Соловьев Сергей Владимирович
Репетиция
1
"Так как же вы собираетесь назвать свое произведение?"
"Как? Ну разумеется, "Юность олигархов", как же еще?"
В то утро Раевский проснулся довольно рано, но долго лежал в постели. Минут десять он ни о чем не думал, глядя в окно на начинавшее светлеть небо, прислушиваясь к звукам с улицы, пытаясь удержать в памяти остатки сна. Уцелели только две реплики. Потом вернулось сознание того, где он находится - в Париже, какой сегодня день - воскресенье, и что предстоит сделать - попытаться разобрать бумаги, а потом съездить в посольство и проголосовать.
А также: купить продуктов в какой-нибудь арабской лавке и подготовиться к завтрашним занятиям, но это можно сделать после визита в посольство.
Встал он примерно через час, выпил крепкого кофе с черствым круассаном (ничего другого в его тесной "студии" не нашлось), аккуратно вытер со стола (чем черствее круассан, тем больше от него крошек), и, больше не отлынивая, занялся бумагами.
2
Бумаги он перевез в Париж в октябре, до этого они долгие годы пылились в Питере. Его комната в родительской квартире была чем-то похожа на эту студию. Кровать и письменный стол стояли почти так же, такая же лепнина на потолке. Просыпаясь, он не сразу чувствовал разницу, поэтому, возможно, и тянул всегда время в постели.
Родители в его комнате ничего не трогали, только мать обычно делала уборку к его приезду. Бумаги заполняли ящики стола, кипами лежали на полке. Без движения, с тех пор как несколько лет назад он нашел работу во Франции. Предыдущие немногочисленные приезды были еще короче, чем этот, и к бумагам он почти не прикасался.
До недавнего времени его работа в Париже не была постоянной, квартиры были съемными. Только получив наконец постоянную преподавательскую должность, он смог взять кредит, купить небольшую студию на последнем этаже и кое-какую мебель.
Появился смысл перевозить сюда то, что еще представляло хоть какую-то ценность, хотя бы сентиментальную.
Но каждый, кто бывает вот так, наездами, на родине, понимает, что никаким разбором бумаг заниматься при этом нельзя - все время уходит на поддержание еще уцелевших связей, на встречи со старыми друзьями - теми из них, кто остался, на то, чтобы посидеть за чаем с родителями, наконец.
Бумаги Раевский уложил в несколько пластиковых мешков (содержимое ящика стола равняется одному мешку), мешки - в чемодан, и уехал.
После этого больше месяца к ним не прикасался, перед каждыми выходными обещая себе этим заняться.
Непонятно даже, что ему мешало - когда оставалось время, он обычно шел в кафе, пить пиво. Изредка - в гости. В Париже дистанция между людьми порою больше, чем между Парижем и Россией.
Сон дал наконец недостающий толчок, разрушил непонятное оцепенение воли.
А что послужило поводом для этого сна? Возможно, встреча в пятницу... Она подбросила недостающую мотивировку, драматический элемент.
Он знал теперь, что искать, и нашел машинописный текст довольно быстро. Читая, он мысленно подставлял свою собственную фамилию на место фамилии героя и хихикал.
3
На Невском тонко и нежно пахло еловыми досками. Так, наверное, тогда, сто с лишним лет назад пахло от свежесклолоченного эшафота. В притихшей толпе кто-то плакал, и еле-еле покачивались петли в бессолнечном воздухе.
Раевский свернул на Малую Садовую. Здесь готовилось одно из покушений, он помнил лекцию, читанную то ли Левой, то ли Юрой. Фамилия молодого историка забылась, а эти детали, осколки цельной картины, задержались в памяти, будто в щелях досчатого пола.
Собственно, подобные факты скорее отвлекали от главного, ведь сейчас Раевский ставил перед собой совершенно конкретную задачу.
Идея пьесы была проста, как все гениальное...
Не успел еще развеяться дым от взрывов народовольческих бомб на Екатерининском канале, а стальные нити телеграфа запели, разнося во все концы Земли весть о гибели имератора Александра П "освободителя". Долетела эта весть и до Гатчинского дворца, где обычно пребывал наследник. Но наследника НЕ БЫЛО. Пал ли он жертвой террористов, постарался ли скрыться из страха перед адскими машинами, приняв вид частного лица или постришись в монахи по примеру деда, Александра 1, осталось неизвестным...
Фразы пролога у Раевского давно уже сложились. Дело было за самой пьесой. Набив руку на газетных статейках (он иногда выступал в качестве внештатного коррепондента), Раевский до сих пор не писал пьес, однако с самоувереностью, возможно, необоснованной, считал, что она получится. Общество молодых актеров, энтузиастов, заряженных энергией, действовало на него подобно бальзаму, прогоняя прочь комплексы и страхи.
Исчезни будущий Александр Ш на самом деле, его исчезновение высветило бы, подобно вспышке молнии, глухие потемки русской истории. Заскорузлые механизмы власти пришли бы в движение, обнажая скрытую суть. К тому же напрашивалась аналогия между годами, которые последовали за взрывом на Екатерининском канале и печально знаменитым периодом застоя.
"Победоносцев над Россией
Простер совиные крыла..."
(А. Блок)
После пролога надо будет предоставить слово историческим лицам. Возможно, стоит ввести несколько вымышленных персонажей. Например, бритого телеграфиста, с ужасом глядящего на буквы, выползающие из пасти телеграфного аппарата.
-- Государя убили!
И дробный топот сапог, бряцанье шпор по дворцовым переходам. Где же Александр Александрович?
Наследник отсутствует, между тем, сын его Николай, будущий Николай П, слишком юн. Придворные, понятно, в панике - нельзя в такую минуту объявлять об исчезновении наследника народу. Дворец оцеплен, всюду жандармские мундиры. И самое интересное, что реальные факты в какой-то мере подыгрывают этой версии. Наиболее выигрышной в его пьесе будет перекличка фактов, диалог документов.
Начать можно депешей русским послам от 4 марта (разумеется, составленной министрами без участия исчезнувшего Александра Александровича):
"Государь император посвятит себя прежде всего делу внутреннего государственного развития, тесно связанному с успехами гражданственности, вопросами экномическими и социальными..."
Далее - из частного письма Победоносцева. (6 марта)
"Мой план, между прочим, объявить Петербург на военном положении, переменить людей и затем оставить Петербург, это проклятое место, покуда очистится; уехать в Москву..."
Дальше, Манифест. Почему-то появившийся только 29 апреля. Можно вообразить, в каком смятении были все это время мысли людей, правящих Россией. Дело невиданное - империя без государя, уцелевшие члены царской семьи не желают подставлять себя под бомбы. Значит, ответственность придется принимать правительству, эдакому многоглавому змию, с которым террористам совладать куда труднее. Страна, однако, привыкла к самодержавию, старые декорации лучше сохранить...
Тут подойдет цитата из статьи печально знаменитого Каткова: "Господа, встаньте, правительство идет, правительство возвращается!"
Манифест:
"Посреди великой нашей скорби глас Божий повелевает нам встать бодро на дело правления, в уповании на божественный промысел, с верою в силу и истину самодержавной власти, которую мы призваны утверждать и охранять для блага народного от всяких на нее поползновений..."
Заметьте, в Манифесте не говорится о принятии власти, а только об ее охране, так сказать, сбережении до лучших времен.
Между прочим, известно что Манифест был составлен Катковым и Победоносцевым.
По настоящему масштабный спектакль, коронацию, требовавшую надлежащей подготовки многочисленных участников, смогли организовать лишь к 1883 году...
Даже иностранцы что-то чувствовали, удивляясь, почему Александр Ш не появляется перед народом, почти безвылазно сидит в Гатчине. Энгельс называл его "заложником революции"! А царя просто не было...
Хорошая все-таки была идея, подумал Раевский, жалко, что стала совсем несвоевременной.
... Из-за туч выглянуло солнце. Раевский миновал Инженерный замок, где погиб император Павел, достиг Кировского моста, чье имя напоминало о трагической жертве совсем иной эпохи. К фонарным столбам, покрашенным казенной зеленой краской, лепились чугунные рога изобилия.
Боже мой, тогда, сто лет назад, власти радовались, когда террорзм пошел на убыль и на историческую арену вступили отвергающие индивидуальный террор течения вроде марксизма. Подрос цесаревич, настолько, чтобы преодолев державный ужас, наконец принять кормило власти у изнемогающих под непосильным бременем министров и членов Государственного совета.
Хотя Раевский несколько часов провел в залах Публичной библиотеки, к его удивлению, материала для пьесы удалось собрать до смешного мало. Неизбежно мысли его все дальше отклонялись от темы. Где-то с середины Кировского моста он стал обращать внимание на стайки загорелых девушек, возвращавшихся с пляжа.
Ноги сами несли Раевского к мосту, по которому поток людей тек на Заячий остров.
За ним были пышущие жаром камни крепости, одни, казалось, хранившие память о жертвах, заполнявших казематы и сто, и двести лет назад, были тысячи не склонных помнить о прошлом горожан, палимых июльским солнцем, была традиционная упруго-звонкая игра в мяч между Трубецким и Нарышкиным бастионами. Раевский нашел свободный край скамейки, стоявшей прямо в песке, не без смущения разделся, оставшись в белых импортных трусиках. Мозги его плавились от жары. Из всех соображений о пьесе остались лишь слова о ключах к истории, которые нам, увы, никто не собирается вручать.
Раевский улыбнулся проходившей мимо коротко стриженой девушке. Та ответила ему холодным взглядом. В этот момент Раевского окликнули...
На этом отрывок кончался. Порывшись еще в бумагах, Раевский нашел начало пьесы, о котором шла речь, просмотрел, убедился, что, да, идея, к сожалению, сделалась совсем не актуальной. Откровенно говоря, пьеса выглядела полной чушью. Отывок, в котором он не без иронии попытался описать самого себя, был второй попыткой использовать материал.
Он отложил бумаги в сторону. Главное было сделано, память подготовлена, настроена на правильную волну, дальше в ней можно было читать без бумажки.
Застелив постель, он посмотрел на часы и прилег поверх одеяла. Закрыл глаза... Действие второе. Эти события он тоже собирался описать в рассказе, но слишком долго откладывал на потом. Теперь он точно писать больше ничего не собирался.
4
Дело шло к ночи. В результате сложной цепочки событий, частично, как всегда бывает, состоявшей из случайностей, а частично из железно необходимых следствий этих случайностей, он оказался на даче своего приятеля Феди Голубкова, которого он встретил днем на пляже у Петропавловки.
Федя казался ему довольно темным дельцом, но, спору нет, в свободное от бизнеса время веселым и способным расшевелить любую компанию. Кроме того, на даче оказались: Ася, та самая девушка с холодным взглядом, которой он без особого успеха улыбался на пляже, и ее куда более добродушная на вид подруга - Вера.
- Так значит, твоя историческая пьеса еще не окончена, - в глазах Феди плясали бесовские искры.
Раевский нехотя пересказал сюжет, думая про себя, что это может лишь помешать дальнейшей работе. Он уже жалел, что вообще упомянул о пьесе.
- Браво! - Федя хлопнул себя по ляжкам, когда Раевский замолк. - Так давайте устроим репетицию. Ну, пусть не репетицию, пьеса еще не написана, пусть хэппенинг. По мотивам твоей пьесы. Ты ведь пишешь трагедию, если я правильно тебя понял. Как говорится, история повторяется дважды, сначала как фарс, потом как трагедия. Давайте репетировать фарс, а у тебя потом выйдет трагедия. Исчезновение царя-батюшки.
- Я пишу вовсе не трагедию.
- Какое это в конце концов имеет значение, - Федя ласково посмотрел на Раевского, - главное, что девочки нам помогут.
- Так, девочки? - он вдруг повернулся всем корпусом к Асе с Верой. - Поможете?!
- Они у нас учатся в театральном, - добавил он, не отводя взгляда.
- Мы срезались, - смущенно заметила Вера.
- Неважно. Все данные у вас есть, попадете на следующий год. Я вот тоже собираюсь поступать. На режиссерское отделение.
Раевскому поначалу казалось, что главным объектом фарса Федя хочет сделать его самого. Теперь он был уверен, что нет. Во всяком случае, останавливать Федю, которому втемяшилась в башку какая-либо идея, было бесполезно. Кроме того, события приобретали интересный оборот.
Возбуждение, охватившее Федю, не уменьшало красоты и точности его движений. Неожиданно соскочив с кресла, он стремительно пересек комнату и бесшумно взбежал по скрипучей на вид лестнице. Наверху зажегся свет.
- Саша! Поднимись, пожалуйста. Надо будет помочь, - в потолочном проеме мелькнуло его загорелое лицо.
Раевский, ни слова не говоря, поднялся следом за Федей. Под его ногами лестница скрипела. Короткий коридор вел в единственную на этом этаже жилую комнату. Как водится, за тонкими стенками, под скатами крыши хранился всякий хлам. Федя уже отпер боковую дверцу и теперь вытаскивал из темноты окованный железом сундук.
- Хватай!
Раевский взялся за кожаную петлю и вдвоем с Федей они кое-как стащили сундук вниз. Ася и Вера, спустив босые ноги с дивана, с интересом наблюдали за происходящим.
- Порядок.
Федя плавным движением циркового волшебника поднял крышку. Из-под нее пахнуло нафталином.
- Коллекция бабушкиных платьев! Наряжайтесь. Револьвер и бомбы я сейчас принесу.
Когда он вернулся из соседней комнаты, держа в руках черный пистолет, показавшийся Раевскому чересчур большим, чтобы быть настоящим, и несколько картонных маркированных цилиндров, девушки все еще топтались перед сундуком.
- Да вы не робейте, - сказал Федя, - пистолет духовой, а в качестве бомб сойдут взрывпакеты. - Он бросил взрывпакеты и пистолет на тахту и выловил левой рукой из сундука темно-зеленое шелковое платье с кружевным вортоничком. От резкого движения поднялось облако пыли. Ася чихнула.
- Смотрите, Вера, какое платье. Вам пойдет. Кто там возглавлял нащих террористов? Вера Засулич? Видите, ваша тезка.
- В 1-м марта участвовала Софья Перовская, - поправил Раевский.
- В самом деле? - Федя протянул платье Вере. Она послушно его взяла. - А это мы дадим Асе. - Он достал платье золотисто-желтого цвета и отдал его второй девушке.
- Понимаешь, Саша... Соня, Ася, Вера, все это хорошие русские имена. Любая из этих девушек могла принести себя в жертву... Девочки, ну что же вы, одевайтесь...
Ася и Вера переглянулись, оценивающе посмотрели на Федю, на Раевского. Вера хмыкнула.
- А, понимаю, нам надо выйти. Ну тогда разбирайтесь сами, а мы с Сашей уточним детали операции. Пошли, - Федя и Раевский перебрались на веранду.
На улице сгущались сумерки. На веранде было значительно темнее. С крыльца через открытую дверь тянуло сыростью. В траве курился туман.
Тогдашний Раевский не мог отделаться от чувства, что на даче творится бессовестное кощунство, но игра, придуманная Федей, затягивала его, как маслянистый невский водоворот. Раевский нынешний, лежа на диване в Париже, только усмехнулся при мысли, из-за каких пустяков он мог переживать в то время.
- Полюбуйся, - Федя тронул Раевского за плечо, приглашая оглянуться. По-видимому, чисто символического выхода Феди и Раевского в соседнее помещение было достаточно, чтобы девушки отбросили всякое смущение. Через стеклянную дверь Раевский увидел тахту, на которой лежала уже добрая дюжина платьев. Асю, Веру - загорелые стройные тела. Белели узкие полоски трусиков на бедрах. У Аси в руке был пистолет. В какой-то момент Раевскому показалось, что Ася (впрочем, он мог и ошибиться - Ася стояла к нему спиной) непристойным жестом приложила пистолет к животу.