— Зайдемте к художнику!
— А чай, — круто переходя от ехидства к умильности, сказал старик. — Я хотел напоить вас чайком с малиновым вареньицем. Я хоть и бедный пенсионер, но вареньице всегда имею…
— В следующий раз, Корней Корнеич, — остановил его Бугаев. — Пошли к художнику.
Они долго звонили у дверей — никто не отзывался.
— Наверное, загостился, — сказал Бугаев и распрощался с Гусельниковым. Внизу он заглянул в почтовый ящик четырнадцатой квартиры. Было видно, что уже несколько дней оттуда не вынимали газеты. Выйдя из дома, Бугаев помчался в домоуправление.
Домоуправ, худенький старичок в морской шинели и фуражке, видать из отставников, запирал дверь своего кабинета. Вид у него был встревоженный.
— Вы ко мне? — спросил он Бугаева и, не дожидаясь ответа, сказал: — Позже, позже. Я очень занят.
— Мне на два слова, — попросил Бугаев и вытащил из карма на служебное удостоверение. — Я из уголовного розыска.
— Что? — искренне удивился старичок. — Вы уже здесь? Я ведь только что трубку повесил… Это вы товарищ Сазонкин?
Сазонкин был старшим инспектором уголовного розыска районного управления. «Запахло жареным», — подумал Семен и сказал:
— Я капитан Бугаев. Так получилось, что мы не сговорились…
Старик взглянул на него подозрительно и теперь уже сам протянул руку за удостоверением. Прочитал его внимательно, сверил фотокарточку с оригиналом и только тогда вернул.
— Товарищ Сазонкин просил взять понятых и ждать его у четырнадцатой квартиры. Вы тоже по поводу Тельмана Николаевича Алексеева?
Бугаев кивнул.
— Да, я хотел кое-что уточнить. Он ведь художник?
По дороге управдом позвал за собой молоденькую паспортистку. Они поднялись на второй этаж, туда, где Бугаев только что расстался с Гусельниковым. Управдом с сомнением посмотрел на дверь его квартиры и тихо сказал:
— Этого в понятые брать нельзя. Убогий, — он покрутил пальцами у виска и вздохнул: — Подождем. Сейчас должен товарищ Сазонкин прибыть.
Бугаев хотел было порасспросить управдома, но в это время хлопнула дверь парадного, послышались энергичные шаги, и на лестнице показался Сазонкин. Он совсем не удивился, увидев Бугаева, деловито поздоровался со всеми за руку и спросил у управдома:
— Алексей Алексеевич, а слесарь?
— Должен в тринадцать ноль-ноль прибыть, — сказал управ дом и посмотрел на часы. — Еще две минуты… «Морская косточка, — подумал Бугаев. — Симпатяга дед».
И действительно, внизу снова хлопнула дверь. Пришел молоденький паренек с чемоданчиком. Удивленно посмотрел на целую толпу собравшихся перед дверьми квартиры. Спросил:
— Чего делать-то, Алексей Алексеевич?
— Что товарищ скажет, — кивнул управдом на Сазонкина.
9
Когда Корнилов, вызванный звонком Бугаева, приехал на Песочную, дверь в квартиру художника была уже открыта. Игоря Васильевича встретил сотрудник районного управления внутренних дел Сазонкин, провел в комнату. На огромной тахте степенно восседали совсем седой благообразный старик и молодая женщина, а Семен Бугаев стоял у маленького письменного стола и листал какой-то толстый альбом. Первое, что бросилось в глаза Игорю Васильевичу в этой огромной светлой комнате, — большое неоконченное полотно на мольберте. Как раз напротив дверей. Безбрежная белая равнина, сливающаяся на горизонте с белесым холодным небом. Слева — два-три утонувших в сугробах домика, кусты сирени с прихваченными морозом зелеными листочками и небольшой дубок поодаль, ярко-желтый, словно бросивший вызов холодам и метели. А среди снегов — крошечная фигурка человека, уходящего вдаль, к горизонту, по еще не обозначенной художником дороге… От картины веяло холодом.
— Товарищ подполковник, смотрите, — Семен Бугаев протянул Корнилову две фотографии, — ту, что была сделана с мертвого лыжника, и, видимо, найденную в альбоме. Но Игорь Васильевич и так все понял: на стене, среди других картин, висел, наверно, автопортрет художника. Корнилов сразу узнал в изображенном на нем человеке убитого лыжника. Узнал по чуть утолщенному переносью и косой морщинке, перечеркнувшей лоб, будто глубокий шрам. Художник смотрел пристально, с вызовом. На втором плане, за его спиной, в хрустальной вазе стояло несколько веток спелой рябины. Картина была яркая, какая-то торжественная, насыщенных тонов. Широкие, рельефные мазки.
— Значит, правильно предположил Юрий Евгеньевич. Убитый — художник?
Бугаев кивнул.
— Тельман Алексеев? Странное имя, да?
— Странное. А как нашли адрес?
— Да вот так совпало, товарищ подполковник, — развел руками Бугаев. — Я ведь сюда, в квартиру напротив, привез вашего психа… — Корнилов посмотрел на Бугаева сердито, тот осекся и оглянулся на прислушивающихся к разговору понятых.
— Гусельников стал рассказывать про соседа-художника. А я же вчера весь этот район перепахал. Автобусный билетик-то! Ну вот и заинтересовался. Пошел искать управдома, а он уж из районного управления гостей ждет. Встретились с товарищем Сазонкиным у дверей.
Сазонкин кивнул.
— Мы, товарищ подполковник, получив сегодня задание, выяснили адреса всех художников, проживающих в нашем районе. Стали обзванивать. К тем, у кого нет телефона, просили домоуправов заглянуть.
Подтянутый старик, сидевший на диване, слушал внимательно, кивал головой.
— Он позвонил в квартиру, в почтовый ящик заглянул — почту несколько дней не вынимали… Я и решил проверить.
— Молодчина, майор, — сказал Игорь Васильевич. — Позвоню Рудакову, попрошу, чтоб отметил вас. — Рудаков был начальником Ждановского райуправления.
Корнилов снова подошел к неоконченному зимнему пейзажу, молча остановился перед ним, и ему невольно вспомнились заснеженные поля и темный, холодный лес вокруг одинокой деревеньки Владычкино. Ему вдруг представилось, что маленькая фигурка, затерявшаяся в белой замети, это и есть сам художник, идущий навстречу выстрелу. «Куда же шел этот Тельман? К кому? Нет, не случайно оказался он около Орельей Гривы… Кстати, какое красивое название. Орелья Грива! Орлы, кони. Почему эта маленькая горка так называется! Эх, не в этом дело!» Игорь Васильевич вздохнул и полез в карман за сигаретами. Но их там не оказалось. Наверное, второпях забыл в кабинете.
— Зачем понадобилось леснику стрелять в художника? — сказал он тихо.
— Вы уверены, что убийца — лесник Зотов? — спросил Бугаев, продолжая внимательно рассматривать бумаги, вынутые из письменного стола.
— Я не исключаю, что убийца лесник. — Корнилов посмотрел на часы. Было без пятнадцати три. — Думаю, что скоро мы будем все знать точно. Лесник ли стрелял или кто посторонний.
Игорь Васильевич отошел от мольберта и стал внимательно рассматривать картины, развешанные на стене. В основном это были деревенские пейзажи, несколько женских портретов. Портреты не понравились Корнилову — они оставляли впечатление какой-то застылости, статичности. У всех людей были неживые, белесые глаза. А пейзажи радовали. Светлые, лиричные. «У них и краски будто бы горячие». Ему показалось — приложи ладонь — ощутишь тепло нагретых солнцем трав, бревенчатых домиков.
Одна из стен этой большой комнаты, служившей, очевидно, и мастерской, и жилищем художника, была увешана иконами, старинными прялками, потрескавшимися изразцами с причудливыми рисунками. Бугаев закончил разбирать бумаги в столе.
— Негусто, товарищ подполковник. — Он протянул Корнилову диплом об окончании института имени Репина, маленькую книжечку Союза художников. Игорь Васильевич раскрыл ее. На фотографии Алексеев был совсем молодым, с длинной челкой — совсем непохож на того, что глядел с портрета.
— А документы, письма?
Бугаев покачал головой.
— Сейчас возьмусь за шкаф.
Небольшой, красного дерева, старинный книжный шкаф с бронзовыми завитушками стоял в углу, рядом с диваном.
— Он что же, один жил? — спросил Корнилов у Сазонкина. Тот посмотрел на управдома и сказал:
— Алексей Алексеевич, вы-то уж, наверное, знаете…
— Что, что? — растерянно переспросил старик, поднимаясь с дивана. Он, видать, задумался и не расслышал вопроса.
— У Алексеева есть семья? Жена, дети?
— Да, есть. Жена… — Управдом посмотрел на Игоря Васильевича виновато. — Я не помню ее имени. Она у него переводчица, сейчас за границей. Мне Тельман Николаевич рассказывал. В Финляндию уехала. А детей у них нет. Живут вдвоем.
— Надо ведь сообщить жене?.. — нерешительно произнес Сазонкин.
— Надо, — вздохнув, ответил Корнилов. — Возьмите это на себя. Узнайте, где она работает, переговорите с руководством. Вы с товарищем Сазонкиным продолжайте осмотр, — обратился он к Бугаеву. — Оформите протокол, а я поехал. Узнаю, как дела у Шакутина. — Он попрощался с понятыми, тихо сидевшими на диване, и пошел было уже к дверям, но вернулся: — Семен, если найдешь письма, документы какие, сразу звони.
10
Когда Корнилов вернулся в управление, секретарша, перечислив всех, кто звонил или заходил во время его отсутствия, добавила:
— Лужский начальник розыска раза четыре уже трезвонил. Просил, как вы вернетесь, чтоб я сразу его вызвала…
— Срочно, Варя!
Игорь Васильевич едва успел снять пальто, как Варвара, приоткрыв дверь, доложила:
— Шакутин!
— Товарищ подполковник, капитан Шакутин докладывает. — Слышно было прекрасно, будто звонили с соседней улицы. — Операция, можно сказать, закончилась!
— Так закончилась все-таки или нет? — Полная ясность, товарищ подполковник.
— Подождите, — перебил его Игорь Васильевич, — я включу магнитофон. Докладывайте все по порядку.
Шакутин недовольно крякнул. Не так давно в управлении завели порядок: наиболее важные телефонные разговоры записывать на магнитную ленту, чтобы потом можно было проанализировать, детально обсудить сообщение.
— Давай, капитан, рассказывай, — сказал Корнилов и с интересом подумал: «Подтвердилась моя догадка или нет?» И, словно угадав его нетерпение, тот сказал:
— Ваше предположение по поводу лесника Зотова оказалось верным. Сейчас у следствия есть все доказательства. — Он чуть-чуть помедлил. — Начну по порядку. Мы со следователем Каликовым восстановили позу убитого на тропинке…
— Я тебя перебью, Александр Григорьевич, лесник признался?
— Это как посмотреть, — сказал Шакутин. — Порешил он себя, Игорь Васильевич. Мы его из петли холодного вынули.
— Еще того не легче, — пробормотал Корнилов и подумал: «Зачем же ему художника убивать-то понадобилось, если сам в петлю полез? А может быть, его, как свидетеля, устранили?» — Чудно получается… Оружие у него нашли?
— Нашли, товарищ подполковник. Миноискатель помог. Карабин трофейный, немецкий. Экспертиза подтверждает — из него стреляли.
— Но откуда уверенность, что именно лесник стрелял? — спросил Корнилов. — Может быть, кто-то с обоими расправился!
— Товарищ подполковник… — обиженно сказал капитан. — Да ведь все сходится. По следу мы прошли, как вы советовали. Он хоть и петляет по лесу, но ведет на кордон. А в лесу участки незаметенные есть. Следок как новый. От лесниковых лыж. Егерь еще раз подтвердил, что у старика была винтовка. Да и самоубийство само за себя говорит. Никаких признаков борьбы. И на карабине отпечатки только лесниковых пальцев. Вы меня слышите, товарищ подполковник? — спросил Шакутин, видимо обеспокоенный долгим молчанием Корнилова.
— Слышу! Я бы с выводами не торопился. Докладывайте теперь по порядку.
— По ране эксперт определил направление полета пули. Да же угол наклона определил. Рана у него справа, как раз с той стороны, где мы с вами с самолета лыжню видели. Метеорологи подтвердили — в тот день в 16 часов видимость позволяла разглядеть человека на расстоянии более четырехсот метров. Ну уж тогда мы весь снег вокруг горстями перелопатили. Разыскали гильзу! Потом я с группой сотрудников отправился к леснику. Да поздно…
— Записки никакой не нашли? — спросил Игорь Васильевич.
— Нет, ничего не оставил. Действительно, непонятная история. И чего лесник этого парня стукнул? Не узнали, кто он?
— Художник Тельман Алексеев, — сказал Корнилов.
— Художник все-таки… — огорчился капитан. — Вот те на!
— Судмедэксперт исследовал труп Зотова? Нет подозрения на убийство? Отравление, например?
— Это исключено, Игорь Васильевич. Все досконально исследовали.
Переговорив с Шакутиным, Корнилов долго сидел в раздумье. Он прослушал еще раз запись разговора, стараясь оценить сообщенные капитаном факты, прикидывал, не упустили ли чего там на месте. Нет, пожалуй, и он действовал бы так.
«Ну что ж, можно считать дело законченным? Достаточно ли улик против мертвого лесника? В конце концов пусть прокуратура решает — закрывать дело или нет, — думал он. — Да закроют. Что им остается? Попробуй теперь узнать, что и почему. Мертвые молчат!» Но дело все же очень тревожило его.
«Ладно, — наконец решил Игорь Васильевич, — утро вечера мудренее. Надо будет на свежую голову пройтись по всему делу. От начала до конца. А конец-то! Ну и конец!»
Но и дома он никак не мог полностью отключиться от драмы Орельей Гриве. Мысли об этом все время лезли в голову, беспокоили, словно легкая, только-только проклевывающаяся зубная боль.
Поздно вечером, уже собираясь ложиться спать, Игорь Васильевич взял из шкафа словарь. Поискать, что же такое Орелья Грива. «Орелка, рель, гривка — сухая полоса холмов или гребней среди болот», — было написано там. «И всего-то? — подумал Корнилов. — А я-то думал, что-нибудь красивое, возвышенное». Но тем не менее он стал думать об этой Гриве, о вековых елях и снежных полянах вокруг. Ему вдруг очень захотелось туда, в лес. В трудные минуты жизни, в пору душевного смятения, острой неудовлетворенности собой, своими поступками Корнилову всегда хотелось быть в лесу. Идти легко, без устали, глухими, позабытыми тропинками, смотреть с крутого берега, как темный поток лесной реки несет и крутит первые, тронутые багрецом листья; слушать далекую перекличку тянущихся к югу ястребов; вдыхать терпкий аромат заросшей вереском и клюквой мшары.
Тогда уходят, отодвигаются куда-то на второй план мелкие житейские невзгоды и заботы. Ясность и стройность приобретают мысли. То, что еще недавно видел словно в тумане, становится четким, выпуклым…
Телефонный звонок вывел Корнилова из задумчивости. Он вздохнул и с неохотой взялся за трубку. Звонил Бугаев. Голос у него был взволнованный.
— Товарищ подполковник, разыскал я документы Алексеева. Ну, знаете, всего ожидал…
Волнение Семена передалось Корнилову.
— Да говори, что стряслось? — нетерпеливо сказал он.
— Документик один зачитаю. Слушайте: «Дубликат свидетельства о рождении. Выдан Орлинским сельским Советом. Зотов Тельман Николаевич. Родился шестого мая 1926 года в деревне Зайцево. Родители: Зотов Николай Ильич и Алексеева Василиса Леонтьевна».
Корнилов молчал потрясенный.
— Судя по вашему молчанию, товарищ подполковник, вам все понятно, — сказал Бугаев. — Мы тут с Сазонкиным обалдели. Вот какие делишки, — он вздохнул и добавил: — Ну и еще тут есть разные бумаги. Ничего особо интересного. Он их почему-то в кухонном буфете держал. Мы потому и провозились долго. На кухню пришли в последнюю очередь.
— А в письмах не нашли приглашения от отца приехать? Или телеграммы? — приходя в себя, спросил Корнилов.
— Нет, Игорь Васильевич… Все письма старые. От женщины. От жены, видать. От отца нету.
«Многовато событий для одного дня. Это ж надо! Отец сына». Он повесил трубку и в замешательстве прошелся по комнате. «Нет, чересчур жестокое это преступление, чтобы поверить в него безоговорочно, — думал Корнилов. — И слишком много неясного, чтобы считать дело законченным…»
Андрей БАЛАБУХА
РЕШЕНИЕ