Искатель. 1981. Выпуск 5 - Пеев Димитр 11 стр.


Хорошо, примем за основу, что из Папратова он мог добраться до Софии за два часа. Значит, где-то к десяти вечера. В это время Сивкова уже не было у Пепи. В квартиру вошел Бедросян. Каким-то образом дал ей еды и питья, соблазнив Пепи чем-то, что она любит. А когда она умерла, он возвратилстя назад. Возможно. Но кто помыл посуду? Пепи? Но почему не всю, а ту, которую необходимо? И не оставила отпечатков на ней. Странно! И все-таки сведения, которые принес Хубавеньский, были очень интересными, а возможно, и очень важными.

Позвонил Сивков и сказал, что у него есть дополнительные сведения к его прежним показаниям.

— Что это значит? — спросил Консулов.

— Ты не догадываешься?

— Только не говори мне, что он намерен признаться.

— Именно намерен признаться. А в чем — увидишь сам. Именно в том, что в первый раз его страшно испугало. Я же говорил тебе, он заяц.

Только через полчаса милиционер ввел Сивкова. Сейчас тот выглядел более спокойным. Или, может быть, не совсем спокойным, а уверенным в себе. Как только Сивков сел, то сам же задал себе вопрос, с которым явился к ним:

— Если сейчас я вам все расскажу, как это произошло, всю правду, вы… вы уничтожите первый протокол?

Конечно, этот Сивков — совсем не умный человек. Сперва он заявил, что обманывал, что только сейчас скажет правду, а потом еще ставит и условия. И притом кому — следователю! Антонов посмотрел ему прямо в глаза. Нет, таким образом они не станут разговаривать, торговаться с ним. Он должен знать свое место.

— Если вы пришли к нам торговаться, то вы не туда пришли.

— Мы — не торговое объединение, — не выдержал Консулов.

— Я ожидал, что вы придете к нам рассказать все чистосердечно, — продолжал Антонов. — А вы предлагаете нам сделку, совершить должностное преступление, уничтожив официальный документ.

Сивков, смущенный, молчал. Антонов хорошо знал, что сейчас, после того, как Сивков явился с повинной, тот расскажет все, что знает, и без всякой сделки. Но все-таки он решил его поощрить.

— Я должен вам объяснить, если вы пришли к нам добровольно, чтобы официально отказаться от своих прежних показаний, пока против вас не возбуждено уголовное дело, — а такого еще не произошло, — то по закону, если вы действительно невиновны, все будет забыто, никакой ответственности вы не понесете. Кроме моральной, разумеется… Самое важное для вас сейчас — рассказать нам всю правду. И теперь советую вам: не пытайтесь лгать заново. Ничего путного из этого не выйдет.

Сивков помолчал еще немного, словно бы собираясь с духом, затем решительно поднял голову и начал говорить:

— Хорошо, пусть будет как будет. Лучше правду, какая бы она горькая ни была. Да, я видел, как Пепи умерла. Она скончалась на моих руках, и я как последний подлец не решился ни вызвать “Скорую помощь”, ни сообщить о случившемся в милицию. Я просто убежал…

— С этого-то вы и должны были бы начинать! А сейчас опишите все подробно. Что же случилось в понедельник вечером?

И Сивков начал рассказывать подробно, почти вдохновенно, полностью вживаясь в события той фатальной ночи. Каким он пришел счастливым, в радостном предчувствии того, что ему предстоит такая ночь. Пепи его встретила мило и хорошо. Обняла. Даже танцевали перед ужином и целовались. После этого она накрыла на стол. Много всего самого лучшего, отличных закусок. Были крабы под майонезом, икра, кеша и другое. Он был тронут ее вниманием. Пили только виски, которое он принес. С тоником и льдом. Курили, разговаривали оживленно. Было очень мило, и ничего не говорило о том ужасе, который произойдет через несколько минут. Как только кончился ужин (Пепи еще не убрала со стола), она предложила крепкого кофе. Но он настоял, чтобы они снова потанцевали. Включили магнитофон, начали обниматься и целоваться. И в это время кто-то позвонил. Пепи сразу же выключила музыку. Позвонили еще раз. Она погасила свет. Оба сидели так некоторое время, обнявшись, в темноте. Но больше никто не звонил.

— Что сказала по этому поводу Пепи?

— Что, вероятно, звонит соседка. Что она позвонит и уйдет…

— Продолжайте!

— Выпили еще и начали танцевать. А через несколько минут Пепи сказала, что чувствует себя плохо. Побледнела, закачалась. Мы сели на канапе.

Тогда он на это еще не обратил серьезного внимания, и вдруг она начала задыхаться. По лицу пробежали судороги. Она дышала все более и более тяжело. И тут Сивков не на шутку испугался. Стал метаться по комнате, не зная, что предпринять. С одной стороны, он не хотел оставлять ее в таком положении и надеялся, что, когда она выпьет стакан воды, все пройдет. С другой стороны, когда увидел, что ее состояние все более и более ухудшается и нужно вызывать “Скорую помощь”, он испугался еще больше, осознав теперь весь ужас своего положения: его присутствие у Пепи станет известным! Так, пока он колебался между страхом и надеждой, суетился вокруг Пепи, она почти перестала дышать, ее лицо побелело, судороги пробежали по всему телу. Она потеряла сознание. Сивков перенес ее на кровать в спальню. А через несколько минут она совсем затихла, и Сивков в ужасе понял, что случилось самое страшное, что Пепи мертва…

Рассказывая все это, Сивков будто заново переживал случившееся. Он побледнел, начал несвязно говорить, забыв, где находится и перед кем. Воспоминания захватили его целиком. Ему предложили стакан воды, который он выпил одним залпом. Немного успокоившись, Сивков посмотрел на собравшихся в комнате, как бы ища сочувствия с их стороны.

— Было ужасно! Такого страха еще никогда в жизни я не испытывал!

Это случилось где-то минут пятнадцать десятого. Сивков вышел из спальни, механически начал вышагивать по холлу. Его охватил леденящий страх. Первой его реакцией было бежать, скрыться. Затем он решил идти в милицию и рассказать обо всем, что произошло. А потом бы его не выпустили за границу, на работе бы узнали обо всем, его жена тоже… И он не нашел в себе смелости! Пепи заверяла его, что никому не рассказывала о Сивкове, даже Клео. Он тоже не стремился хвастаться. Значит, если… он уничтожит следы своего пребывания в квартире, то никто не узнает, что он был здесь…

Прошло много времени, около получаса, пока эта мысль овладела им полностью. Он начал действовать. Сперва вымыл и прибрал, поставив на свои места, все стаканы и столовые приборы, которыми он пользовался. Чтобы было видно, что Пепи “сама ужинала”. Затем убрал окурки сигарет и пепел в газету, а пепельницы вымыл. Потом тряпкой, смоченной в одеколоне, вытер те места, до которых дотрагивался. Не забыл, конечно, забрать и свои вещи — коробку с конфетами и бутылку виски. Газету с окурками он убрал в портфель, а потом выбросил вместе с тряпкой в мусорный ящик, подальше от дома Пепи. Два раза он осмотрел квартиру, вспоминая, не упустил ли что-либо, какой-нибудь предмет, который мог бы разоблачить его. Наконец набрался смелости и вошел в спальню. Пепи лежала в той же позе, в какой он ее оставил, такая же бледная и безжизненная…

Перед выходом Сивков погасил повсюду свет и долго слушал, нет ли кого-нибудь в коридоре. Входную ручку двери он обернул носовым платком. Благополучно вышел (не забыв протереть кнопку звонка!) где-то около одиннадцати часов. Его никто не увидел, никто не встретил. После этого Сивков отправился на вокзал и до утра просидел там, пока не пришло время ехать в аэропорт. В самолете заснул, уставший, и проспал около часа.

— Товарищи, это правда. Сейчас мне стало легче. Вы мне верите? Скажите, вы мне поверили?

— Сейчас это уже не самое важное.

— Знаю, знаю, но для меня очень важно, чтобы вы поверили мне. Прошу вас!

— Оставьте это. У нас к вам ряд вопросов. Скажите, как вы все это объясняете сами. Пепи была отравлена?

— Ничего я больше не знаю. Рассказал все, как было. Не знал, как люди умирают, мне на приходилось видеть. Тогда я не думал, что она отравлена… Кто бы мог это сделать? Мы же были вдвоем с ней. Если кто-то и отравил ее, то это мог быть только я. Но мы ели одно и то же, и я должен был бы отравиться вместе с нею. Смерть Пепи я объяснил как сердечный приступ или неожиданный инсульт.

— Нет. Она была отравлена. Фосотионом…

— Что это такое?

— Очень сильный, быстродействующий сельскохозяйственный яд против вредителей.

— О таком я не слышал.

— Допускаете ли вы возможность, что Пепи покончила с собой?

— Отравилась сама? Пепи? Ни в коем случае! Она была такой веселой и жизнерадостной. У нее не было никаких поводов для самоубийства. В тот вечер ее состояние было как нельзя лучше — ничто не говорило о подобных намерениях. Она была в отличном, самом радостном настроении. Держалась, как всегда… Вы меня понимаете? Нет, это исключено!

— А если она отравилась случайно? Ела ли она что-нибудь, что вы не пробовали?

Сивков на минуту задумался, но затем отрицательно покачал головой.

— Я этого не допускаю. Все, что было на столе, она предлагала мне с гордостью заботливой хозяйки. Я все пробовал первым, она — за мной. Пепи делала все это как-то чересчур по-мещански, демонстративно: “Вот какая я хозяйка, смотри!” И мы пили из одной и той же бутылки виски. Нет, нет, я не могу вспомнить, ела ли она что-то, что я не пробовал… Разве что до моего приезда! Я застал ее на кухне. Может быть, она что-то и ела до меня. Но зачем, если ей предстоял ужин со мной?

— Этот яд действует от одной до двух минут после принятия. Значит, она проглотила его в вашем присутствии.

— Надеюсь, вы не хотите сказать, что…

— Нет, я только объяснил вам, как действует этот яд Между вами все было в порядке или же раньше случались скандалы?

— Ничего подобного. У нас были самые хорошие отношения.

— Были ли они настолько прекрасными, чтобы это навело Пепи на мысль о браке с вами?

— С Пепи! Но я же женат, у меня ребенок…

— Ну с первой женой развод, потом — новый брак. Так бывает, не правда ли?

— Нет, мы никогда не касались этой темы. Разумеется, я и не думал разводиться. А Пепи? Она, может быть, и думала. Вероятно, я ей нравился… Но она никогда не говорила ни слова о нашей женитьбе, ни намеком. Она была гордая женщина. Хотя делала все, чтобы понравиться мне. Возможно, про себя она и думала о таком варианте, но мне ничего не говорила.

— Не помните ли вы, за несколько минут до смерти было ли что-то особенное, что Пепи сделала?

Сивков снова задумался, явно пытаясь что-то вспомнить.

— Ничего. Мы поужинали, встали, выпили еще и начали танцевать. Потом последовали звонки. Пока было темно, мы обнимались… Я ее целовал. Вслед за этим мы продолжали танцевать. Ей стало плохо. Так было. Ничего особенного я не заметил.

— Странно!

— Да, действительно странно. После того, что вы мне сказали, я вижу: она действительно была отравлена… Выходит, что я мог дать ей яд…

Сивков сказал это без запинки, как-то спокойно. Как человек, который не мог дать яда на самом деле.

— Да, так получается.

Перед уходом Сивков снова попросил вернуть ему паспорт. Антонов дал ему его, но снова предупредил, что тот не имеет права выезжать куда-либо из Софии без специального на то разрешения. Впрочем, он уже уведомил об этом соответствующие органы.

Полковник Бинев выслушал его доклад с невозмутимым лицом, не говоря ни слова. Даже вопросов не задал. Антонов хорошо знал, что это означает: ты действовал так, как считал нужным, не спрашивая моего совета, поэтому и не ищи у меня поддержки. В этом была не столько боязнь ответственности, сколько какая-то обида, какое-то скрытое недовольство. Он позвонил начальнику управления, и тот приказал через пятнадцать минут всем быть у него.

…Полковник Пиротский был высокого роста худощавым мужчиной около пятидесяти лет, с посеребренными сединой волосами. Он ходил всегда, летом и зимой, в сером костюме, и тот придавал ему какой-то джентльменский вид. Впрочем, он себя так и держал — всегда любезный, всегда улыбающийся, даже когда кого-то наказывал. А это случалось довольно часто. С полковником Биневым они были настолько различными, что (как это часто случается между мужчинами) можно было подумать о них — либо добрые приятели, либо совсем чужие друг другу люди.

В просторном кабинете начальника управления, светлом и уютном, было как-то приятно докладывать даже о нераскрытых преступлениях. Как только все вошли и Антонов отрапортовал, Пиротский пожал всем руки и пригласил сесть к большому продолговатому столу. Сразу же разрешил курить. Это было в отличие от Бинева второе удовольствие от докладов у Пиротского (Бинев сам не курил и никому не разрешал курить в его кабинете). Но этим все удовольствия заканчивались.

— Полковник Бинев, вы будете докладывать?

— Предлагаю послушать из первых уст. Антонов вел следствие.

Антонов любил эти обобщающие доклады. В них, как в фильме, он сам будто со стороны рассматривал дело, в котором тонул в ходе повседневных служебных забот. Когда ведешь следствие, то бродишь среди фактов, как в лесу среди деревьев. А во время доклада видишь лес фактов как единое целое, будто с вертолета. И сейчас, вслушиваясь в свои слова, он видел главное: они пока не могут дать ответ на основные вопросы следствия — кто и за что убил Пенку Бедросян. Поэтому Антонов закончил словами:

— Нами найдено лицо, которое было в квартире убитой и могло дать ей яд. Но у него нет никаких мотивов для совершения столь тяжкого преступления.

— Вы продвигаетесь вперед, но очень медленно, — резюмировал Пиротский. — Кроме того, что мы ничего не знаем о мотивах преступления, у нас нет никаких данных и о происхождении яда. Откуда он появился у Пепи? У кого есть что добавить?

— Фосотион можно получить в какой-нибудь химической лаборатории, — сказал Консулов. — Это не проблема. Важно то, что мы не знаем, кто дал ей яд. Он действует одну–две минуты после приема, а Сивков был там целых полтора часа до смерти. И никого другого там не было. Это или убийство и убийца — Сивков, или же — самоубийство. Но вся обстановка того вечера никак не напоминает самоубийство. Это сказал даже сам Сивков.

Бинев с нескрываемым удивлением смотрел на Консулова. Он явно не ожидал, что капитан выскажет его точку зрения. Однако он промолчал.

— Что вы предлагаете? — спросил Пиротский.

— Изучим подробнейшим образом все связи Сивкова и узнаем, откуда он добыл яд. С арестом его или без ареста.

— Что это за предложение? — удивился Пиротский.

— После того как мы освободили Сивкова, нам нет смысла заново арестовывать его. Это нужно было делать тогда, когда он признался в факте своего присутствия при смерти Пенки Бедросян.

— Да, в самом деле, — сказал Пиротский, — почему не захотели его арестовать?

— Зачем задерживать человека в тот момент, когда он явился рассказать правду, — произнес Антонов. — Сивков не убийца!

— Человек этот изобличен во лжи, — возразил Консулов. — с тех пор как мы начали работать с ним, он столько нагородил нам, что я не вижу ничего особенного в том, чтобы его задержать.

— Чаще встречаются обратные случаи: по всем вопросам говорят правду, а лгут по одному-единственному, существенному и решающему. Так обычно поступают преступники! А Сивков лгал нам как первоклашка, даже не по-дилетантски, а просто по-глупому. И я верю, что в конце концов он сказал правду, всю правду, насколько она была ни тяжела для него: и с моральной стороны, и с юридической — быть заподозренным в убийстве.

— Значит, твое мнение основано на голой вере, — усмехнулся Бинев. — Красивая работа.

— Не на вере, а на убеждении, подкрепленном логической интерпретацией фактов и личности свидетеля. Сивков находился там совсем с другими целями, кроме того, у него не было никаких мотивов совершить преступление.

— Почему ты убежден, что у него не было мотивов? — возразил Бинев. — Оттого что ты их знаешь?

— Пока у нас нет и намека на причину ее убийства. А это уже значит много. К тому же он… мог убежать на Запад, но он вернулся. Зачем? Да потому, что так мог поступить только человек, который не чувствует за собой вины.

— Или, который уверен в том, что останется нераскрытым, — вставил Консулов. — Если бы не было блокнота…

Назад Дальше