Ну, иди!
Позванные Зацепою-Путятиным часовые вывели поляка. Он был бледен, на лбу виднелись капли пота, но под лихо закрученными усами играла довольная
улыбка.
Пора бы и кончать!—вымолвил ворчливо Пугачев.— Спать чтой-то хотца...
Надо раньше энтого... сокола залетного допросить «Дружки» пишут, что, мол, внимания заслуживать
Начался допрос стоявшего до тех пор в стороне молодого белокурого человека. У него было плоское, чисто славянского типа лицо с мелкими, по-своему приятными для глаза чертами, ровно подстриженная бородка, отливавшая красниною, жиденькие усики, нос луковкой и серо-голубые глаза, смотревшие на окружающее с наивным любопытством.
Ну, парень, докладывай! По какому такому государственной важности делу решился ты потревожить его царское величество?—начал Зацепа.
Желая принести посильную пользу народам, населяющим российскую империю,— зачастил явно заученную речь белокурый,— решился я, преодолевая многие трудности и пренебрегая опасностью для живота моего, обратиться к его царскому величеству с меморией, сиречь, докладной по государственным делам запиской...
Из подьячих, что ли? — небрежно осведомился Пугачев. И покосился в ту сторону, где за не доходившей до потолка тесовой перегородкой находилась новая «полоняночка». Ему показалось, что кто-то там, за переборкой, всхлипнул.. Наморщил брови.
А ни боже мой! — запротестовал белокурый.— Мы по купечеству...
Из шкуродралов, значит? Так! Ну, докладывай!
С малых лет задумываясь о том, как бы полутче устроить все в российском государстве...
Эвона, куда махнул?!—добродушно изумился Пугачев.—С малых лет хорошо в бабки, а то в городки играть.. Ну, послухаем..
Возлюбя всяческие науки..
Поди, драли?
Стремился я к расширению моего умозрения.
А ты покороче! Что мне с твоего умозрения?
Размышляя о причинах нестроения в российском государстве, нашел я оные причины в несоответствии государственного строя с законными вожделениями самого населения, которое, будучи от природы награждено острым умом, издревле стремится к прекращению тиранских поступков своих правителей...
От Катьки да от ейных полюбовников, дисти- тельно, многие тиранства идут! — качнул головой Пугачев.— Она, немка, нашего первородного, можно сказать, сыночка и наследника свят-отеческого престолу правов лишить замышляет. Собирается, говорю, на престол-то святой какого-то своего полюбовника посадить... Но мы ей бока огладим, рога пообломаем. Мне цесаревич и то пишет. «Долго ли, мол, тятя, буду я терпеть злое тиранство маменькино и ейных полюбовников...»
Опять Зацепа предостерегающе крякнул.
Располагая неким достатком, сиречь денежными средствами, с согласия родительницы моей отправился я три года тому назад в заграничные земли, дабы изучить тамошние порядки.
Ничего хорошего там нет! — вымолвил Пугачев.— У нас лутче. Люди сытнее едят... Ну, договаривай, парень. Только поторапливай! А то мы должны еще важным делом заняться.
Он покосился на перегородку.
Изъездивши многие страны, нашел я, что наибольший порядок имеется у короля шведского в его королевстве. А почему сие? А потому, что права королевские там ограничены.
То есть, как это? — полюбопытствовал Пугачев.
Имеется у них, шведов, наподобие нашего Сената— рыксдаг, то есть представительная палата. Само население выбирает в оный рыксдаг депутатов. Коих выбирает благородное сословие, коих духовенство, а коих градское сословие, сиречь бюргеры..
Ты это к чему, парень? — воззрился Пугачев.
И король шведский не имеет права без согласия риксдага новые подати да налоги вводить, армию уменьшать или увеличивать, а буде ежели пожелает с кем войну вести, то должон предварительно о том советоваться...
Это нам плевое дело! Без совета с министрами и Катька ничего не делает...
И будучи в Штокгольме-городе, того королевства столице, узнал я от верных людей, что такое у них намерение имеется, чтобы королевской власти совсем не было».
Корольку своему, значит, перо вставить хотят? — обрадовался Пугачев.— Здорово! Пущай их!
А намерены они, шведы, чтобы заместо короля наследственного да был у них государству начальник но народному выбору и был бы его правам срок, скажем, в три или четыре года...
А потом как?
А потом население нового начальника государству выбирает...
Народишко-то? — изумился Пугачев.— Ой, парень, брешешь ты что-то! Как же это можно, чтобы народ нам кого в правители выбирал? Да где же это видано? Царь, так царь, чтобы божьего милостью.» Опять же, помазанный на царство... А как почнут выбирать, то будут только булгачить...
История нас учит, что в древности многие государства по целым столетиям без царей обходились Это республика называется...
Как это?
К примеру сказать у эллинов, сиречь древних греков, так было.
У пиндосов? Нашел кого в пример ставить?! То-то их турка и прищемил. И пищать не смеют...
Было сие также у древних римлян до кесарей!
А нам-то что от того? Мало кто с ума сходил?! — засмеялся Пугачев.— Ну их, твоих пиндосов, к ляду. Ты лутче вот что... С которого, гришь, городу?
Из города Серпухова.
Есть такой! Знаем! Бог поможет, приведем и Серпухов под нашу высокую руку... А пока что брось ты, парень.»
Что бросить?
Языком молоть. Ни к чему это! А ежели ты нашему царскому величеству служить желаешь, то бери-ка, скажем, ружье, а то хоть пику. Конька какого там дадут станишники...
Я верхом не могу! — смутился белокурый.
Свалиться боишься, что ли? Как мерзлые штаны на заборе, так ты на лошади? Ну, валяй к пехтуру!
В солдаты?
А чего нет? Вымуштруют, небось! Дело не мудрое. Не в енаралы же тебя сажать?
Я на то призвание не имею!
Какое такое призвание? В дьячки что ли мостишься? Так дьячки нашему величеству сейчас без надобности...
Я полагал, для разрешения важных государственных вопросов... Будучи знаком с иностранными порядками...
Брось! Рылом не вышел!
Пугачев поднялся и решительно сказал:
Ну, будет языки чесать, а то волдырь вскочит. Убери ты его, граф. Наш канцлер вчера мне все уши протурчал, что, мол, в походной канцелярии писарей не хватаеть. Приткни его туды.
Ваше вели...
Нишкни. Законы писать вздумал? Царь выборный да еще на срок тебе нужен? Городишь ты чушь, парень: ну тебя...
Да я_.
Уходи, пока цел! — нахмурился Пугачев.— Царя ему выборного захотелось?!
Прирезать его что ль? — осведомился равнодушно Зацепа.
Белокурый помертвел.
А хоть и веревкою удави! — ответил Пугачев, зевая и торопливо крестя рот.— Ему, сукиному сыну, царя выборного понадобилось..
Остановился. Вспомнил, что серпуховец пробрался в Чернятинский стан с письмами от разных далеких «дружков».
С Рогожского кладбища кого знаешь? — осведомился он у начавшего от смертельного испуга икать серпуховца.
Отца... отца... отца...
И сына, и святого духа! — смеясь, вымолвил Зацепа.
Отца Варнаву..
Варнаву знаешь? — удивился Пугачев.
Он... грамотку... дал!
По ошибке должно! Не думал, что ты дурак такой. Ну, черт с тобой! Ради Варнавы, душевного человека...
Гостил однова у него. Живи... Сдай его, граф, господину нашему канцлеру, пущай подметные грамотки пишет...
Выждав, когда Зацепа увел серпуховца, еле передвигавшего ногами и все еще икавшего, Пугачев направился за перегородку. Оттуда донесся его голос:
— Ну, ты, гладкая! Чего в угол забилась? У-уй, горячая какая... А сними-ка ты с меня сапоги. Так. Теперь ложись. Да не вздумай реветь, дуреха... Съем я тебя что ли. Да рубашку сними с себя!
Громоздкая деревянная кровать заскрипела под тяжестью двух тел...
ГЛАВА ПЯТАЯ
П
оздней ночью, перед самым рассветом, когда уже меркли звезды, настойчивый стук в дверь разбудил Левшина. Первым делом его было схватиться за лежавшие у изголовья пистолет и саблю.
Ваша милость! Ваша милость! — взывал из-за двери взволнованный голос Анемподиста.
Вставайте, вашскородь...— поддержал управляющего вахмистр Сорокин.— Кульер прибег...
Входи! — крикнул Левшин, спуская ноги с широкой тахты на пол. Проведшая с ним эту ночь дворовая девка, имени которой он не знал, тревожно завозилась, словно стараясь забиться вглубь тахты.
В комнату вошли Анемподист с сальной свечой в руке и совершенно уже одетый вахмистр. У Анемподиста было бледное лицо, вытаращенные глаза, и руки его так сильно тряслись, что он чуть не уронил подсвечник, ставя его на стол. Сорокин был совершенно спокоен с виду, только его седые усы топорщились, это было признаком того, что старый солдат чувствует запах пороха в воздухе.
Мать пресвятая Богородица... Иисусе сладчайший.. Помяни, господи, царя Давида...
Не лотошить! — оборвал Анемподиста Левшин.— Говори ты, Сорокин, в чем дело? Лихачева разбудили?
Одеваются... Сейчас придут. Да вы, вашскородь, не извольте тревожиться... Время еще есть. Это он, Анемподист, зубами дробь барабанную выколачивает так, зря! — с усмешкой заметил вахмистр.— Но как нришедши разные новости, то я счел за лутчее потревожить вашескородие..
Девка, кутавшаяся в покрывало, как мышь, сползла с тахты и беззвучно скользнула в дверь. Под окном звонко крикнула какая-то пичуга. Со двора донеслось негромкое ржание коня. Залаяла и оборвалась дворовая собака.
Людей поднял?
Готовы. Лошади в порядке... Да время, говорю, еще есть...
Доклад Сорокина и Анемподиста не занял и получаса. Во-первых, от полковника Михельсона, непосредственного начальника Левшина, прискакал гусар-гонец со словесным поручением Левшину бросить все и попытаться разогнать огромную шайку пугачевцев, которая, по-видимому, собирается перекинуться на правый берег Волги, а покуда занимает село Питиримово, и справившись с этой шайкой или хотя бы только напугав ее, идти на соединение с главным отрядом Михельсона. Относительно шайки, занявшей Питиримово, сообщалось, что в ней есть до тысячи человек, из которых до двух сотен конников, больше башкир, вооруженных копьями и луками. «Головку» шайки составляло человек сто, вооруженных старыми пищалями и охотничьими ружьями и собранных беглым каторжником, бывшим сержантом Васькой Лбовым, который теперь именовал себя «его царского величества» енарал-аншефом графом Досекиным, а при случае выдавал себя и за «анпи- ратора».
Старый знакомый!—усмехнулся Левшин—Живуч, канальон этакий! Ну, да ладно! Повадился кувшин по воду ходить».
Одначе, вашескородие, при Ваське антилерия имеется! — продолжал Сорокин.— Две пушчонки с собой таскают. Одна — мортирка махонька, так, больше ворон пугать, а другая — полевое орудие. Из мортирки они больше камнями да гвоздями шпарят при надобности, вреды большой не бывает. А что касаемо полевого орудия, то снарядов у них штук пятьдесят,больше не наберется... А пушками командует киргиз один, Сафетом зовут. Кривой на один глаз...
Окривеет и на другой! — пробормотал Левшин, соображая, как надлежит действовать.
Ежели, вашескородие, да не удастся нам их расчесать теперь же, то дней через пять наберется там и все три тысячи. Сброд всякий идет. Дезертиры, что по кустам да буеракам хоронятся, тоже соблазняются...
Посмотрим. Ну, дальше!
Теперь настала очередь Анемподиста. Его новость была того же рода: стоящее всего в пятидесяти верстах от Кургановки большое торговое село Покровское занято другой шайкой пугачевцев, насчитывающей до двух тысяч человек. Эта шайка только что перебросилась в Покровское из Безводного, где пробыла три или четыре дня. Сами же безводновцы, присоединившись к пугачевцам после того, как их село было пугачевцами почти дочиста разграблено, подбили мятежников идти на Покровское, соблазняя возможностью здорово поживиться. Теперь Покровское уже ограблено, барская усадьба сожжена, скот или угнан в Чернятин- ские хутора для прокормления «царской» армии, или перерезан и съеден. Шайка еще не решила, куда податься, но покровцы и безводновцы подбивают ее идти на Кургановку: и усадьба, и село пошарпать можно.
Беспременно придут сюды! — твердил растерянно старик управляющий.— Наш же крепостной, сучий сын, бывший буфетчик Назарка, треклятая его душа, постарается... Его за пьянство да воровство приказано было без очереди сдать в солдаты, да он разломал клеть, в которую был посажен до отправки в город, и сбежал пять месяцев тому назад. А теперь объявился в Покровском и бахвалится: я, дескать, сам скоро князем стану, а Кургановку по ветру пущу!
65
У него здесь дружков много! — продолжал Анемподист.— Род их большой. Зятья да кумовья, да
3 Пугачев-победитель
шурины, да двоюродные братья. Иные уже бахвалились: придет, мол Назарка, господ изведет, добро их поделит, а будет Курганское вольным селом. Ни тебе барщины, ни тебе оброка, ни податей. Живи, как хотца...
Несмотря на то, что Анемподистом каждую ночь выставлялись по дорогам караулы из хозяйственных мужиков, за эту ночь уже сбежали к Назарке три парня и одна девка.
Отец Сергий тоже сбежал! — вставил Сорокин.
Куда? В пугачевцы?
Нет,— заторопился Анемподист,— куды ему — в пугачевцы! Он робкий. С робости и побег... У него в Старопавловске братан в дьяконах.. К братану..
Бегут крысы с тонущего корабля! — пробормотал Левшин.— Ну, черт с ними. Не до них!
Вошел уже успевший одеться, но еще полусонный Лихачев. Спросил, потягиваясь:
В поход?
Посмотрим! — ответил рассеянно Левшин, покусывая кончик черного уса и морща лоб.
Подзакусить бы не мешало! Успеем что ли, Костя?
Успеем. Распорядись..
Покуда слуги накрывали стол для завтрака, Левшин еще раз прошел по всему старому дому князей Кургановых. Дом был полон жизни, но почему-то казался огромным гробом. Дворовые шмыгали по покинутым господами покоям с испуганными и озабоченными лицами. Какая-то однорукая старуха отбивала поклоны перед большой, старинного письма иконой Казанской Божьей матери, стоявшей в опочивальне господ. Теплилась «неугасимая» лампадка. Блуждали по потемневшей живописи лучи трепетного света лампадки. А в окна уже глядела разгоравшаяся заря.
Левшин прошел в библиотеку. Это была средней величины комната, по стенам которой стояли тяжелые, неуклюжие, работы домашнего столяра, дубовые шкафы, набитые книгами, почти сплошь французскими. «Кому это теперь нужно? — мелькнула мысль.— Здорово гореть будет...»
В горнице молодого Курганова Левшин увидел висевшую над мягким диваном на стене кривую турецкую саблю с эфесом, убранным сплошь бирюзой. В полувыдвинутом ящике стола виднелась ручка двухствольного пистолета.
— Трусы! — пробормотал Левшин.—Даже оружие позабыли!
Снял со стены саблю, забрал пистолет: не оставлять же оружие сволочи.
Он вышел на балкон, присел и задумался, представив себе карту всей округи. Стал чертить пальцем по пыльной поверхности тяжелого стола: здесь Курганов- ка, рядом село Курганское, слева Волга-матушка, широкая река. На берегу Волги—Питиримово, и там— пугачевцы. Так. Справа Покровское, еще правее Безводное, за Безводным почти безлюдная степь: только разбросанные там и сям хутора и далеко в степи Чер- нятины хутора — старое раскольничье гнездо. И там — «армия» его пресветлого величества, нелепое чудовище с крошечной, почти без мозга головой, с уродливым, раздувшимся непомерно телом, которое все состоит из одного прожорливого брюха да десятков, может быть, сотен способных бесконечно вытягиваться щупалец.
Мелькнуло в воображении виденное где-то, когда- то, должно быть еще в Шляхетском Корпусе, старинное изображение спрута или осьминога, морского чудовища. Выплывшее из недр морских отвратительное чудовище своими щупальцами охватило стройное двухмачтовое судно, из люков которого беспомощно глядят пушки, на мачтах еще держатся реи с распущенными парусами, на флагштоке весело развевается пестрый вымпел. И спрут втягивает осужденное на гибель судно в морскую бездну...