Иногда люди подпадали под стереотипное мнение, что-де самые большие капиталы наших дней сколачивались в "лихие девяностые", но, когда они шли, эти "лихие", Верочка Балабанова с отличием заканчивала школу и поступала в ГИТИС. И, что бы вы думали? Поступила! С первой попытки! И весь мир был у ног юной актрисы, со щенячьей преданностью заглядывал в её фиалковые глаза и ловил каждое слово, каждый жест, каждый вдох… время шло, и становилось ясно: Веру приняли на актёрский факультет "авансом". Её природная красота завораживала. Изящная, лёгкая фигура, фарфоровая, гладкая кожа, медные локоны, неидеальные, но такие правильные, кукольно-красивые черты лица, редчайший цвет глаз, терракотовые губы… За благосклонный взгляд красавицы студенты устраивали утончённые дуэли и грубые драки после занятий, на переменах, а иногда и прямо на лекциях. Мужская часть преподавательского состава надеялась, что статус наставников позволит им оказать некое влияние на столь выдающуюся студентку — а Верочка никому не давала надежд и улыбалась всем одинаково. С потаённой грустью, придававшей её красоте дополнительную глубину.
Все ждали, что вот-вот эта глубина раскроется и выльется наружу, например, прочувствованным монологом Сони — "мы услышим ангелов, мы увидим все небо в алмазах, мы увидим, как все зло земное, все наши страдания потонут в милосердии, которое наполнит собою весь мир, и наша жизнь станет тихою, нежною, сладкою, как сказка". Хорошо, для студентки первого курса Чехов сложноват, пожалуй. Хорошо, пусть для начала будет более подходящее по возрасту и мироощущению "я к вам пишу – чего же боле? Что я могу еще сказать?" Но потаённая глубина не торопилась изливаться на зрителя. Красота оставалась всего лишь красотой, и преподаватели один за другим заводили с девушкой доверительные беседы, призванные помочь ей в поиске своего места в этой жизни.
Оно же не на театральной сцене находилось!
Вера слушала учителей, соглашалась с ними во всём, но покидать стены ГИТИСа не спешила. Тройки ставили, и ладно. Был бы диплом в руках, а работать можно где угодно, кем угодно. А потом…
А потом, никто не знал, а Вера ждала. Как все девочки — принца. Или даже короля. Была уверена, что непременно узнает его, как только увидит. И он её узнает. И он придёт за ней, и однажды она проснётся утром в своей клетушке в общаге, ещё до того, как встанут Вика и Светка, подойдёт к окошку с треснутым стеклом — а за ним не то, чтобы белый конь… и не золотая карета, запряжённая шестёркой белоснежных лошадей с плюмажами… и не крутая тачка, и не миллион алых роз, а… ну, в общем, там — Он, её Единственный. Или нет, просто вот однажды откроет дверь, какую угодно дверь, в институте, в подъезде, в общаге, и… вот он. Тот, ради кого она вообще родилась на этот свет. Тот, кого она узнает сразу, как только увидит. И сразу же поймёт, что теперь её жизнь не будет безрадостна и пуста, но обретёт некий смысл… а потом они будут жить вдвоём в тихом домике, где-нибудь на берегу моря, или хотя бы на окраине Москвы, заберут к себе старенькую Верину маму, нарожают полон дом детишек…
Но — время, время. Оно шло, не задерживаясь ни на миг. Вера закончила ГИТИС, её сняли в главной роли в одном из фильмов… правда, критики посетовали, что, будь в главной роли живая актриса, а не фарфоровая куколка с контактными линзами, судьба ленты сложилась бы иначе! Веру не пригласили ни в один театр, а Единственный бродил где-то по своим дорогам, не попадаясь на глаза своей красавице.
Обе подружки по общежитию, Вика и Светка, так и пошли по "театральной дорожке". Работали в театрах, снимались в сериалах, добивались каких-то успехов, впрочем, надо отдать должное, звёзд с неба не хватали. Вера после института огляделась по сторонам и решила, что, пожалуй, её больше всего привлекает красота. Нет, не собственная — будь это так, она бы пошла в модельный бизнес, а так — нашла курсы стилистов-визажистов и очень скоро её пригласили заниматься свадебным макияжем в одном из ведущих московских салонов. Брали, как и в ГИТИС, "авансом", чтобы красота юной стилистки привлекала клиенток, но здесь, на своём месте, Вера очень скоро добилась грандиозных успехов. Ах, какие невесты выходили из-под её умелых рук!
А время между тем шло. Однажды, как раз, когда Вера заканчивала образ очередной невесты (весьма высокопоставленной, кстати!), в салон ворвалась, сметая всё на своём пути, Верина мама. Странно возбуждённая, заплаканная, с непонятной гримасой на лице, она прорывалась к любимой доченьке, выкрикивая бессвязные, непонятные фразы: "Умерла! Наконец-то я знаю! Мы не знали, а она умерла! Мы теперь будем жить!"
Вера еле-еле смогла завершить макияж и укладку, извинилась перед невестой и пошла успокаивать маму. А мама рыдала. Мама смеялась. Мама хватала Веру за руки, прижимала к груди, отталкивала, вскакивала и принималась бегать кругами по комнате. Нескоро, очень даже нескоро Вере удалось понять, что случилось.
Умерла двоюродная сестра мамы, Лиана Де Мийо, которая вышла лет тридцать назад за французского дворянина Максимилиана Де Мийо. Она работала переводчицей и часто сопровождала делегации французов. Мама всегда говорила, что красотой Вера пошла в её сестру, только у Лианы были зелёные глаза и светло-русые волосы. Максимилиан, увидев русскую красавицу, так бойко говорящую по-французски, да ещё разбирающуюся во французской литературе, французской истории, французском этикете — во всём! — сразу же влюбился. Целый год правительство СССР чинило препоны, но не устояло под натиском древнего рода Де Мийо, и Лиана отправилась навстречу сладкой европейской жизни. Особенно близких отношений у Балабановых с Де Мийо никогда не было, но в завещании Лиана не забыла никого из своих ближайших родственников. Может, для неё те деньги и драгоценности, которые она завещала сестре и племяннице, и не были какой-то баснословной суммой, но Вере названная мамой цифра показалась шуткой.
Ну не может такого быть, чтобы французская тётя Лиана, женщина-сказка, женщина-мираж, оказалась настоящей сказочной феей и подарила племяннице целое состояние!
Однако сказка стала вполне реальной. Благодаря тётиному наследству Вера смогла развернуться во всю ширину: выкупила салон, в котором работала, и начала развивать "красивый бизнес".
Лет в двадцать пять Вера впервые задумалась о старости и не на шутку испугалась, она видела, как некрасиво сморщиваются лица "куколок" и как по-лягушачьи растягиваются рты у тех, кто ложился под нож пластического хирурга, но природа оказалась небывало щедра. Верина красота плавно перетекла из кукольной в картинную, созрела вместе с годами. Морщинки припозднились, а когда всё же сели на уголки глаз, аккуратно вписались в обновлённую форму красоты. Волосы потемнели, глаза немного посветлели, тело стало полнее, укрепилось в очень женственных формах… и всё-то было хорошо.
Кроме одного. Да-да, кроме того самого, Единственного.
Мужчины в жизни Веры сменяли один другого, но ни один из них не подобрал ключика к заветной дверце Вериной души. А он, между прочим, подрос и повзрослел вместе с ней. Если в молодости хотелось мужчину — того, который заставит забыть о всех прочих — то в зрелости (а уже в двадцать пять, особенно, открыв пятый филиал салона красоты "Вера", Верочка сочла, что стала зрелой женщиной!) он трансформировался в желание завести настоящую семью. С мужем и ребёнком.
Один мужчина был слишком себялюбивым. Другой — слишком суровым. Третий — превыше всего на свете любил спиртное. Четвёртый оказался неверным. Пятый… что толку вспоминать, когда ни один из них не показался Вере подходящим на роль отца ребёнка?
А время шло.
— Да, конечно. О, это замечательное предложение, вы могли бы выслать прайс? Записывайте адрес…
Когда Вика шла сюда, шаги её были решительны, а сердце преисполнено отваги и… чёрт возьми, решимости же! Но, как только на глаза попалась шикарная вывеска салона красоты "Вера", сомнения догнали со спины и набросили удавку. Шёлковую, такую обманчиво-мягкую, что Вика не сразу заметила, как замедлились её движения. Только остановившись у широких мраморных ступеней, поняла: мгновенный импульс, порыв, был непродуманным от и до.
Оставайся она Ермолаевой Викторией, об её приходе уже известили бы Верочку, и она б, как обычно, выпорхнула навстречу с ласковым щебетанием. Но… Токмакову Ариадну тут не знают. И как, как ей добраться до хозяйки салона?
Что, зайти и с порога объявить: Вера, ты мечтала о детях? Так тебя ждёт Алёшка, он готов стать твоим сыном! А Вера вызовет охрану, и на биомуляже, ничем не отличающемся от человеческого тела, появится пара-тройка синяков… или даже десяточек.
Нет.
Нет, и ещё раз нет.
Но… что же делать-то?
Вика прогулялась вдоль ступеней, изредка бросая взгляды на входную дверь. Сунулась в кошелёк. Да, пожалуй, выделенных Артуром денег ей хватит и на посещение салона! Только потом придётся хвост поприжать, потому что это Вику Ермолаеву тут обслуживали бесплатно, а Токмакова не была даже постоянной клиенткой.
И время. Одни сутки из семи, выданных на это задание, уже ушли на путь из Сочи до Москвы. А ещё надо уговорить Веру. А ещё надо добраться до Ухтомска. А ещё…
Что делать? Что же делать?
Идти ва-банк. У Вики больше нет её тела — но ведь память при ней!
Преисполнившись новой решимости, Вика уверенным шагом прошла сквозь зеркальные двери и произвела фурор, обратившись по именам к охраннику и выбежавшей навстречу девушке-стилисту:
— Добрый вечер, Фёдор, как служба? Жена выздоровела?
Фёдор поперхнулся воздухом и не ответил: когда Вика ещё была жива, его жена проходила курс химиотерапии, шла на поправку.
— Добрый вечер… — вспомнив, что она всё-таки актриса и что роль её — роль ясновидящей, сделала эффектную паузу. — Добрый вечер, Жанна! — дополнив фразу широким "считывающим" жестом, Вика выпустила на лицо загадочную улыбку:
— О… о!.. вижу… ты… недавно… родила… дочку!
— Ах! — прижала Жанна ладошки к пышной груди. — Ах!.. как?! Как вы?.. Откуда?!?
— О, — Вика прикрыла глаза. — О, я много знаю. Я… хочу… видеть вашу Веру. Я… пришла… — Ермолаева-Токмакова, грациозно лавируя между прозрачными столиками, добралась до гостевого дивана, — пришла говорить с ней. Меня привело сюда… моё шестое чувство.
Жанну как ветром сдуло!
— Вера Дмитриевна! Вера Дмитриевна!.. — затихли её крики где-то в недрах салона.
Вика с тоской огляделась.
Подумать только, ведь ей знакома здесь каждая мелочь. Цвет портьер они выбирали вместе с Верой и Светкой. Вон тот олеандр покупали тоже вместе — заказывали в интернете, а потом ездили на вокзал, получали укутанный в бумагу и целлофан горшок. Те два кресла поставили у окна специально для того, чтобы можно было уединиться в тени зарослей монстеры, финиковых пальм и юкки…
Подумать только, ещё совсем недавно сюда приходила Вика. Вика, всё ещё молодая телом и, бесспорно, совсем юная душой актриса Виктория Ермолаева.
А теперь её нет и больше никогда не будет в этом мире.
"Я ведь могла бы вести блог", — подумала Вика, когда ностальгирующий взгляд коснулся мирно гудящего компьютера Жанны.
Да, это было бы круто! Выкладывать во Всемирную Паутину фотографии, писать отчёты о каждом новом деле и прослыть бандой мистификаторов.
…которых никто и никогда не уличит в обмане, потому что биомуляжи исчезают, стоит закончиться сроку, отпущенному на выполнение задания.
Остались шесть дней.
Надо спешить.
Но почему вместо этого хочется расплакаться?
— Здравствуйте… — такой знакомый голос и такое незнакомое приветствие! Такое холодное, хоть и заинтересованное "здравствуйте" вместо "О! Вика! Привет!"
— Здравствуй…те, — поднялась Вика. — Я пришла к т… — она прищурила тёмные глаза Ариадны, как никогда отчётливо ощущая себя чужой в этом теле, и всё-таки договорила:
— К тебе. Извини, пожалуйста, Вера, но я не смогу называть тебя "на вы".
— Мы… знакомы? — немного растерялась хозяйка салона, ощупывая взглядом странную гостью.
— Отчасти… — сказав это, Вика еле смогла сдержать слёзы.
Лучшая подруга, с которой прожила пять лет в студенческой общаге, с которой делила все радости, все горести… конечно, отчасти они друг друга знали. И теперь, стоя перед Верой, Вика готова была сознание потерять от того, как раздирали её изнутри два противоречивых желания.
Чтоб Вера её не узнала! Ни за что не узнала бы внутри этого чужого, непривычного тела! Не вспомнила, кто так поправляет волосы и наклоняет голову, кто так прикусывает губу, кто…
Чтоб Вера узнала её. Ведь она уже почти узнала! Ведь предположила уже — "мы знакомы?"
Ещё как.
Вика покачала головой. Пустые мечты. Другое лицо, другие волосы, плюс пятнадцать сантиметров роста, плюс два размера в груди.
Вера нахмурилась. Эта её особенность, оставаться прекрасной при любом выражении лица, вызывала зависть у всех на курсе — и очередной спазм в горле у Вики сейчас.
А молчание затягивалось. И почему-то на ум не приходило ничего больше, кроме случайно зацепившегося за мозг "Ты хотела детей? Тебя ждёт сын".
— Отчасти, — запоздалым эхом повторила Вера. — Мне кажется, нам лучше пройти в мой кабинет. Следуйте за мной.
— Хорошо, — кивнула Вика.
Правда, ничего особо хорошего она в этом не видела.
Аэропорт Шереметьево в семь утра гудел потревоженным ульем. Он, в принципе, всегда так гудел, от рёва моторов самолётов, от голосов "прибывающих" и "убывающих", от бесконечного потока такси.
Элмер и Вирджиния Миллер легко вписались в толпу пассажиров не только потому, что были налегке — они везли с собой маленький аккуратный чемоданчик и небольшую спортивную сумку. Они просто не раз уже летали.
Артур сбросил сумку на колени к Серёге и, поддёрнув белоснежные шорты, сказал:
— Пойду, прогуляюсь.
— Угу, — ответил "Элмер", любуясь другими шортами, джинсовыми, коротюсенькими, натянутыми поверх крупносетчатых колгот. — Иди, иди, Джинни, погуляй. У меня тут, кажется, внезапно дела!
— Дела? — ехидно переспросил Кривошапкин. — Ты, надеюсь, не забыл, какое у нас одно общее дело, а?
— Помню! — отмахнулся Серёга, не отрывая взгляда от того, что наполняло колготы и шорты молоденькой девицы, путешествующей в компании таких же юных как она девушек и парней. — Да иди уже, чего застряла?!
"Элмер", наконец, соизволил посмотреть на свою "жену" и с ужасом обнаружил, что её взгляд прикован к той же попке, что и его.
— Джинни! — страшно зашипел он. — Джинни!!!
— А?
— На кого ты пялишься?
— На того же, что и ты.
— Мне сам бог велел! Я — мужик!
Артур вздрогнул.
— Блин.
— Вот и я о том же… собиралась "прогуляться", так и гуляй давай уже…
Кривошапкин ещё раз поддёрнул шорты и отправился в туалет.
"У дверей заведенья народа скопленье…" — вспомнились вдруг мотив и нехитрые слова из ранней песни "Машины Времени". Ну почему сразу "вдруг" — вон, скопленье у заветной двери в женский туалет… кажется, в Инете писали, что-де бедное Шереметьево рассчитано на шесть миллионов пассажиров, а обслуживает чуть не вдвое больше и не справляется, равно как и туалеты.
Да, а эти две цыпочки в хвосте очереди вполне так ничего себе, особенно с модным пирсингом на нижней губе!
Две подружки проводили Артура странными взглядами до двери мужского туалета — он ещё успел отметить это и даже расслышать, как очень громко прошептала симпатяшка с "бубенчиком":
— Смотри, как тётку приспичило!
Вторая тут же отозвалась, значительно тише:
— Ага, это ж как припереть должно, если она в мужской туалет вломилась…
Но этого Артур уже и не слышал.
Некое смутное подозрение шмыгнуло по голове от уха до уха, когда взгляд отметил характерный графический знак гендерной принадлежности к сильному полу. Но по фигу же знаки, когда готов разорваться мочевой пузырь!
Кривошапкин привычным движением толкнул дверь. Уверенно прошел зону умывальников, даже не заметив, как вытянулось лицо мылившего руки мужика при виде симпатичной дамы в белых шортах.