— Поймите, это утопия чистейшей воды, — повторял он так убедительно, что я напрягал все внимание и пытался уловить суть его аргументов.
— Но есть расчеты, — возражал я.
— Это несостоятельные расчеты. Ничего хорошего ждать не приходится. Вспомните, сколько было неудач на пути развития науки. Тупики неизбежны. Мы на них учимся.
У него был высокий лоб, редкие седые волосы и темные, «опаленные страстью и мыслью» глаза. Он долго говорил о человеке и человечестве, и я никак не мог поймать нить его рассуждений: он возвеличивал античную культуру, высыпал, как из рога изобилия, ворох старых афоризмов и речений древних философов. Жесты его были так энергичны, а интонации так убедительны, что я не мог возразить ему. Это было воинствующее неприятие второй природы, созданной руками человека. Он старательно отделял человека, мысленно как бы очищал его от «технических примесей».
— Вспомните, — говорил он, — крылатое изречение столетней давности: если война — продолжение дипломатии, то автомобилизм — продолжение войны, только другими средствами. Вспомните и скажите: разве все дороги и магистрали любого типа не опасней действующих вулканов? Разве можно когда-нибудь точно установить причину аварии или катастрофы? И разве любые технические новшества не приносят столько же огорчений, сколько преимуществ? Вспомните, что еще в Древнем Вавилоне загрязнение реки каралось смертной казнью. И несмотря на все строгости, во многих классических очагах цивилизации, где лопаты археологов отрывают развалины дворцов, великолепные скульптуры, чудесные сосуды, простираются ныне сожженные солнцем пустыни.
— Но что же вы предлагаете? — спросил я.
— Человеку нужно вглядеться внутрь себя. Вспомните старую истину: познай себя!
— Но можно ли познать себя, не проникая все глубже в окружающее пространство, не знакомясь с устройством мира и удивительными механизмами природы? Одним словом, не изменяя ничего вокруг?
— Можно и нужно. Мы уже столкнули с места гигантские костяшки домино. Пора остановиться. Нам все труднее предвидеть последствия изменений. Может быть, завтра нас с вами не станет…
— Я не боюсь этого.
— Вы обманываете меня и себя! — запальчиво воскликнул он.
— Ничуть. Я познал себя.
Он растерянно остановился и пристально взглянул на меня, но, не найдя в выражении моего лица ни одной иронической черточки, как будто успокоился. С этой минуты его одолела непонятная апатия. Он иссяк, так и не найдя во мне сторонника.
На следующий день он явно избегал меня. А я подумал, что он говорил в общем-то довольно безобидные вещи: все равно это неосуществимо. А если вдруг… что будет, если бы все так думали и действовали? Не вернулось бы человечество снова к истокам цивилизации? Да нет, костяшки домино действительно падают. И в этом движении — и только в нем — залог будущего. Нужно только попристальнее всматриваться в даль и в глубь мира. Он же сам себе противоречил, вспоминал я, разве не погребены памятники Месопотамии под песками, несмотря на то, что загрязнение реки каралось тогда смертной казнью?
…Потом стала подкрадываться неподдельная зеленая тоска, я связался с Андреем Никитиным и попросил выручить. Он опустился на эле прямо посреди парка, к ужасу моих попечителей и попечительниц, и выкрал меня среди бела дня.
— Куда тебя? — спросил он. — В город? На берег?
— На берег.
Через четверть часа я был в этом благословенном месте. Там сдержанно гудели машины и под поверхностью моря шла непрерывная работа: подводные исполины прокладывали шахты и тоннели, как муравьи, таскали неимоверные тяжести и застраивали дно наподобие фантастического инопланетного города.
Телегин отчитал меня. Я и не пытался оправдываться, я понимал, что доставил хлопоты и кругом виноват. Айсберг, вспомнил я… айсберг. Что это было?
— Мы заморозили тоннель, — сказал Телегин, — и соседний участок дна. Вода замерзла. Стало сухо. Вот и все. Потом подремонтировали тоннель.
— Здорово придумано.
— Идея Ольмина. Подали жидкий газ и заморозили весь аварийный участок. Маленькая льдинка всплыла, и вы успели на ней покататься.
Телегин был доволен произведенным эффектом, настроение его изменилось к лучшему, и мы разговорились. Мне запомнились его рассуждения об успехе и стратегии поиска:
— Успех… успех приходит неожиданно. Случай помог когда-то Рентгену открыть лучи, названные его именем. Неверное рассуждение натолкнуло Беккереля на открытие радиоактивности. Редкое стечение обстоятельств — и Флеминг обнаруживает целебные свойства пенициллина. Но, знаете, мне кажется, что власть случая можно преодолеть или, во всяком случае, свести его влияние к минимуму. Я думаю даже, что можно говорить о стратегии успеха. О, это совсем особая линия поведения исследователя. Или большого коллектива. Путь человеческой мысли нелегок. Оглянитесь назад, посмотрите в прошлое… Рентгеновы лучи могли быть открыты намного раньше, чем о них возвестил Рентген. Сразу за открытиями Фарадея мог последовать целый каскад изобретений, предвосхитивших работы Эдисона, Теслы, Герца, Нортона, Маркони, Попова, Котельникова, Кобзарева. Вероятность появления радиолокации, к примеру, вовсе не равнялась нулю еще в конце девятнадцатого века. А многие последующие открытия и изобретения задержались потому, что внимание и силы исследователей расходовались неоптимально.
Уверен, знаю: нужна стратегия поиска. Предположим, что поставленная задача может быть решена несколькими способами, путями, взаимно не связанными. Другими словами, успех в освоении одного пути никак не облегчает освоения других. Как поступить? Прежде всего, надо оценить степень трудности… И постараться сделать это поточнее. Иными словами, мы заранее должны представить себе эти возможные пути решения. К как ни странно, быть может, прозвучит, на самом трудном пути следует приложить наименьшие усилия, а на других, относительно легких, усилия должны быть самые заметные. Важно, что исследования должны все-таки вестись одновременно во всех возможных направлениях. Ни один из путей нельзя оставить без внимания. Только степень этого внимания должна быть обратно пропорциональна трудности пути. Это первый закон успеха.
Второй закон проще. Есть проекты, которые немыслимы без параллельного решения нескольких проблем. Это наш проект… проблемы ускорения частиц, эффективного поглощения энергии, биологии. И здесь уж поступать надо иначе: чем труднее проблема, тем больше сил и внимания надо уделить ее разрешению.
— Но каждая из проблем подчиняется все же первому закону?
— Да, при ее решении надо применять первый закон. Найти независимые пути. Дальше понятно…
— А если речь идет об одном человеке. Представьте себе на минуту ученого-одиночку. Скажем, теоретика. Пример несколько абстрактен, но все же это возможная модель.
— Закон индивидуального успеха? Вот он: наибольшие усилия уместны там, где все благоприятствует решению проблемы.
— Значит, надо избегать препятствий?
— Нет. Это не так. Препятствия неизбежны на любом пути… Нужно правильно выбирать направление поиска. Это выгодно всем. Но выбор направлений — тоже проблема. Кому ее поручить? На любом пути будут достигнуты результаты. Но требуется другое… быстрейшее получение решений. Прошлое оценить легко. А перед нами — будущее. Для меня это будущее — наш проект.
Светильник мира
Так назвал Солнце Николай Коперник. Этот светильник рядом, почти под рукой. Нас разделяет только сто с небольшим солнечных диаметров. Вместе со светом планета ловит невидимую пыль, состоящую из корпускул, заряженных и нейтральных. Наше светило само является излучателем и одновременно ускорителем, потому что давление лучей подталкивает, разгоняет частицы.
…Я приметил у Телегина альбом в кожаном переплете с золотым тиснением; в нем собраны копии публикаций, относящихся к вопросу «свет частицы». Там есть материалы двухсотлетней давности. Настоящая коллекция. Несколько рефератов я разыскал через информ, но самые древние, по-видимому, еще не успели занять там подобающее место и, безвестные, ютились в библиотеках старого образца, дожидаясь своей очереди среди груд микрофильмов. Ясно, что найти их там непросто.
Я рассказал ему о фитотроне, зеленом браслете, кое-что об Аире… Он с интересом слушал. Еще раньше до него доходили слухи; где-то была опубликована опрометчивая заметка; мой же рассказ убедил его. (С недоверием воспринял он лишь намек на то, что Аира и Стеклова — одно и то же лицо.)
— Как просто! — сказал он. — Если остался камень с письменами, то почему там не могла сохраниться жизнь, хотя бы ценой перехода в простейшую из форм? Впрочем, подождем, когда оттуда вернется новый корабль… Вас интересовал альбом? Если хотите, можно взглянуть. Общий каталог по теме равен… — он задумался, подыскивая сравнение.
— …пирамиде Хеопса, — подсказал я.
— Вот именно, — подтвердил он. — Здесь вы найдете первые сведения о фокусировке электромагнитной энергии с помощью частиц. — Он любовно перелистывал альбом. — И, представьте, это известно еще с двадцатого века.
— Неужели?
— Да. Только эксперимент поставила сама природа. Как и в случае с атомной энергией. Почти два миллиона лет назад на Земле действовали природные урановые реакторы. И не искусственные управляющие стержни, а обыкновенная вода, просочившаяся в подпочву, содержащую уран, регулировала цепные реакции. Если помните, находки в Западной Африке подтвердили это. Республика Габон, местечко Окло, шестидесятые — семидесятые годы двадцатого века… Точно так же нашли в природе и волновод для солнечной энергии. Правда, это были не лучи видимого света, а короткие радиоволны. Вы не знакомы с нашумевшей в свое время историей, когда с Земли послали радиосигналы и получили из космоса ответ? О, это взбудоражило умы! Ни один физический парадокс не вызвал такой волны противоречивых публикаций. И начало ей положили отчеты Карла Фредерика Штермера, члена Норвежской академии наук и литератур в Осло, иностранного члена Парижской академии наук и Лондонского Королевского общества, а с 1934 года — почетного члена Академии наук Союза. Это был замечательный ученый. Он разработал стройную теорию полярных сияний, предложил методы расчета траекторий заряженных частиц в магнитном поле Земли, которые обогатили не только науку о Земле, но и физику и математику… Я расскажу вам…
И вот что я услышал.
Однажды (это случилось в декабре 1927 года) сосед Штермера, инженер и радиолюбитель Иорген Халльс, рассказал ученому о явлении, свидетелем которого ему довелось быть. По его словам, через несколько секунд после сигналов мощной коротковолновой станции в Эндховене (Голландия) послышались отклики. В декабре того же года Штермер договорился с Эндховеном о сеансах радиопередачи. Первые опыты начались в январе. Прием вели две станции: в Форнебо и Бигде. Обе станции располагались близ Осло. Станция в Бигде — это станция того же Халльса. Радиопередатчик в Эндховене посылал сигналы через каждые пять секунд. Они регистрировались с помощью осциллографа. Ясно фиксировались импульсы радиостанции в Эндховене. Станция в Форнебо обнаружила и отклики. Но Иорген Халльс услышал их гораздо отчетливее (в буквальном смысле услышал, потому что он вел прием на громкоговоритель). Целые серии непонятных импульсов. Объяснения пока не было.
Летом следующего года состоялась встреча Штермера с радиофизиком Ван-дер-Полем, работавшим в Эндховене. Они договорились посылать стандартные телеграфные посылки (три импульса — три тире). Период повторения таких тройных посылок составлял 20 секунд. От осциллографа решено было отказаться.
11 октября в 15 часов 30 минут Штермер услышал отчетливые отголоски. Через несколько минут позвонил Халльс, и Штермер немедленно направился к нему. Громкоговоритель Халльса отчетливо воспроизводил импульсы. Позже Штермер вспоминал:
«Как правило, каждый сигнал порождал отклик, а иногда даже несколько. Обычно отзвук, как и сигнал, также имел три тире, иногда, однако, они сливались, случалось, что отклик затягивался в более длительный звук, чем сигнал. Высота звука была та же, что и у сигнала».
Именно здесь, на квартире Халльса, ученый записал промежутки времени между сигналами и отзвуками: это и были знаменитые серии Штермера, которые впоследствии неоднократно публиковались в газетах и журналах. А вот еще одно свидетельство ученого:
«Отмеченные мной периоды времени не притязают на точность, поскольку я не был достаточно подготовлен, но они дают, по крайней мере, качественное представление о данном явлении. По словам Халльса, он до моего прихода наблюдал несколько отголосков через три секунды».
25 октября Штермер зарегистрировал несколько отзвуков с очень большой задержкой — до 26 секунд. Затем наступила пауза. До февраля следующего года явление не наблюдалось. А в мае французские инженеры Галле и Талон зарегистрировали около двух тысяч отзвуков, причем задержка их относительно импульса передатчика иногда превышала 30 секунд. Результаты их наблюдений опубликованы: это довольно сложная таблица, в которой вряд ли можно уловить какую-нибудь закономерность.
Тридцать с лишним лет спустя после этих опытов профессор Стэнфордского университета Брейсуэлл высказал предположение об автоматических зондах иных цивилизаций на околоземных орбитах. Такие зонды могли быть обнаружены и возле других планет нашей системы. На одной из своих лекций он заявил:
«Если мы рассмотрим ресурсы биологического конструирования, представится правдоподобным, что некоторое отдаленное общество может создать породу космических посланцев, имеющих мозг, но не имеющих тела, впитавших традиции своего общества и распространяющих их в основном бесплодно. Однако некоторые из них окажутся средством распространения межгалактической культуры».
Такой биоприбор настолько чувствителен, что легко обнаружит радиосигналы планеты даже на большом расстоянии. Это будет означать, что цивилизация достигла зрелости. «Будем ли мы удивлены, — спрашивал Брейсуэлл, — если первым его посланием к нам будет телевизионное изображение созвездия?»
Через несколько лет Льюнэн, Илиев и Гилев сделали несколько попыток расшифровать серии Штермера под углом зрения Брейсуэлла. У английского астронома Льюнэна получилась карта созвездий северного полушария. На графике он откладывал точки, соответствующие интервалам между сигналом передатчика и откликами, а по другой оси координат — порядковые номера импульсов.
Звездная карта соответствовала одиннадцатому тысячелетию до нашей эры. Это указывало, по мнению Льюнэна, время прибытия космического зонда к нам. Звезда, оказавшаяся немного не на своем месте, — эпсилон Волопаса привлекла его внимание и подсказала ответ: автомат послан именно оттуда.
Болгарские астрономы во главе с Илиевым пришли к другому выводу: космический посланец прибыл со звезды дзета Льва.
Я не удержался от восклицания:
— Результаты не очень-то согласовались между собой!
— Они скорее взаимно исключали друг друга, — отозвался Телегин, — но не мешали новым расшифровкам. Это даже стало модным увлечением, особенно после того, как популярные журналы почти одновременно опубликовали по нескольку вариантов полученных «звездных карт». Но слушайте дальше… Уже в январе 1929 года Штермер предсказал, что с конца октября и до середины февраля откликов не будет. И объяснил результаты опытов, исходя из своей теории движения заряженных корпускул в магнитном поле Земли. Удивительная по красоте теория. Позвольте напомнить, что его метод нашел применение при расчетах ускорителей и позволил вычислять время и продолжительность откликов.
— Дальше, пожалуй, ясно… Магнитное поле Земли «закручивает» заряженные корпускулы, посылаемые Солнцем, получаются замкнутые волноводы. Это кажется сейчас таким естественным, что имя самого Штермера остается в тени.
— Его работа читается как роман. Она увлекает.
— Вам так кажется?..
— Удивительная ясность стиля. Старая школа. Машины с их искусственным интеллектом еще ни в коей мере не могут подменить собой интеллект естественный. Да… Он нашел условия образования ливней частиц, объяснил эхо, а астрономы после него еще десятки лет возвращались к проблеме. И никто не догадался перечитать самого Штермера. Вы-то быстро сообразили, что тут происходит. Это любопытно.