешь. От крику-то только воздух портится, а вы бы, цари, да министры, да енаралы, да адмиралы, лучше бы толком говорили. Дело наше серьезное. Тут криком ничего не поделаешь.
На некоторое время в избе воцарился относительный покой. Потом Зацепа заговорил, подбирая слова:
Оно, конечно, насчет, скажем, Казани.. Ну, мол, надо-ть взять Казань, а потом того — шарахнуть и на Москву»
Так было сговорено! — вставил Хлопуша.
Что верно, то верно. Так и было сговорено! — согласился Зацепа.— Опять же полячишки оченно того добиваются. Можно, мол, Казань, как воробья, шапкой накрыть и все такое. Езовит тоже советует. Опять же перевертень этот, Полуботок, езовитский мыученик: иди, мол, на Москву, а больше никаких, шпарь во все лопатки, по сторонам не оглядайся. Одно слово — на кульерских..
Та-ак, дальше!—протянул насмешливо Хлопуша.— Так выходит, что все это езовитские выдумки да затейки, а нам Москва ни к чему?
Нет, ты постой! — загорячился Зацепа.—Так нельзя! Заладил одно — Москва да Москва и слухать ничего не хочешь. А того не соображаешь, с кем на Москву идти-то? С нашей-то, скажем, рванью зеленой™ со сволочью, которую Михельсонов и в хвост, и в гриву дует, где только попадет?
На Михельсонова мы управку найдем! Убрали же наши кулевые и Бибикова енарала, и Кобчикова. Ну, ммшла осечка раз, вышла два, а в третий — в самую гочку запалим. Не велика птица, Михельсонов!
Всех наши кулевые не переморят, как тараканов!— заспорил Зацепа.— Суворов енарал почище Михельсонова будет. Мордвинов адмирал тоже не плох. Да и Потемка... Не перебьешь всех, говорю.
Ты это к чему? — спросил Хлопуша.
А я вот к чему. Без осторожности в лужу сядем. Дело-то мы уж больно большое затеяли, а силы-то у нас не бог знать сколько. Народу, это точно, видимо-невидимо, да только народ-то наш больно трухлявый.
Трухлявый? Это наши-то?!
Наши, наши! — ответил решительно Зацепа.— Что дурака валяешь? Не знаешь, что ли? Главное дело, разе они, дуроломы, в сам деле из-за земли, да ноли, да правов поднялись? Х-ха! Ну, которые по парой вере вроде пафнутьевских да филипповцев аль еще каких-то, те кой-как держатся. Казачье— туды- сюды. Твои варнаки сибирские лутче прочих.» А все остальные — труха. Куды ветер дует, туды ее и несет, чуть ветер повернулся, так она столбом взвилась да и рассыпалась. Не было, что ль, такого?
А ты ее, труху, забери в руки да слепи из нее пирог с начинкой. Царские енаралы да адмиралы из кого свои полки делают? Не из этой ли трухи? А вымуштруют, так и катают, кого попадя, немца и того трепали, про татар да турок уж и поминать нечего!
Ну, немец-то и наших здорово трепал!—вяло откликнулся из своего угла Пугачев.— С немцем, брат, не шути, видели мы, как немец живет. Одно слово нация!
Катькины енаралы из некрутов белогубых во каких солдат делают! — стоял на своем Хлопуша.
Битьем и делают. Из десятка беспременно одного насмерть заколотят, двоих искалечат, а семерых обработают под дуб.
А мы что же? Ай мы бить не можем?
Бить-то мы и почище можем, да, ведь, к нам по доброй воле бегут, от Катькиного же батожья. А ежели и мы их батожьем оглаживать примемся, какая им радость? Они к той же Катьке побегут.
А ты лови да на виселицу, на кол! С этим народом только страхом и можно..
Верно. А кто, скажем, вешать-то их будет?
Оченно просто. Поставь старших. Дай права старшим: вот, мол, под твое начальство, скажем, двести человек и делай ты с ними, что хошь. Ты с них спрашивай, а я с тебя, как ты мой доверенный слуга и все прочее.
Бона!—засмеялся Зацепа.— Это ты куда же гнешь-то? Дворянство да боярство каторжное поставить хочешь, а народ простой — в рабы?
Пугачев завозился и завздыхал.
А ты что думаешь? — горячо заговорил Хлопуша.—Так—не так, а народ сам собой править никак не может, даже в разбойных, скажем, шайках — и там навсегда всему делу голова — атаман, а под рукой у атамана есаулы, а там—урядники. Который из простых на дело способен, тяни его вверх, в урядники, а потом, того, и в есаулы. Только тем шайка и держится. А ежели все начнут командовать да пойдет тебе галдеж, начнут шебаршить насчет правое, пропало твое дело. Да ты сам разе не ходил и в есаулах, и в атаманах? Хуже меня, что ль, порядок знаешь?
Так ты, поди, ежели Катьке горло перехватим, ю и крепостное право опять заведешь?
Ну, там видно будет, что и как,— уклонился от прямого ответа Хлопуша.—Известно, которые осуда- рево дело теперь делают, и награжденье получат по < ас лугам. Из-за чего люди стараются, как не из-за награждения?
Значит, нынешних бояров да дворянов спихнем, а сами на их место и сядем?
Хлопуша озлился.
А ты себя почему теперь в графы произвел? — ехидно осведомился он.— Граф Путятин и больше
никаких!
На то была воля его царского величества. Он и тебя в графы Чернышевы али там в какие произвел.
Так, а какие же из нас с тобой графы будут, ежели мы слуг иметь не будем? Теперь, на походе, и мы с собой уж челядь всякую таскаем, а когда до Москвы, до Питера, скажем, доберемся да получим от '•го царского величества в награждение дворцы, палаты да имения барские, обойдемся без крепостных? Своими руками, что ль, пахать будем да навоз переворачивать?
Вступился Пугачев:
Народ верный обижать не полагается, а что насчет того, кто, мол, работать должон, то думается нашему величеству так: перво-наперво пущай которые из дворян были, те в холопьях ХОДЯТ-.
А много ли их на всю Расею?
Опять же будем с разными неверными народами биться, будем в полон брать, вот тебе и крепостные. Татарчуков, скажем, али персюков...
Персюков, во-во,— подхватил Зацепа,—оно самое и есть. Насчет персюков, то есть.
Что такое? — насторожился Хлопуша.
Разин Степан свет Тимофеич на чем голову сломал себе? На том и сломал, что с Москвой связываться в корень задумал. Ну, и обжегся! До атаманов дорос, а с царем ему не верстаться было...
Да ты это к чему?
А где, говорю, тому же Степану истинная лафа была?
На Волге-реке.
Ан не на Волге! Велика, подумаешь, прибыль— купецкие расшивы со всякой дрянью на шарап брать! Ну, на пропитанье, конечно, хватало, а прибыли-то настоящей и не было. Да с городов взятых толку было мало. Что в наших городах? Хоботье одно. Велика, подумаешь, пожива?
Да говори ты, не тяни волынку!
А была ему и его воинству пожива настоящая в Персидском царстве, мухамедовом государстве. И набрал он там злата-серебра сорок сороков бочек, да земчуга сто мешков, да шелков-бархатов, да всякого богачества неисчислимо.
Так, по-твоему, бросить все да идти не на Казань, а к Астрахани, а с Астрахани морем на Персидское царство? Та-ак! А дальше?
А дальше видно будет. Может, раскатамши персюков сделаем мы новое царство, и будет наш Петр Федорыч в персидских анпираторах ходить, а мы и в сам деле в князья владетельные вылезем.
А силу где возьмем?
А сила к нам сама припрет. Из Расеи и попрет. Кликнем клич, что, мол, зовем к себе весь вольный люд, так с Волги, почитай, все уйдут. Запорожцев с Хортицы вызовем: они до драки охочи, чубатые..
На Индию махнуть бы, здорово! — мечтательно откликнулся Пугачев.—Девки у них, как индейки, страсть, говорят, какие сладкие..
Жлоба, Хмара и Выходцев сразу заржали, как стоялые жеребцы.
Пустое затеваете! — нахмурился Голобородько.— Персюков грабить одна только голытьба за вами пойдет, и ничего там хорошего в мухоеданском царстве не видать. Одно слово, пекло. Пески, болота, да чмеи ядовитые, да пауки... Сам вроде рак с хвостиком, а головы и нету, а как хвостиком ужалит, тут тебе и карачун.
Скорпиев видали мы и в астраханской земле.
Опять же,— продолжал Голобородько делови- ю,— индейское, мол, царство... Легко сказать-то, а ты попробуй, доберись до него. Да разе от добра можно искать? Чем наша земля плоха? Ай плоха Расея? Ай в ей богачества мало?
Ну уж и богачество?! — усомнился Зацепа.— Хлеб, да сало, да водка, да деготь, да рогожи,— вот к'бе и богачество.
Опять же,— добавил веско Голобородько,— разве так полагается? Кто народ взбулгачил? Вставай, мол, 11ЮД крещеный, подымайся на бояров да на дворянов м'млю и волю добывать. Ну, и поднялись толпы несметные. А теперь как же так? Прощевайте, мол, милые, разбирай шапки, расходись по домам, подстав- | |й спины под барские батоги?
Хлопуша поддержал: