Квелл, похоже, тоже почувствовал всю силу этого невысказанного отчаяния – и поклонился трем всадникам.
– Я передам ваше сообщение. Всем навигаторам Тригалльской торговой гильдии.
Почва под ногами Остряка неприятно зашевелилась.
– Но сейчас вам лучше нас покинуть, – сказал Брухалиан.
Холм вдруг застонал – выяснилось, что у Остряка вовсе не приступ головокружения, что земля действительно трясется!
Мастер Квелл вытаращил глаза, раскинул руки в стороны, чтобы сохранить равновесие.
Один из холмов ближе к концу гряды вдруг извергся, в воздух с грохотом взлетели камни и комья земли. Из разорванной вершины поднялось, стало выкарабкиваться нечто: длинная изогнутая шея, распахнутая, щелкающая челюстями пасть, распрямляющиеся крылья…
Холм, что под ними, дрожал.
Трое всадников развернули коней и устремились вниз по склону.
– Квелл!
– Да сейчас, чтоб тебя!
Взорвался еще один холм.
Это и правда курганы, будь они прокляты. А под ними – мертвые драконы!
– Скорей же!..
– Не мешай!
Раскрывшаяся щель портала оказалась неровной, ее края хлопали, словно на сильном ветру.
Лопнул склон холма справа от них. К ним мотнулась огромная клиновидная голова, из-под клочьев пересохшей кожи белели кости…
– Квелл!..
– Беги! Я еще должен…
Дракон приподнимался, с него осыпались комья земли, когти раздирали почву. Гигантское создание нацелилось прямо на них.
Не на них – на портал! Остряк схватил Мастера Квелла в охапку и потащил к щели. Маг отбивался и что-то визжал – но слова его были не слышны за оглушительным шипением дракона, который рванулся с места. Голова с распахнутой пастью оказалась совсем рядом – и Остряк, сжимая в объятиях Квелла, прыгнул в портал спиной вперед…
Они появились на высоте в два человеческих роста над песчаным пляжем и обрушились вниз – глухой удар, сплетение рук и ног…
Их попутчики закричали…
А дракон с пронзительным воплем триумфа продирался следом сквозь портал – голова, шея, передние конечности и плечи, с треском пролезло одно крыло и тут же развернулось огромным драным парусом, с которого сыпалась грязь. Выдернулось второе крыло…
Мастер Квелл громко вопил, лихорадочно выкрикивая заклинания, голос его от паники сделался даже тоньше обычного.
Чудовище содрогнулось и, словно порожденное отвратительным чревом, вывалилось наружу, взмыло над островом. Вниз грудами летели камни. Как только из щели выскользнул кончик длинного потрепанного хвоста, она схлопнулась.
Остряк, лежащий наполовину в воде, наполовину на плотном песке, смотрел вслед улетающему дракону, с которого все еще сыпалась пыль.
К ним подбежала пайщик Фейнт, упала на колени. И уставилась на Мастера Квелла, который с ошарашенным выражением на лице пытался сейчас хотя бы усесться.
– Болван треклятый, – заорала она, – что ж ты какую-нибудь треклятую упряжь-то на него не накинул? Был у нас шанс выбраться с этого треклятого острова, да уже нету!
Остряк вытаращил на нее глаза. Сумасшедшая. Все они сумасшедшие.
В его позе чувствовалось напряжение, которого она прежде за ним не замечала. Он стоял лицом к востоку, глядя поверх обширного пространства Заселенной равнины. Самар Дэв еще разок помешала чай, потом, зацепив котелок крюком, сняла его с углей и поставила рядом. Она бросила взгляд на Карсу Орлонга, но тот был занят перевязыванием кожаного ремешка на одном из мокасинов, в чем ему загадочным образом помогал язык, изгиб которого был сейчас виден в уголке рта. Выглядело это столь по-детски, что она заподозрила – он, как обычно, почувствовал ее взгляд и решил ее немного поддразнить.
Из низинки неподалеку появился Погром – его охота подошла к концу вместе с рассветом. Другие лошади забеспокоились, когда огромное животное приблизилось к ним бодрой рысью, задрав голову вверх, словно желая продемонстрировать всем блестящую на морде кровь.
– Сегодня нам нужно найти воду, – сказала Самар Дэв, разливая чай.
– Нужно – значит, найдем, – откликнулся Карса, поднимаясь на ноги, чтобы проверить, как теперь сидит мокасин. Потом сунул руку под пояс штанов и что-то там поправил.
– Проверяешь, все ли на месте? – осведомилась она. – Вот твой чай. Только сразу не глотай.
Он принял у нее кружку.
– Я-то знаю, где у меня что. Тебе решил напомнить.
– Худов дух, – выругалась она и тут же осеклась, потому что Путник вдруг вздрогнул. Потом повернулся к ним, хотя его туманный взгляд по-прежнему блуждал где-то вдалеке.
– Да, – сказал он. – И еще какие-то команды.
– Что «да»?
Глаза Путника прояснились, он бросил взгляд на нее и тут же снова отвел его в сторону.
– Что-то происходит, – заметил он, подходя, чтобы взять жестяную кружку. Всмотрелся в жидкость внутри, потом отхлебнул глоток.
– Что-нибудь всегда происходит, – беззаботно откликнулся Карса. – Потому-то несчастьям и нет конца. Ведьма говорит, что нужна вода, – мы можем двинуться вон той долиной, по крайней мере на какое-то время, тем более что она ведет к северу.
– Проложившая долину река, тоблакай, уже десять тысяч лет как пересохла. Но ты прав, направление нас устроит.
– Долина все помнит.
Самар Дэв взглянула на Карсу и нахмурилась. Воин с каждым днем делался все загадочней, словно что-то в безразличии ко всему окружающей местности подействовало и на него. Название для Заселенной равнины выбрали неудачно. Обширные просторы, а на них… ничего. Следы животных, но самих животных не видно. Единственными птицами в небесах были следовавшие за ними не первый день стервятники, темными точками терпеливо кружащие над головой. Однако Погром как-то находил себе добычу.
Заселенная долина являла собой живую тайну, говорящую на непонятном языке, что плавал вокруг волнами горячего воздуха. Даже Путнику здесь было не по себе.
Допив свой чай, она встала.
– Думаю, когда-то, очень давно, на эту землю наложили проклятие.
– Проклятия не умирают, – небрежно хмыкнул Карса.
– Ты опять за свое?
– Что «опять»? Я сказал то, что чувствую. Проклятие не умерло. Оно все еще здесь.
– Не думаю, что это проклятие, – сказал Путник. – Мы чувствуем память этих мест.
– Тогда это очень мрачная память.
– Верно, Самар Дэв, – согласился Путник. – Жизнь здесь обречена на неудачу. Животных слишком мало, чтобы размножиться. Людей тоже – лишь отребье из отдаленных городов и деревень. Караванные маршруты, и те, похоже, раз за разом сбиваются с пути – нет ни одного, который бы использовался с каким-то постоянством, поскольку источники здесь редки и ненадежны.
– Быть может, они рассчитывают сбить с толку разбойников?
– Я не видел ни одного брошенного лагеря, – заметил Путник. – Думаю, что и разбойников здесь тоже нет.
– Но нам нужно найти воду, – повторила Самар Дэв.
– Ты уже говорила, – ухмыльнулся Карса своей гнусной ухмылкой.
– Прибери-ка лучше остатки завтрака, тоблакай. Сделай хоть что-то полезное, удиви нас.
Самар Дэв подошла к своей лошади, подобрав по дороге седло. Можно вынуть кинжал, высвободить немного собственной живой крови, заглянуть в иссохшую землю и увидеть то, что она прячет. Или можно отвернуться, чтобы не раскрывать себя. Два этих чувства сражались сейчас между собой. Любопытство и опаска.
Забросив седло на широкую спину животного, она застегнула ремни подпруги, потом подождала, когда задержавшая дыхание лошадь все-таки выдохнет. Никто не любит неволи. Никто из живых – да и из мертвых, надо полагать, тоже. Кажется, она как-то уже спрашивала Карсу, просто чтобы он подтвердил то, что она знала и так, – вот только Карса теперь избавился от тянувшейся за ним толпы духов. Каким-то образом, в тот день, когда убил Императора. Хотя двое по-прежнему оставались в этом его ужасном мече.
Этим-то он, наверное, от нее и отличается, как она теперь поняла. Освободитель. Только разве он уже не начал собирать новых? Затянув подпругу, она полуобернулась в сторону огромного воина, что чистил сейчас песком почерневшую кастрюльку, в которой она готовила корни коленника, атакуя присохшую корку с самым воинственным выражением на физиономии. Но нет, она ничего не чувствовала – да и не могла в своем нынешнем закрытом от всего состоянии. Следовательно, то, что она ничего не чувствует, ничего и не значит, верно? Возможно, он уже привык, что за ним повсюду тянутся духи его жертв?
Такие, как он, не должны улыбаться. Ни улыбаться, ни смеяться. Такие должны постоянно чувствовать давящий на них груз.
Только стервец был слишком нагл, чтобы ощущать тяжесть этого груза, и это его свойство постоянно ее раздражало и одновременно притягивало (что тоже ведь не могло не раздражать?).
– Ты в него вгрызаешься, словно шакал, что мусолит сброшенный оленем рог, – негромко произнес Путник, неслышно подошедший к ней и вставший рядом. – Не столько из голода, сколько по привычке. Он вовсе не так сложен, как тебе кажется, Самар Дэв.
– Именно так. И даже сложней.
Путник скорчил гримасу и принялся седлать собственного коня.
– Ребенок, что оказался в мире взрослых, но силы не утратил. И по-прежнему тверд в своих намерениях, оставаясь достаточно молодым для неизменной уверенности, – пояснил он. – В своем предназначении, в своих убеждениях, в своем понимании того, как устроен мир.
– Ага, и когда же мир обратит наконец на него внимание и отвесит ему хорошего пинка между ног?
– С некоторыми этого так и не случается.
Самар Дэв смерила его взглядом.
– Ты хочешь сказать, что жаловаться на несправедливость смысла не имеет?
– Я хочу сказать, Самар Дэв, что на справедливость рассчитывать не нужно. Ни в этом мире. Ни в том, что придет за ним.
– Но что тогда движет тобой, Путник? Что заставляет тебя шаг за шагом приближаться к собственной судьбе, в чем бы она ни заключалась?
Он на время замолчал, только она даже не пыталась обмануть себя мыслями, что ее слова попали в больное место. Эти двое укрыты надежной броней со всех возможных сторон. Он затянул ремни подпруги, поправил стремена.
– Нас сопровождают, Самар Дэв.
– Кто же, интересно? Стервятники?
– А, да, и эти тоже. Великие вороны.
Она сощурилась на небеса.
– Уверен?
– Безусловно, но я сейчас о другом сопровождении.
– Кто же тогда? И почему их не видно?
Путник вскочил в седло и взял в руки поводья. Карса уже закончил собирать снаряжение и седлал сейчас Погрома.
– У меня нет ответа на твой вопрос, Самар Дэв. Не думаю, что я в состоянии читать мысли Гончих Тени.
Она увидела, что Карса Орлонг при этих словах взглянул в их сторону, но в выражении его лица нельзя было прочитать ничего, помимо обычного любопытства.
Боги, он меня с ума сведет!
– Они за нами охотятся? – спросил Карса.
– Нет, – ответил Путник. – Во всяком случае, не за мной, да и не за нашей ведьмой, думаю, тоже.
Карса взобрался на своего яггутского жеребца.
– Сегодня, – объявил он, – я с вами не поеду. Взамен я отыщу этих Гончих Тени, поскольку хотел бы лично на них взглянуть. Они же, в свою очередь, может статься, пожелают ясней выказать намерения, если увидят меня одного.
– Чего ты этим собрался добиться? – потребовала у него Самар Дэв.
– Мне уже доводилось встречаться с Гончими, – ответил он. – И я не прочь подпустить их поближе, чтобы они убедились в этой истине собственным нюхом.
– В этом нет необходимости, – сказал Путник. – Карса Орлонг, Гончие появились здесь как мой эскорт – в прямом значении этого слова, его мне дал Престол Тени. Уверен, что ты их не интересуешь.
– Зачем же ты только что намекал на обратное? – возмутилась Самар Дэв.
Он встретил ее взгляд, скрипнул зубами, под кожей заиграли желваки.
– Ты была права, ведьма, – сказал он, – ты знаешь этого воина лучше меня.
Карса коротко усмехнулся.
– Увидимся позже.
Они смотрели ему вслед. Самар Дэв хотелось сплюнуть – во рту после чая было сухо и горько.
– И ведь наверняка увидимся, – пробормотала она, – что бы там Гончие на этот счет ни думали.
Путник лишь кивнул.
Клещик отлично помнил тот день, когда умер. Последняя жуткая битва, разразившаяся на Плавучем Авали, когда пали четверо его ближайших товарищей – каждый совсем рядом, но все-таки слишком далеко, чтобы можно было отдать собственную жизнь, заняв его место. Потом в самую середину рассыпающейся обороны шагнул Андарист, притянув наступающих тисте эдур на себя.
Смерть того, кого Клещик привык считать отцом, до сих пор стояла у него перед мысленным взором – подобно миниатюре, выполненной хронистом, что специализируется на жалких, позорных событиях. В печальном, исполненном сожаления лице мертвеца он узнавал всех сородичей, что пали прежде, убитые ради того, о чем и думать-то не стоит, – во всяком случае, так ему тогда казалось. Серокожим варварам был нужен трон. Может статься, они коллекционировали подобные объекты, словно обладание подразумевало какие-то права на них – но что с того? Все эти игрища были сплошным идиотизмом, а трофеи в них – лишь абсурдными иконами, которые, если что и символизировали, так это безудержный эгоизм игроков.
И однако в тех играх умирали благороднейшие души, вот только что тебе остается, когда уляжется горе, кроме непрерывно возрастающего сомнения? Защищай вот это, сражайся за вон то, побеждай лишь ради того, чтобы потерпеть поражение мгновением позднее. Плоть, сжигаемая дикой магией, глухой стук ударяющих в тела дротиков, все, что есть в жизни драгоценного, валится на пыльные плиты, между которыми уже проросли травяные гребни.
Умершее в нем в тот день многие склонны называть добродетелью. Однако долг продемонстрировал ему свою фальшь, а вместе с ним вдребезги разбились и понятия лояльности, чести. Они сражались ни за что. С тем же успехом они могли отступить, укрыться у входа в полуразрушенный храм и просто дождаться, когда появятся люди, сперва убийцы, затем – тот, кого звали Путник, и его соратники. Путник, сразивший всех, кому достало глупости оказаться у него на дороге. Путник, чье появление лишило смерть Андариста и всех, кто пал рядом с ним, какого-либо смысла.
Как же Клещик его ненавидел! Что проку в мастерстве, когда оно приходит на помощь слишком поздно.
В честность он тоже больше не верил. Когда тебе говорят правду, у тебя словно кандалы на лодыжке защелкиваются. Поскольку правду сообщают в ожидании, что ты среагируешь на нее единственным возможным способом – ведь поступить иначе означает бесчестье. Правду используют в качестве оружия, и единственный способ защититься от подобного нападения – возвести вокруг себя стену лжи. Ложное согласие, ложная капитуляция. И лгать самому себе тоже не забывай. Ведь вокруг столько важных вещей. Идеи, дескать, обладают ценностью, символы достойны того, чтобы храбрые болваны им служили. И во всем этом якобы присутствует смысл.
Утратил он и веру в храбрость. Пусть кому-то желательно, чтобы чужое мужество добыло для него то, что он сам полагает заслуженным или причитающимся, но ведь главное-то, чтобы и кровь при этом пролилась не своя? Нет, теперь Клещик понимал все. Добродетели воспевают, поскольку из них происходит послушание, поскольку в них можно завернуть самое откровенное, отвратительное рабство. Они нужны, чтобы благословлять идущих на жертвы – подменяя собою тех, кто получает всю выгоду, наградой же за это служат лишь страдание и боль.
Вот тебе и все величие патриотизма.
Нет, с него достаточно – больше ему такого не нужно, ни сейчас, ни в будущем. И оттого Клещик чувствовал себя мертвым. Но, поскольку ему уже было все равно, многое из того, что он видел вокруг, казалось теперь чрезвычайно забавным. Стихией его отныне сделались тонкие намеки, насмешливый взгляд и особое внимание к ужасу, заключенному в истинной иронии.
Горюет ли Аномандр Рейк по мертвому брату? По Андаристу, занявшему его собственное место? Вспоминает ли он вообще о своем несчастном потомстве, из которого и в живых-то осталось не слишком много? Или же жиреет в неге и праздности на своем фальшивом троне, пожиная плоды последнего самопожертвования брата? И моих братьев? Моих ближайших друзей, как один погибших, защищая нечто столь для тебя ценное, что ты оставил его гнить в пустом храме. Не забыть бы задать тебе этот вопрос, когда мы наконец встретимся.