— Он парень сильный. Он сам о себе позаботится. Нам же нужно завести Фордиану и трогаться в путь.
Фордиана оказалась обшарпанным, наполовину проржавевшим грузовиком — «пикапом». Она стояла прямо перед окном спальни Пэли, чтобы он ночью в любую секунду мог удостовериться, что никто не угнал машину и не разворовывает с нее детали.
Старик выпил три четверти бутылки в четыре могучих глотка, затем отвинтил крышку радиатора и остаток пива вылил в горловину.
— Она знает, что, кроме меня, ее никто не будет угощать пивом. Поэтому стоит кому–то из вечно шатающихся здесь бродяг попытаться украсть ее, как она начинает хрипеть, кашлять, и все это происходит до тех пор, пока я не просыпаюсь и не задаю отличной трепки хулиганам. Она женщина. С ней надо обходиться тонко.
Он опорожнил бутылку до последней капли и закричал:
— Вот так! Теперь только попробуй не заведись. Я не пожалел для тебя пива, которое мог бы сам выпить. Только попробуй, и я выбью из тебя дурь кувалдой!
Дороти молча залезла на сиденье рядом с Пэли. Завыл стартер, затрещал двигатель.
— Ктонеработает, томунеположенопиво! — взревел Старик.
Раздались хлопки, грохот, серия громких выхлопов, с лязгом переключились скорости. Пэли с торжеством обнажил чудовищные зубы, и «пикап» запрыгал по булыжникам.
— Старик знает, как обращаться с этими девками, будь они из мяса или же из жести, двуногие, четырехногие или колесные. Пиво, любовь и хороший шлепок по выхлопной трубе — этого им вполне достаточно. Я такой уродливый, что сначала у них желудок выворачивается наизнанку. Но стоит им только унюхать запах, столь непривычный в этом мире, и они готовенькие, они уже мои и на все готовы. Так было испокон веков между нами, мужчинами Пэли и бабами Г’Яга. Вот почему их мужики боятся нас, и вот почему мы накликали на свою голову столько бед.
Дороти молчала, и Пэли тоже притих, как только грузовик выехал со свалки и свернул на федеральную дорогу номер двадцать четыре. Пэли, казалось, весь съежился, стараясь ехать так, чтобы не вызвать малейших подозрений. В течение трех минут он покрыл расстояние от лачуги до городских окраин, однако все это время ему приходилось утирать свою потную ладонь о синюю спецовку.
Тем не менее теперь он не пытался ругаться, чтобы снять напряжение. Совсем наоборот. Он напевал себе под нос какую–то неразличимую мелодию.
Расслабился он только тогда, когда углубился на добрых километра полтора в городок Онабак и свернул с основной дороги в переулок.
— Ну и пытка. Я ее терплю много лет, с тех пор как мне исполнилось восемнадцать. Сегодня, похоже, даже хуже, чем обычно. Наверное, потому что вы со мною. Мужчинам Г’Яга очень не нравится, когда они видят меня в обществе одной из их женщин, особенно с такой милашкой.
Он неожиданно улыбнулся и разразился песней о фиалках и розах. Он пел и другие песни, причем от некоторых Дороти краснела, хотя в то же время похихикивала. Когда они выезжали из очередного переулка, прямо посредине фразы он на минуту умолкал и возобновлял пение, только когда пересекал улицу и въезжая в следующий переулок.
Выехав на крутой речной берег, Старик сбавил скорость. Теперь «пикап» едва полз, а маленькие глазки Пэли просматривали кучи мусора и урны для отходов на задних дворах домов. Вскоре он остановил машину и вылез, чтобы осмотреть находку.
— Дружище в Небе! Вот это начало! Смотри–ка! Целая груда бутылок из–под пива и кока–колы, ведь их можно сдать. И к тому же несколько старых колосников от угольной топки. Выходите, Дороти, если хотите понять, как мы, старьевщики, добываем себе на пропитание. Поройтесь и попотейте, тогда узнаете. И если вам попадется любая шляпа или шапка, обязательно скажите мне.
Дороти улыбнулась. Однако, как только вылезла из кабины, на ее личике появилась гримаса отвращения.
— В чем дело, крошка?
— Голова болит.
— Это от солнца. Вот так мы и трудимся. Кузов разделен на пять секций. Вот эта — для железа и дерева. Вот эта — для бумаг. Эта — для картона. За картон платят лучше всего. Эта — для тряпья. Эта — для бутылок, которые можно сдать. Если найдете какую–нибудь интересную книжку или журнал — бросьте на сиденье. Взгляну, стоит ли сохранить ее или бросить в секцию для старой бумаги.
Немного поработав на этом месте, они поехали дальше. Кварталом ниже они остановились около еще одной кучи мусора, рядом с которой стояла тонкая, как осенний лист, женщина, вся высохшая и сморщенная. Она начала объяснять, что она вдова, что муж ее уже пятнадцать лет как умер, но только сегодня она наконец решилась избавиться от его коллекции юридических книг и черновиков. Все это аккуратно сложено в картонные ящики, чтобы было удобнее выносить. Это легко даже для бедного однорукого мужчины и его юной дочери.
Старик снял шляпу и поклонился.
— Конечно, мэм, моя дочь и я сам бесконечно рады помочь вам убрать дом.
— Ваша дочь? — проскрипела старуха.
— Она не очень на меня похожа, мэм, — кивнул Пэли. — И неудивительно. Это моя приемная дочь, бедняжка, она осиротела, когда еще писала в пеленки. Ее отцом был мой лучший друг. Он умер, спасая мою жизнь, и когда умирал, лежа у меня на груди, он молил меня позаботиться о крошке так, будто это моя собственная дочь. И я сдержал слово, данное умирающему другу, мэм. Это был очень хороший человек, да упокоится его душа в мире. И пусть я всего лишь бедный старьевщик, мэм, но я стараюсь, как могу, чтобы воспитать ее скромной, богобоязненной и послушной девушкой.
Дороти пришлось забежать за другую сторону грузовика, где она прикрыла рот ладонью и буквально корчилась от приступа смеха. Когда она овладела собой, старая леди говорила Пэли, что она покажет, где лежат книги. Затем она прошла вперед и стала карабкаться на крыльцо.
Однако Старик, вместо того чтобы последовать за ней через двор, остановился у забора, отделявшего двор от переулка. Он повернулся, и Дороти прочла отчаяние в его глазах.
— В чем дело? — спросила она. — Почему вы остановились и вспотели? И трясетесь? И так побледнели?
— Если я скажу, вы будете смеяться. А я не хочу, чтобы надо мной кто–нибудь смеялся.
— Скажите. Я не буду смеяться.
Он закрыл глаза и стал бормотать:
— Я не обращаю внимания, я не обращаю внимания. Все будет хорошо.
Открыв глаза, он встряхнулся, как собака, выйдя из воды.
— Я могу. У меня хватит духу. Я лишусь множества пива и денег, если не решусь и не заберу эти книги. Приятель в Небе, дай мне стойкость козла и нервы палача. Ты ведь знаешь, что я не трус. Это проклятье, которое наложили на меня Ненастоящие. Ну, давай. Вперед! Смело!
Сделав глубокий вдох, он шагнул через калитку. Опустив голову, не отрывая глаз от травы под ногами, он проковылял к двери в подвал, где его уже дожидалась старая женщина.
В четырех шагах от входа в подвал Пэли снова остановился: из–за угла дома к нему бросился маленький черный спаниель и принялся на него лаять.
Старик неожиданно свесил голову набок, скосил глаза и умышленно чихнул.
Спаниель, заливаясь лаем, отскочил за угол, и Пэли начал спускаться по лестнице в прохладный полумрак подвала, бормоча себе под нос: «Эти проклятые собаки не любят косого взгляда».
Когда он погрузил все книги в кузов, он приподнял шляпу и отвесил поклон.
— Мэм, моя дочь и я благодарим вас от всей глубины наших бедных, но чистых сердец за то сокровище, которым вы нас одарили. И если у вас появится еще что–нибудь, от чего вы захотите избавиться, то, пожалуйста, помните, что мы бываем каждую пятницу в этом переулке во второй половине дня. При условии, что не будет дождя, когда Старый Дружище в Небе оплакивает нас, простых смертных, за нашу глупость.
Затем он нахлобучил шляпу и вместе с Дороти залез в кабину.
Они остановились еще возле нескольких многообещающих куч утиля, прежде чем Пэли объявил, что машина загружена достаточно. Вид у него при этом был праздничный. Вероятно, им стоило бы остановиться позади таверны Майка и пропустить литр–другой пива. Дороти ответила, что пиво ее не привлекает, а вот глоток виски не помешает.
— Немного денег у меня есть, — проворчал Старик, медленно расстегивая своими неуклюжими пальцами нагрудный карман рубахи и вытаскивая наружу пачку мятых банкнот. — Вы принесли мне удачу, мисс, поэтому сегодня Старик платит за вас, ха–ха!
Он остановил Фордиану позади ближайшей закусочной. Дороти без спроса взяла два доллара и вошла в здание. Вернулась она с открывашкой, двумя бутылками пива и четвертушкой виски.
— Я добавила свои. Не выношу дешевого виски.
Они уселись на заднем борту «пикапа» и стали пить. Старик болтал не умолкая. Вскоре он уже рассказывал ей о тех временах, когда Настоящие Люди, из рода Пэли, жили в Европе и Азии бок о бок с мамонтами и пещерными львами.
— Мы поклонялись Старому Приятелю в Небе, который своими устами производит гром и живет на востоке, на высочайшей в мире вершине. Мы поворачивали черепа своих мертвецов к востоку, чтобы они видели Старого Приятеля, когда он придет, чтобы забрать их к себе. И мы прекрасно жили очень–очень долго. Затем с востока пришли поклонявшиеся матери Ненастоящие Люди, на прямых длинных ногах, с длинными прямыми шеями, плоскими лицами, круглыми головами, а главное, с луками и стрелами. Они объявили себя сыновьями богини матери–Земли, которая была девственницей. Некоторое время мы били их, потому что были сильнее. Даже одна–единственная наша женщина могла разорвать на части их самого сильного мужчину. Однако у них были луки и стрелы, и они оттесняли нас. Мы медленно отступали, пока в один прекрасный день за нашими спинами не заблестел океан. Тогда одному из наших вождей пришла в голову прекрасная мысль.
«А почему бы нам самим не делать луки и стрелы?» — сказал он.
И мы стали их делать, но пальцы у нас были очень неуклюжими. Оружие у нас получалось грубое, и стрелы плохо летели. Да и стреляли мы плохо. Руки у нас были очень большие и неловкие, хотя и могли тащить более тяжелые луки, чем у Ненастоящих. И мы и дальше продолжали терять свои охотничьи угодья. И все же было у нас одно преимущество. Своим запахом мы приводили в замешательство женщин Ненастоящих. Не то чтоб этот запах был для них приятен. От нас воняло, как от свиньи, снюхавшейся с козлом в навозной куче. Но каким–то образом женщин Ненастоящих возбуждал этот запах, и стоило им только его учуять, как они уже не могли сидеть спокойно. Если бы мы могли остаться с ними наедине, то наша кровь так смешалась бы с их кровью, что через некоторое время нельзя было бы уже отличить где Настоящие, а где Ненастоящие Люди. А кровь Пэли была настолько сильной, что дети в основном были похожи на отцов.
Но в этом случае наступила бы вечная вражда между нами. Особенно после того, как наш вождь Старый Король Пэли закрутил любовь с дочерью короля Ненастоящих, короля Роу–Боя. И украл ее.
Что тогда было! Дочь Роу–Боя взяла под каблук Старого Короля Пэли. Это она подбросила мысль собрать всех крепких телом Пэли и организовать одно большое войско. Каждый мужчина, достаточно сильный, чтобы держать в руках дубину, вливался в одну большую толпу для участия в операции «Резня Ненастоящих». И мы начали нападать на каждый городишко этих матерепоклонников, который попадался на нашем пути. Ух, сколько же этих Ненастоящих мы тогда поубивали. Мы жарили сердца мужчин и поедали их еще горячими. А на закуску то и дело брали их женщин и девушек.
А затем, неожиданно, вышли на большую равнину. А там уже было войско Ненастоящих, собранное старым королем Роу–Боем. Оно превосходило нас количеством, но мы чувствовали, что могли бы завоевать весь мир. Особенно потому, что волшебная сила Ненастоящих заключалась в их женщинах, ведь они поклонялись женскому божеству, поклонялись Старой Женщине. А главная их жрица, дочь Роу–Боя, была с нами.
Все наше собственное могущество заключалось в шапке Старого Короля Пэли — в его волшебном шлеме. Все мы, Пэли, верили в то, что мужская силаи душазаключены в головномуборе.
Перед главной битвой мы легли рано вечером, чтобы хорошенько выспаться. На заре раздался крик, который разбудил бы даже мертвых. От этого крика леденеет кровь Пэли даже через пятьдесят тысяч лет. Это был отчаянный вопль нашего короля. Мы спросили, почему он так кричал? Он ответил, что эта грязная потаскуха, дочь Роу–Боя, украла его шлем и убежала в лагерь своего отца.
У нас подкосились колени. Все наше мужское естество оказалось в руках наших врагов. Но мы вышли на битву. Впереди шли даманы, дули в свои боевые рога и молились. И тут появились шаманы Г’Яга, которые делали то же самое, но они воздействовали на сердца своих воинов гораздо сильнее, потому что на кончике копья их главный шаман нес шлем нашего бедного Старого Короля.
И здесь эти проклятые Ненастоящие впервые использовали в бою собак. Эти твари всегда нас недолюбливали, и мы платили им тем же.
И вот мы сошлись. И они поубивали очень многих из нас, а мы не могли ответить им. И были побеждены на вечные времена. Потому что у них был шлем Старого Короля. И с ним все наше могущество, потому что мы вложили всю нашу душу, душу Пэли, в эту шапку.
Наши дух и сила были такими же пленниками, как и тот шлем. И жизнь стала слишком тяжела для нас, Пэли. Те из нас, кого не зарезали и не съели, были рады обосноваться на задворках, среди мусора Ненастоящих, и питаться тем, что бросают свиньям и курам.
Но мы знаем, что шлем Старого Короля где–то спрятан. Мы организовали тайное общество и поклялись сохранить в сердцах его имя и отыскать его шлем, пусть для того понадобится хоть целая вечность. И так оно и получилось, потому что шлем мы все еще ищем.
И хотя мы были обречены на то, чтобы жить в лачугах и держаться подальше от улиц, рыскать среди отбросов в тупиках и переулках, мы никогда не оставляли надежду. Шло время, и некоторые неудачники Г’Яга приходили жить к нам, и у нас рождались дети от них. Вскоре большинство из нас растворилось в крови самых низких классов Г’Яга. Но были всегда семьи Пэли, которые старались сохранить свою кровь чистой. Но через голову не прыгнешь, не так ли?
Он посмотрел на Дороти.
— Что вы обо всем этом думаете?
— Я ничего подобного раньше не слышала.
— Боже Всемогущий! — фыркнул Старик. — Я рассказал вам историю, которой более чем пятьдесят тысяч лет, я раскрыл вам тайну давно исчезнувшей расы. А все, что вы смогли сказать, так то, что ничего подобного раньше не слышали.
Он подался к ней и сжал огромной рукой ее бедро.
— Не вырывайтесь! — свирепо произнес он. — И не воротите от меня свой носик. Да, я воняю и своей вонью оскорбляю ваши холеные привередливые ноздри и смущаю ваш нежный животик. Но что стоит секундное дуновение моего запаха по сравнению с моей долгой жизнью, когда приходится терпеть вонь всех отбросов вселенной, а рот мой наполнен тем, что ваш ротик не может выговорить? Что вы на это скажете?
— Пожалуйста, уберите руку, — спокойно проговорила Дороти.
— Пожалуйста. Я ничего не собираюсь вам делать. Просто меня немного занесло, и я позабыл о своем месте в обществе.
— Послушайте, — искренне произнесла Дороти, — здесь дело вовсе не в вашем так называемом социальном положении. Просто я никому не позволяю вольностей. Может, это нелепое викторианство, но обычная чувственность меня не устраивает. Мне нужна любовь и…
— О’кей, я все понял.
Дороти встала.
— Я всего лишь в квартале от своего дома. Я пойду домой. У меня голова болит от спиртного.
— Да? Вы уверены, что от спиртного, а не меня?
Она твердо взглянула ему в глаза:
— Я ухожу, но мы встретимся завтра утром. По–моему, это ответ на ваш вопрос.
— О’кей, — хмыкнул Старик. — Увидимся. Может быть…
Девушка быстро зашагала прочь.
На следующее утро, едва рассвело, заспанная Дороти остановила свой автомобиль перед лачугой Пэли. Дома была только Дина. Гамми пошла на речку наловить рыбы. Старик засел в уборной. Дороти воспользовалась этой возможностью, чтобы побеседовать с Диной, и обнаружила, как и подозревала, что она женщина весьма образованная. Однако она вежливо умалчивала о своем происхождении. Дороти, чтобы поддержать разговор, упомянула о своем звонке бывшему преподавателю антропологии. Она спросила у профессора, возможно ли, что Старик является подлинным неандертальцем. Вот тогда–то Дина отбросила свою сдержанность и спросила с интересом, что же думает по этому поводу профессор.