ГЛАВА ВТОРАЯ
Ж
идкие, дребезжащие звуки небольшого колокола срывались с деревянной покосившейся колоколенки, растекались тонкими струйками по земле и гасли на просторе необозримых полей, замирая в камышах степной речки. За звонаря был уже знакомый нам мордатый причетник Дорофеич, с остервенением раскачивавший язык главного колокола. Подзва- нивал ему его сынишка, тринадцатилетний Кирюшка.
Бей, не жалей! — время от времени взвизгивал Дорофеич, дергая измызганную веревку.
И Кирюшка, подпрыгывая, рвал тонкие веревочки малых колоколов.
Спугнутые колокольным звоном сизые голуби, для которых колокольня служила пристанищем, носились над широко раскинутым селом, вычерчивая в голубом небе круги.
Передохнем малость, Кирька! — предложил сыну Дорофеич.— Уф-фа! Упарился дюже!
И забулькал, словно давясь смехом.
Тятька! — крикнул глядевший в пролет Кирюшка.— Чего это?
Ну?
Птица, говорю, чево летит?
Дорофеич воззрился по тому направлению, которое указывала коричневая и покрытая корою струпьев от бесчисленных царапин рука Кирюшки.
Воронье степное летит! — вымолвил Дорофеич.
Тятька! А сколько их, воронья того? Будет сто?
Сто?! Эв-ва, хватил! Тут, брат, тыщею пахнет. Одно слово — видимо-невидимо!
А куда они, тятька, летят?
Дурак? Аль не видишь? От восхода на закат.
Из Сибири, тятька?
Сибирь — далеко. Из степей... А, может, оно и впрямь из Сибири. Она, ворона, такая». Одно слово, каторжная душа..
А зачем она летит?
А кто ж ее знает. Поди, спроси ее!
А как я ее спрошу?—допрашивал Кирюшка.
Плоское лицо Дорофеича засияло лукавою улыбкою.
Самое простое дело. Возьми у мамки жменю соли, изловчившись, да и насыпь ей, вороне, на хвост. Она и сядет. А ты тут ей и производи допрос с пристрастием... Ха-ха-ха!
И все-то ты врешь, тятька!—обиделся Кирюшка.
Люди ложь, и я тож! Но, промежду протчим, давай-ка опять вдарим. Штой-то народ неоченно собирается до церкви! А што касаемо воронья, то пущай себе летит. Небось, здесь на жительство не останется. Налетит и пролетит, куда следует. У него, у воронья, говорю, свое дело. Ишь, словно рать какая идет. Валом валит...
Ас чево бы это тятька? — продолжал допытываться неугомонный Кирюшка.
Может, свадьбу воронью празднуют».
А рази бывает воронья свадьба,—усомнился мальчик.
Ого. Та-кой тебе пир на весь мир задают! Одно слово — каторжные души! Но ты того, говорю... Не зевай! Вдарь-ка в малые колокола, покедова я язык раскачаю.
Задребезжали опять нестройно малые колокола. Потом раскачавшийся железный язык большого колокола коснулся его края. Колокол слабо и печально охнул.
Не любишь?—засмеялся Дорофеич.— Прямо, боярин! Спокойное житье ему требовается. А, вот, я тебя как хлопну.»
Сильнее раскачавшийся железный язык звонко
28
■
ударил в край колокола, и с колокольни полились гулкие дребезжащие звуки.
Бам-бам-бам.„
Тятька! От барской усадьбы солдаты на конях бегут,— весело вскрикнул Кирюшка.
Вот и обнаружился дурак! — засмеялся причетник.— Это не солдаты: солдаты всегда пехтурою прут. А это гусары царские...
Анпиратора Петра Федорыча?
Опять дурак обнаружился! У Петра Федорыча никаких гусаров нету. Он гусаров страсть как не любит. Он все с казаками. Уральские казаки с им, опять же которые с Дону, а то, говорят, еще с Запорожья. Шапки на них — в аршин росту, верх алый, мешочком висит, а там еще кисточка. У кого золотая, у кого серебряная, у кого шелковая...
Тятька! А для чего кисточка?
Дорофеича поразил этот детский вопрос. В самом деле, для чего кисточка?
Не находя ответа и не желая подорвать свою отцовскую важность признанием в своем невежестве, он сделал строгое лицо и важно сказал:
Государственное, брат, дело. А ты лутче своим делом займись. Дерни-ка по всем по трем. Отзвоним да и с колокольни долой. Наше дело таковское. А отец Сергий седни поучение будет говорить...
Про што, тятька?
Что-то забулькало в горле причетника. Потом он, давясь от смеха, вымолвил:
Наподобие ослицы валаамовой.
Я про ослицу валаамову знаю, тятька!—похвастался Кирюшка.— Ехал на ней там кто-то, а ослица вдруг как заговорит человечьим голосом... Ну, он испу- жался...
Испужаешься! Ну вдарь-ка, вдарь!
Блям-блям-блям! — залились колокола.
Бамм_. бамм... бамм!—загудел, дребезжа, разбитый старый колокол.
Бросай, Кирька!—скомандовал причетник.
Мальчик колобком скатился с лестницы колокольни, чтобы увидеть, как к паперти подходит отряд гусар под командою ротмистра Левшина.
Всех гусар с Левшиным было человек около сорока. Почти половину своего маленького отряда ротмистр • оставил для охраны барской усадьбы. Юрий Николаевич Лихачев, загоревшийся желанием поволочиться в саду за хорошенькой золотошвейкой Ксюшей, тоже предпочел не покидать усадьбы.
Отряд производил не слишком внушительное впечатление: люди сидели на разномастных лошадях, среди которых попадались и высокие, горбоносые степняки-киргизы, и приземистые лохматые донские маштачки, и тяжелые ширококостные вислоухие кони саксонской породы, вывезенные из недр Германии пришедшими в Россию при Елизавете Петровне колонистами-немцами. Сам Левшин сидел на тонконогой стройной и красивой, почти снежно-белой кобыле, в жилах которой имелась хорошая доля арабской крови.
Обмундирование гусар было тоже не из важных: пообносились в походе. Зато оружие у всех было в образцовом порядке. Об этом заботился старый седоусый вахмистр Сорокин, попавший в гусары еще белогубым мальчишкой и до того сжившийся с солдатской жизнью, что добровольно остался на службе и тогда, когда по возрасту получил право снять с себя мундир. Сорокину было за пятьдесят, и он «сломал» несколько кампаний, так что с правом говорил о себе:
Я, можно сказать, наскрозь всю землю прошел. Одно слово, видел и огни, и воды, и медные трубы, и чертовы зубы, а все же цел остался. Только что нутро у меня водкою попорчено. Баба-колдовка одна отравила, полячка ехидная».
Среди рядовых гусар Сорокин пользовался непререкаемым уважением, и Левшин, знавший старика еще со дней Семилетней войны, питал к нему полное доверие.
Маленький отряд на рысях прошел по два в ряд широкой и пыльной улицей села и задержался в нескольких шагах у паперти.
Стой! Слезай! — скомандовал Левшин.
Как один человек, гусары очутились на земле.
Четверо у коней! — распорядился вахмистр.
Левшин первым прошел в церковь. Солдаты последовали за ним. Стали в три ряда в правом притворе. Двое отправились к ктитору храма, тучному белобрысому мещанину, купили две дюжины тоненьких восковых свечечек и принялись расставлять их у икон. Храм быстро наполнился прихожанами, привлеченными не столько желанием помолиться, сколько любопытством— поглядеть на гусар. Лупоглазые бабы и девки, не обращая внимания на воркотню мужчин, тесным кольцом окружили гусар. Некоторые соблазнялись и осторожно прикасались корявыми пальцами к мундирам солдат. Придурковатая Дуня, дочь деревенского общественного пастуха, так и застыла перед каким-то румяным черноусым молодым гусариком и бормотала:
Андел пресветлый. Андельская душенька! Пуговки ясненькие, глазки андельские..
Кирюшка, засунув палец в рот, не спускал глаз с лица Левшина.
Облачившийся в лучшую, праздничную ризу, отец Сергий приступил к служению. Запел, вернее, заголосил находившийся под управлением одноногого старого солдата хор из десятка мальчишек и девчонок. В церкви стало душно.
По мере того, как подвигалась к концу торопливая, «на почтовых», служба, смутное чувство овладевало Левшиным.
Неверующим он не был и всегда неукоснительно посещал храм, выполнял все обряды, в положенное время постился, исповедовался и причащался. Но теперь не было сил заставить себя отрешиться от всего и отдаться молитве.
В душе была какая-то смутная тревога, словно предчувствие надвигающейся беды. Он позабыл о том, что стоит в церкви и здесь идет богослужение. Думал о переживаемом Россией тяжелом времени, в сотый раз доискивался причин и без труда находил эти причины: десятки, сотни...
Разве не ясно, что сейчас Россия только строится заново. Возведено несколько этажей, но настоящей крыши нет. Поставлены стены, но поставлены-то они наспех, а настоящего фундамента еще нет. И они, стены, все оседают и оседают, и чтобы они не свалились, их приходится подпирать грубо отесанными бревнами. В воздвигающемся здании уже имеются подвалы и каморки, темные углы, и там ютятся набившиеся с борку да с сосенки жильцы, среди которых много и таких, которые влезли нахрапом. В наспех воздвигнутых стенах нет достаточного количества окон, а станешь их прорубать — соседи крик поднимают. А дверей много, и все нараспашку. И стоит только зазеваться, в эти двери прет зверье степное и лесное. Врываются в сумерки лихие люди. А станешь заставлять обитателей сторожить двери, бунтуют эти обитатели, жалуясь на тяжелую службу, ссылаясь на недосуг, спихивают с себя службу.
Васкородие! — прервал подобострастный голос подошедшего причетника печальные размышления Левшина.
Чего тебе?
Батюшка спрашивают: начинать им?
Поучение мирянам».
Мелькнула мысль сказать, что нет, не нужно поучения. Все равно, ведь.»
Но голос Левшина сухо вымолвил помимо его воли:
Пускай начинает.
Братие! — прозвучал с амвона жиденький, дребезжащий голос отца Сергия—Какая польза человеку, аще и весь мир приобрящет, душу же свою ощетит? Сказано бо есть — да обесится жернов осельский навые его, и да потонет в пучине морстей.. И еще сказано: шедше, убо научите все языци... Будучи на острове Патмосе, святой Иоанн Златоуст им видение.. Сиречь Зверя Багряного, имя же ему Антихрист, который.. Гиенна огненная... Но зеверь сей блуждает по миру, аки лев рыкающий, иский кого поглотити, дондеже не будет сокрушена глава его...
Голос отца Сергия оборвался. Левшин досадливо поморщился.
Зачем он это? Ах, господи! Сказал бы прямо, что™
И тут же мелькнула мысль:
Да! А что, собственно сказать-то? И кому? И где найдешь слова, понятные этому... стаду.
А из уст отца Сергия продолжали струиться миллионы раз повторявшиеся другими чужие слова:
Сказано есть в Священном Писании: да повинуется, мол, всякая душа властем предержащим, поелику несть власть, еще не от бога, сущия же власти от бога учинены суть. Злоумышляющие же против власти будут ввержены в гиенну огненную. Да...
Отец Сергий приостановился: потерял нить. Мучительно покраснел. На лбу появились капли пота. Потом визгливо крикнул:
Братие! Законная наша государыня императрица Екатерина Алексеевна..
Смолк. И вдруг из какого-то угла донесся чей-то четкий шепот:
А которые говорят, што, мол, самый законный анпиратор будет Петра Федорыч...
Левшин рванулся в ту сторону, откуда прозвучал этот шепот. Сорокин предупредил его и нырнул в толпу. Испуганно взвизгнула придурковатая Дуня, бросилась бежать, упала и забилась в припадке, неистово крича:
Андельские глазки. Андельские глазки!
33
В дверях храма произошла давка. Несколько десятков человек столпились там, сбившись в кучу. Потом образовавшаяся пробка выскочила на паперть и рассыпалась разбегавшимися во все стороны людьми.
2 Пугачев-победитель
Сорокин! Отставить! — крикнул Левшин.
Когда Левшин вернулся из церкви в усадьбу и
уселся за столом, ожидая ужина, Лихачев, валявшийся все с той же французской книжкой, сладко зевая, осведомился:
Ну, что нового?
Ничего! — ответил угрюмо ротмистр.
А я тут без тебя провел время не без приятности.. Моя Ксюша оказалась прелюбопытной персоной...
Твоя Ксюша?
Почему нет? — чуть покраснев, ответил молодой человек.— Не скрою, что она еще не совсем моя. Еще чуточку дичится, упирается. Но, ах, какие у нее перси! Я думаю, и у описанной в этом поэтическом произведении господина Жюстэна прелестной Дорины или у ее очаровательной, хотя и ветреной, кузины Корин- ны юные перси не были нежнее...
Невинная что ли?
Из-за этого и упирается... Но она дала слово прийти ко мне ночью... А относительно тебя я тоже похлопотал: у моей Ксюши есть закадычный друг— Нютка. Ксюша говорит, что ежели ты подаришь ее рублем, то она с превеликим удовольствием...
Посмотрим! — рассеянно отозвался Левшин.— Но раньше поужинаем да послушаем, что нам скажет Сорокин. Я поручил ему произвести разведку среди местных жителей. Золотая голова. По-настоящему дав- ным бы давно пора старику получить офицерский чин.
Из подлого звания...
Это вздор. Царь Петр Александра Меньшикова из пирожников не токмо что генералом сделал, но и светлейшим князем. Да и матушка Екатерина мало ли кого в люди вывела? Беда, что Сорокин грамоте не обучен..
После ужина Сорокин в самом деле явился с подробным толковым докладом.
i*
Живущие в селе Курганском крестьяне и мещане в общем держались спокойно. Особого недовольства против князя Курганова не было: он считался одним из наиболее добрых и снисходительных помещиков во исей округе. Крепостные барщиной не были обременены, князь входил в их нужды. Желающие легко уходили на оброк, и оброк назначается незатруднительный. Дворовым жилось хорошо. Ну, конечно, про- иинившихся секли на конюшне, но больше для острастки. В селе было немало богатеющих на отхожих промыслах людей. Разбогатевшие обыкновенно откупались. Нужды крестьяне не знали, но, разумеется, были бы не прочь выйти на волю. В заречной части села, где 1сили вольные крестьяне и мещане, много кабаков. Пьют здорово. Многие пропиваются до нитки и тогда уходят в бурлаки, благо Волга близко. Вот этот-то люд и является опасным. Многие уже бежали к Пугачеву. Некоторые возвращаются, конечно, тайком, скрываясь по укромным местам. Это — ярые сторонники «Петра Федорыча». Они-то и мутят всю округу. В последнее время, когда стали ходить слухи о предстоящем нападении Пугачева на Казань, молодежь иолнуется. Кое у кого припрятано оружие: по большей части только самодельное, больше из вил, насаженных на длинные топорища топоров, кистеней, ослопов, но, кажется, имеются и старинные пищали и пистолеты. Какой-то кузнец на одном из близких хуторов, где i n нут «столоверы», делает плохонькие сабли наподобие казацких. Целая семья зажиточного старообрядца h i беспоповцев занимается выделкой пороха. Зажи- | очные крестьяне побаиваются прихода «Петра Федорыча», опасаясь подвергнуться ограблению. Высказы- наотся недовольство идущими один за другим рекрутскими наборами. К войне с турками относятся не- доГ^южелательно, заявляя, что их губернии это дело новее не касаемо. Ежели нужно хохлам воевать с тур- I ими, пускай хохлы и дерутся. Сюда, на Волгу, ника- | не турки или татары и сунуться не посмеют. А еже- ли бы и вздумали сунуться, то мы, мол, им морду набьем..
35
Одно и то же, одно и то же везде!—пробормотал, сердито кусая губы, Левшин. «До нас турок не дойдет». «К нам поляк не доберется». Дубовые головы!
По хуторам у старообрядцев прячется много беглых солдат. Присылавшиеся из города военные команды для ловли беглых уходят с пустыми руками, тяк как у беглых везде много «дружков». Расставляют по дорогам дозорных. Движение военных команд известно заранее. К тому же, случайно арестованные беглые обыкновенно откупаются. Земские ярыжки за полтину заведомых душегубов выпускают на волю.
Одно и тоже, одно и то же везде!
Торговые люди сильно-таки побаиваются беспорядков и потому зарывают самое ценное имущество в землю. Многие на всякий случай перебрались уже в Казань, полагают, что до Казани Пугачеву не добраться».
Одно и то же, одно и то же везде! Вместо того, чтобы тушить пожар, расползаются, как тараканы. О, господи!