Подручный Веца выходил из заводской проходной, рассматривая новенький пропуск.
— С приездом, Сергей Александрович, — Лавров вошел в кабинет генерала, — Здравствуй, здравствуй.
— Ну, как Москва?
— Первый раз в жизни салют видел. Садись рассказывай, что дома. Нет, подожди. — Он взял трубку.
— Попросите ко мне Львова. — Взглянув на Алексея, сказал: — Помнишь, сегодня год, как Гаджи здесь. Не долго ли они его тут держат?
— Кажется, борец доволен помощником. По-прежнему работают в поте лица. Собираются закончить операцию — остановка только за кражей «Флоры». В дверях появился Львов:
— Разрешите?
— Заходи, заходи. Чаем сейчас угощать буду.
Моисеев встал из-за стола, достал из шкафа стаканы, включил электрический чайник.
— Вот какую роскошь в Москве достал. Сестра подарила. Довоенный… Слушаю тебя, Алеша.
— Значит, собираются украсть «Флору». Загвоздка в том, что Тихий не может пройти в лабораторный корпус… Последняя шифровка от Вильке была угрожающей. Требуют максимально использовать в операции Гаджи. Вец на эту шифровку среагировал так: потребовал у Гаджи записку от Аббаса Керимовича.
— Самого чепухового свойства, — вставил Львов.
— И потому мы очень насторожились, — продолжал Лавров. — Вец говорит: скажи, мол, дяде, что хочешь на несколько дней к своим, в Уфу, съездить. Но так как обратно с билетами будет трудно, пусть Аббас Керимович черкнет пару слов кому-нибудь из уфимских знакомых.
— Ну, ломать голову здесь особенно не стоит. Им надо факсимиле Аббаса Керимовича. Возможна такая версия? — Моисеев задал вопрос, видимо, самому себе, потому что сам и ответил: — Вполне возможна. Тогда пойдем дальше. Свяжем логической нитью шифровку Вильке с требованием Веца. И придем к тому, что записка нужна для кражи «Флоры». А как они собираются это сделать, мы не знаем.
— Если хотят красть, это здорово, — опять вступил Лавров. — Я говорил со специалистами. Немцы знают, что у нас есть «Флора». Не знают только, что она не конечный продукт, а лишь компонент.
— Грубо говоря, — теперь продолжал Львов, — топливо состоит из трех составных: замедлитель — одна часть, две другие — «Флора» и найденный недавно второй компонент. Что-то вроде «Флоры» у немцев есть. Так называемый «Зет-три».
— Значит, если им дать «Флору», они поймут это! Немецкая химия не нуждается в рекомендациях, насколько я понимаю, — недовольно вставил реплику генерал.
— Нет, нет! — продолжал Львов. — Получив «Флору», они и не уловят сходства со своим «Зет-три». Химики гарантируют это. Ведь «Флора» в отличие от «Зет-три» не взрывается от соприкосновения с кислородом. Этим-то она и похожа на конечный продукт! А на анализы уйдет несколько месяцев…
— Стоп. Дайте подумать. Я к химии двадцать лет не прикасался… А если еще какой-нибудь Вец украдет второй компонент и замедлитель и они добавят их в «Флору»? — генерал задавал вопросы явно для того, чтобы родилась истина, чтобы не было «прокола», который может привести к утечке информации, чтобы проверить самого себя.
— Теоретически это возможно. Но ведь надо знать, что все они — компоненты одного горючего, А так они с тем же успехом могут добавлять и в свой «Зет-три» и в любое другое вещество. Как видите, и здесь возможность риска практически равна нулю, — парировал Львов.
— Значит, если «клюнут» — потеряют время. Если не «клюнут» — каждый, что называется, останется при своих. Так?
— Ничего подобного, Сергей Александрович, — в который раз Львов поправил очки. — Все равно мы в выигрыше. Даже, если не уведем их по ложному пути исследований, станет прочнее положение Гаджи.
— Тогда вернемся к записке Аббаса Керимовича. Что, если с ее помощью они захотят попасть в лабораторию?
— Пусть. Ныне это лжеобъект. Основные работы ведутся на востоке. Здесь — чепуха, — сказал Лавров.
— А если, попав в лабораторию, они попробуют взорвать ее? — опять спросил генерал.
— Жалко будет двухэтажный домишко. Но, ей-богу, стоит рискнуть.
— И последний вопрос. Можно сделать записку Аббаса Керимовича, не впутывая его самого в это дело?
— Безусловно, — рассмеялся Львов.
— Ну, уговорили, — Моисеев кивнул. — Будем думать. Надо, насколько возможно, тянуть с запиской. На все сто процентов исключите утечку информации — тут, Львов, хоть сотни консультаций с учеными. И чтобы кража «Флоры» произошла без шума. Возьми это на себя, Алеша. А то они будут ждать наших действий, а не дождавшись, заподозрят «липу». Ясно?
Он посмотрел на стол, увидел нетронутые стаканы.
— Да, что ж вы чая не пьете?
Вец стоял на трамвайной остановке до тех пор, пока в одном из вагонов не увидел Тихого. Он сел в этот же трамвай и проехал в нем шесть остановок. Тихий сошел на следующей. Они встретились в толчее на базаре.
— Надо идти сегодня, — сказал Вец. — Вечером. Вот записка Аббаса. Подпись такая, что и сам не отличит от той, что была на записке о билетах… Все входы выучил?
— А как же.
— Смотри, если шум будет — беги. Живым им даваться нельзя. За «Флору» в Магадан не пошлют, расстреляют тут же.
— Если уйду, они все равно догадаются, что я был, — записка-то у них останется.
— Это лучший выход. Аббаса дискредитируем. Может, с работы снимут. А может, и посадят… А тебя спрячем. В Ташкент поедешь. Знаешь, какая там жизнь!
Тихий протянул записку в окошко.
— Подожди, — сказал охранник. Он задвинул фанерку, обратился к начальнику:
— Аббас Керимович пишет, чтобы пропустили мотор чинить.
— Дай-ка на записку взгляну. — Начальник повертел ее так и этак и приказал:
— Раз Аббас Керимович, не задерживай.
— Но у этого допуска нет в лабораторный. И поздно уже. Все почти разошлись.
— Ты какой-то тупой, Серегин. Понимать надо, что значит Аббас Керимович велит. Пиши пропуск.
Окошко открылось.
— Проходи, — сказал охранник Тихому.
Тот пошел в сторону лабораторного корпуса. И там ходил охранник с винтовкой за плечом. Он долго рассматривал пропуск:
— Проходи. В коридоре не останавливайся. Курить не вздумай.
— Маленький, что ли?
Тихий прошел по длинному коридору, спустился по лестнице на один марш и вышел во внутренний двор.
Совсем стемнело. На фоне темного неба вырисовывались еще более темные силуэты двух больших резервуаров.
— Стой! Кто идет?
— Мотор чинить. По приказу Аббаса Керимовича, — ответил Тихий.
— Что в такую темнотищу увидишь?
— А мы не рассуждаем, когда работать. Когда велят — тогда и работаем.
— Ну, валяй. Моторы в дальнем углу, знаешь?
— А как же.
— Только не искри особо. А то горючее. Понимать должен.
Тихий двинулся вправо, а охранник зашагал в другую сторону. Теперь надо было сделать всего несколько шагов до резервуара. Он замедлил шаг, дождался, когда охранник завернет за угол, и ринулся под резервуар. Здесь его уже никто не мог увидеть. Он примостился между фермами, на которых покоился чан, надел резиновые перчатки, достал два небольших флакона. Вынул стеклянные пробки. Нащупал краны — знал, что их должно быть два: основной и контрольный. С завидной ловкостью отвернул вентили. Светлая жидкость наполнила один флакон, потом второй.
Тихий так же быстро завернул краны. Тщательно заткнул флаконы пробками. Выбравшись из-под резервуара, он ползком добрался до угла, где стояли моторы. Пробыл там всего ничего. С шумом зашагал к зданию.
— Это опять ты? — окрикнул охранник.
— А кто ж еще?
— Пропуск! — это было сказано явно для проформы.
— Не нагляделся? — Тихий протянул ему белый листок.
«Восьмой вторник подряд жду связного для отправки «Флоры». Не доходят. Дайте новые указания. В-1».
«Указания получите, если связной не придет десятого. Вильке».
«Продлить действие документов родственника не представляется возможным. Его могут взять как дезертира любой день. Во избежание моего провала предлагаю его ликвидировать. В-1».
«Идиот. За безопасность родственника отвечаете головой. Вильке».
«Десятого ваш связной арестован моих глазах у цирка В-1».
«Возможна ли немедленная отправка родственника с «Флорой» через линию фронта? Вильке».
«Несколько раз обнаруживал за собой наблюдение. Начинаю опасаться. В-1».
«Немедленно отправляйте родственника. Второй флакон выносите сами. Вильке».
Моисеев закрыл папку.
— И, зная это, все же Веца упустили?
Лавров был усталым и мрачным.
— Пока он добирался до фронта, брать его не хотели. Возможно, было наблюдение, и арест Веца мог натолкнуть Вильке на мысль: почему Гаджи прошел, а этого арестовали?.. Потом Вец как в воду канул. Даже не знаю, кто из моих ребят виноват. Молодые, а он матерый. План у него, видимо, был простой: ночью перебраться через «ничью» землю. В роте, куда Вец явился, показалось подозрительным его направление — бланк был старого образца: то ли не мог достать другого, то ли не знал о замене. Тут нагородил комроты. Нет чтобы в особый отдел позвонить, решил утра ждать. Ну, а Веца в землянку, под стражу. Ночью он по нужде попросился и побежал. Солдат крикнул: «Стой». Потом выстрелил. На сем — точка.
В зеркалах отражалась фигура Гаджи. Перед ним хлопотал портной. Вильке курил трубку, присев на край тумбочки.
— Я выйду на несколько минут, укорочу рукава.
Вильке подождал, пока, пропустив портного, успокоилась тяжелая бархатная занавеска.
— Конечно, жаль, что тебя пришлось извлекать из Баку. Ты мне там нужен. И тебе там лучше: дом, к жене и сыну можно поехать… Но я должен был спасать тебя. От разоблачения, от ареста. К счастью, ты ничем не скомпрометирован в России. Перед тобой — перспектива.
— Вы знаете, полковник, как ценю я вашу заботу.
Вильке отмахнулся — к чему признания. И продолжал:
— У тебя много хороших, необходимых в нашем деле качеств. Знаний маловато. Я пошлю тебя учиться. В свою Сорбонну. Ты это заслужил. Учись хорошо. Так, чтобы когда-нибудь учить других.
Часы в углу кабинета Моисеева били одиннадцать, когда вошел Лавров.
— Чем похвастаешь? — спросил генерал.
— В одиннадцать должны быть материалы.
Тут же открылась дверь. Вошел капитан Свиридов — в руках у него была пачка крупноформатных влажных фотографий.
Один за другим ложились на стол снимки.
Гаджи целился прямо в объектив аппарата. Стучал ключом походной рации. Чистил пистолет. Отдыхал после марш-броска: лицо было покрыто крупными каплями пота.
— А они неплохо учат, — сказал Моисеев.
Новый снимок лег на стол: Гаджи в комбинезоне занес ногу, чтобы войти в самолет.
— Судя по всему, готовятся отправить на Восток. Двенадцатый сообщает, что Вильке перемещает свой центр в так называемую нейтральную зону. Данные проверены, — Львов стоял у стены, заложив назад руки. — Двенадцатому удалось обрести великолепные связи и, как результат, — возможность встреч с Гаджи.
— В перемещение центра стоит верить. Это логично.
В Германии держать негде, — сказал Моисеев. — Сколько вчера сделали танки Конева?
— Шестьдесят, — ответил Лавров. — Я вот чего боюсь, Сергей Александрович, не потеряют ли они интереса к Гаджи?
— Не должны. Он нужен не только из-за объекта. У него связи Веца.
— Но они же есть у Тихого, а может, и у дублера.
— В дублера я теперь не верю. Дублер один — Гаджи. А Тихому надо препятствовать. Закрыть возможности контактов. Попугивать, что мы рядом. Наконец, можно отправить его в какую-нибудь командировку, на полгода, скажем.
— Может, просто арестовать?
— Ни-ни… Пусть пока походит… Конечно, Гаджи им нужен не там — здесь. А нам не здесь — там. Вот и поработаем: кто кого. Восток кажется правдоподобным и потому, что у них практически остался один путь для переброски агентов — южная граница. Подумайте, Львов, как обеспечить Гаджи связями на Востоке.
«В случае отправки восток связь через хозяина машины, на зеркальце которой — чертик. Такой же чертик сзади, под стеклом. Машину ищите у кафе «Алмаз». Пароль: «Я ненавижу музыку». Отзыв: «Бах — это бог».
Это был огромный восточный базар. С кипящим пловом и жарящимся на углях шашлыком, с помидорами и клубникой, с черешней, огурцами, отрезами шелка, гадалками, предсказателями, точильщиками, мастерами склейки фарфора, торговцами гашишем, виноградной водкой, вином, ножами с инкрустированными ручками и всей прочей, ослепительно яркой мишурой восточного рынка. С обязательной чайханой, где на коврах восседали старцы, а у перевязи стройными ногами перебирали скакуны. С ишаками, издающими душераздирающие вопли, и с уныло жующими верблюдами.
Гаджи дошел до конного ряда и здесь принялся выбирать жеребца.
— Сколько? — спросил он.
— По тысяче за каждые десять лет? — рассмеялся Гаджи.
— Что говоришь? Ему семь.
— Тогда семьсот, — Гаджи явно развлекался. Торговля занимала его, доставляла радость тем, что можно было повалять дурака.
— Тысячу.
— Я сказал, семьсот.
— Как хочешь.
Автобус шел в горы. Гаджи ехал в маленькую таверну, к женщине, встреча с которой должна была определить его дальнейшие планы. Почему-то Гаджи улыбался.
Может, потому что через сомнения, страдания, горечь он, наконец, постигал уверенность в своих силах.
Горы со всех сторон окружали его. Прямо над вершиной одной из них висело закрытое тучами солнце. Тучи были рваными, и солнце то исчезало, то появлялось вновь. Казалось, оно лукаво подмигивает Гаджи.
В старой таверне играл оркестр. Потом на эстраде появилась красавица певица. Она появилась в тот момент, когда в таверну вошел Гаджи. Вряд ли, освещенная лучом прожектора, она могла увидеть его. Но он сразу понял, что это и есть связная Вильке. Сообщенные приметы были предельно точны.
Гаджи сел в угол, попросил вина и овечьего сыра. И пока певица пела о любви и разлуке, виновниками которой были горы, отрезавшие невесту и жениха друг от друга, он разглядывал девушку, думая над тем, как пойдет их первый разговор и какой тон надо взять с первой минуты знакомства.
Зульфия — так звали певицу — пела, легко двигаясь по эстраде. Гаджи смотрел на ее красивую фигуру. Он решил играть перед Зульфией роль циника, сердцееда, покорителя женских сердец.
Зульфия заметила Гаджи и улыбнулась ему. Но улыбка ее вовсе не говорила о том, что она поняла, кто пришел, — так она улыбалась каждому новому посетителю. И все же Гаджи был уверен, что сейчас, закончив песню, она подойдет к нему. Он решил помочь ей и, когда официант пробегал мимо, крикнул:
— Еще один бокал!
Зульфия поняла и приняла приглашение. Спустившись с эстрады, она пошла прямо к Гаджи. Она шла, улыбаясь, всем своим видом показывая, как желанна и радостна ей эта встреча. И это было действительно так, потому что ей приглянулся этот стройный черноволосый парень. И меньше всего она думала в тот момент о Вильке, и его задании, и о том, что она должна ждать посланца.
Гаджи поднялся, приглашая ее сесть.
— Давно в наших краях? — спросила Зульфия.
— Пять минут, как вошел сюда, — он пристально посмотрел на Зульфию и в задумчивости сказал:
— Какое фиолетовое небо!
— Как глаза Дульцинеи, — ответила певица. Ей стало не по себе от того, что парень, приглянувшийся ей, оказался как раз тем человеком, которого она должна была ждать.
— …и ваши, — продолжал Гаджи.
Она улыбнулась деланной улыбкой.
— Вы поэт. А я думала, только…
Она еще не знала, как отнесется Гаджи к слову «шпион» — с гордостью или рассердится, — а потому оборвала себя на полуфразе и начала другую:
— …Впрочем, изголодались по женскому обществу. Там не баловали такой роскошью?
— Нет. Но и я не стремился.