— Да, — сказал он со странным выражением в голосе, — интересуют.
— А если я докажу… такое тоже случается, поверьте… что ваша знакомая не имеет к происшествию никакого отношения?
— О, — сказал он, — это невозможно.
— Вы уверены?
— На все сто. Уравнения самосогласованны. Мне непонятен мотив. В начальных условиях нет такого параметра, и я не могу его…
— Хорошо. Но если…
— Вы все равно получите свой гонорар. Вам такой ответ нужен?
— Отлично. Сейчас мы вернемся в офис, подпишем стандартный договор, вы внесете аванс, и — за работу.
— Хорошо, — сказал он и встал.
— Погодите, — потянул я его за рукав, — еще кофе. Я никогда не ухожу отсюда, не выпив кофе, он здесь замечательный. Вы будете?
Синьор Лугетти опустился на стул и посмотрел на меня так, будто не только никогда в жизни не пил кофе, но даже не подозревал о существовании такого напитка.
— Кофе? — переспросил он, будто пробуя слово на вкус. — Да, пожалуй. Черный, без молока и сахара.
— А пока нам принесут, — сказал я, кивнув официанту и показав два пальца, — вы мне назовите имя подозреваемой.
Он поднял на меня все тот же взгляд человека, не очень понимающего, о чем его спрашивают, и готового лишь моргать: «да» или "нет".
— Нельзя ничего сделать, если я не буду знать…
— Я понимаю, — кивнул он. — Собственно… Проблема, видите ли, в том, что теоретически…
— Меня не интересуют ваши теории, — я отпил глоток из маленькой чашечки, которая уже стояла передо мной, источая терпкий аромат, — меня интересует только имя, все остальное я выясню сам.
— Так я и говорю, — синьор Лугетти тоже поднес ко рту свою чашку, но пить почему-то не стал, долго принюхивался, будто ему принесли не лучший кофе во всем Риме, а бурду из уличного автомата. Поставил чашку на стол, не сделав ни глотка, и повторил: — Я и говорю, что имя… Это процесс вероятностный, причем вероятности меняются в зависимости от граничных условий…
— Так вы можете назвать имя или нет? — сказал я нетерпеливо.
— Ну, хорошо… Лючия Лугетти, в девичестве Синимберги.
— Ваша жена? — спросил я недоверчиво. — Вы обвиняете собственную жену?
Такое, конечно, тоже бывало в моей практике. Собственно, сплошь и рядом. Обманутые мужья для того и приходят в агентство, чтобы обвинить своих жен во всех смертных грехах, начиная с главного, по их мнению, — греха прелюбодеяния. Но еще не было случая, чтобы муж заподозрил жену в совершении террористического акта, повлекшего (это очевидно) смерть людей. Возможно, многих.
— Обвиняю? — спросил Лугетти с искренним удивлением. — Нет! Обвинение — это… Подозрение… да. Подозреваю.
— Конечно, — согласился я, — я неточно выразился, извините. Я понял из ваших слов, что с синьорой Лючией вы не живете. Я имею в виду…
— Не живем, да. То есть, живем в разных местах, разъехались полгода назад, когда…
Он задумчиво посмотрел на свою чашку и все-таки отпил из нее — с таким видом, будто это был сок цикуты. Лучший в Риме кофе! Впрочем, уже не лучший, конечно, — остывший кофе это лишь мрачное напоминание о прошедшем и в данном случае не испытанном восхищении. Разъехались, да, понятно, полгода назад кто-то из них… судя по всему, это был не синьор Лугетти, его-то, похоже, кроме физики, ничего не интересует, и если он и дальше будет использовать сугубо физико-математические обозначения для бытовых процессов, работать с ним окажется мучительно… и интересно.
Банальная история, скорее всего: у жены появился любовник, синьор Вериано их застукал (непременно лично и непременно в постели — иначе ему и в голову не пришло бы устраивать скандалы, знаю я таких мужей, навидался), и синьора… как ее… Лючия собрала чемодан (опять же, сама, муж, скорее всего, даже просил ее остаться… вернись, мол, я все прощу), да, собралась и ушла… сначала к подруге, а потом на другую квартиру.
Поскольку синьор Лугетти молча допивал свою холодную бурду, я продолжил вместо него:
— Разъехались вы полгода назад, когда ваша супруга, как вы полагаете, вам изменила.
Он поставил на стол пустую чашку и поднял на меня удивленный взгляд. Почему он все время чему-то удивлялся? У физиков это такое перманентное состояние? Наверно. Они же все время имеют дело с чем-то удивительным: новые законы природы, новые атомы, новые идеи…
— Послушайте, синьор Лугетти, — сказал я, — так мы будем долго ходить вокруг да около… Расскажите, наконец, что у вас произошло, в чем конкретно вы свою жену подозреваете, и мы решим, что я должен делать сначала, что потом, а чего не должен делать в принципе.
— Опять с самого начала? С Большого взрыва?
— Нет, — быстро сказал я. — С Большого взрыва не надо. Давайте конкретно. Полгода назад от вас ушла жена. Это соответствует истине?
— Соответствует, — кивнул он.
— Замечательно. То есть, я хотел сказать — этот момент мы уточнили. С тех пор вы живете отдельно. Видитесь?
— Бывает, — сказал синьор Лугетти то ли с сожалением, то ли, наоборот, со скрытым удовольствием, интонация была настолько неопределенной, что я не смог сделать никакого вывода и предпочел задать прямой вопрос:
— Вы сохранили сексуальные отношения?
— Нет. Просто время от времени встречаемся, обмениваемся информацией. Видите ли, синьор Кампора, мы с Лючией все еще любим друг друга, и это главная причина того, почему я подозреваю именно ее. Она на все способна. Да.
— У нее есть любовник? — спросил я довольно грубо, но должен же был я хоть что-нибудь понять в этой нелепой истории.
— Любовник? — с задумчивым видом переспросил синьор Лугетти и долго думал, прежде чем ответить. — Думаю, нет. Скорее всего. То есть, насколько я знаю Лючию, она могла в отместку… просто со злости… переспать с кем-нибудь, но потом жутко страдала бы и при встрече мне непременно об этом рассказала бы. Такое уже… Впрочем, это было давно. Думаю, рассказала бы. А может…
— Значит, не знаете, — констатировал я. — Ладно. О дальнейшем поговорим потом. Похоже, по вашим рассказам я не смогу составить даже четкого представления о собственном задании. При иных обстоятельствах я бы за такое дело не взялся, но… Хорошо. Дайте мне неделю. И новый адрес вашей супруги, естественно. Я прослежу за ней. Пойму, что там происходит. Что есть, чего нет, чего можно ждать. Составлю общее представление. Потом мы встретимся и решим, что делать дальше. Возможно, я за эту неделю и сам узнаю, что именно синьора Лючия замышляет и что уже успела натворить, если верить вашим словам. Но имейте в виду, если я обнаружу в действиях синьоры Лючии что-то криминальное, мне придется связаться с полицией. Это вы, надеюсь, понимаете?
— Конечно, — кивнул синьор Лугетти. — Это ваша обязанность. Если обнаружите. Хотел бы я только видеть ту полицию, которая… Ладно.
— Итак, — сказал я, — мы подписываем стандартный договор, вы платите мне задаток… думаю, миллиона лир будет достаточно. Я дам вам расписку, вы сообщите мне адрес синьоры Лючии, и в следующий раз мы встретимся через неделю. Я вам позвоню.
Я кивком подозвал официанта, положил на тарелочку со счетом несколько банкнот, не посмотрев на сумму, написанную на листке (я и так прекрасно знал, что тут сколько стоит, и сколько Антонио берет на чай), отмахнулся от попытки синьора Лугетти достать бумажник, встал и, подхватив клиента под руку, пошел к выходу.
Мне казалось тогда — более того, я даже был в этом уверен, — что правильно понял семейные проблемы синьора Лугетти и их символическую связь с его физическими теориями.
Мы вернулись в офис, и минут через пять официальная часть была успешно завершена — договор подписан, чек на миллион лир я положил в бумажник, расписка отправилась в карман пиджака Лугетти, нам осталось только распрощаться и договориться о следующей встрече. Адрес синьоры Лугетти, написанный не очень разборчивым почерком на половине машинописного листа, я оставил лежать на столе.
— Я вам позвоню в следующий вторник, — сказал я, провожая клиента до двери кабинета, — надеюсь, что к тому времени все будет ясно.
— Я тоже на это надеюсь, — пробормотал он, вяло пожимая мою руку. — Иначе я уж и не знаю… Если это не Лючия… Тогда мне придется пересчитывать эмуляционные параметры, а это…
— О чем вы? — вежливо поинтересовался я, открывая перед синьором Лугетти дверь.
— Что? — переспросил он, возвращаясь из мира собственных мыслей. — Это же очевидно. Если не Лючия виновата в Большом взрыве, то придется вводить другие граничные условия…
— А, ну да, — кивнул я. — Большой взрыв, конечно. Я и забыл, что мы с этого начали. Всего вам хорошего, синьор Лугетти.
Он что-то пробормотал в ответ и медленно, так медленно, что мне захотелось шлепнуть его по руке, закрыл за собой дверь.
Я сам занялся делом Лугетти — обманул себя тем, что оба моих сотрудника вели в это время наружные наблюдения, и поручать кому-то из них еще и новое расследование было нерационально. Впрочем, будь это обычное дело, я спихнул бы его, скорее всего, на Капекки, он расторопнее, чем Джайотти, хотя, с другой стороны, Джайотти внимательнее к деталям. Но мне стало интересно самому, а я всегда брал себе только те дела, которые по каким-то причинам становились мне интересны, и не было жаль времени, потраченного на работу, которую могли бы сделать мои сотрудники.
Задача, собственно, состояла из двух, которые надо было решать одновременно. Первая: установить, в каком именно преступлении подозревал свою жену синьор Лугетти. Пока я знал только, что по ее вине (так он считал — возможно, совершенно необоснованно) произошла серьезная трагедия — то ли взрыв в общественном месте, то ли дорожное происшествие, повлекшие за собой человеческие жертвы. Возможно, случилось нечто совсем иное, вызвавшее в удрученном мозгу синьора Лугетти очень странные аберрации, аллюзии и предположения. Значит, надо будет прошерстить сводки новостей и криминальной хроники полугодовой давности: скажем, с января по март. И вторая задача: выяснить, как живет сейчас синьора Лугетти, кто к ней приходит, к кому ходит она, как проводит свободное время. По этой части затруднений не предвиделось, здесь я чувствовал себя, как рыба в воде.
Начать, вообще говоря, следовало с проблемы номер один, но я начал со второй — просто потому, что дорога моя в мэрию пролегала по улице Кавура, где вот уже полгода, по словам клиента, проживала покинувшая его супруга. Впрочем, можно было и не лукавить с самим собой: дорогу через улицу Кавура я и выбрал по понятной причине, вполне мог проехать мимо Форума, так и короче было бы, и пробок меньше…
Дом семнадцать по улице Кавура оказался шестиэтажным особняком, построенным, судя по отсутствию архитектурных излишеств (коробка — и все), в первой половине прошлого века. Так называемый стиль «баухауз». Я вошел в сумрачный холл и направился в комнатку привратника, это оказался мужчина лет под пятьдесят, худой, как Сганарель, но с большой головой, взятой от другого персонажа. Лицо его было не таким уж широким на самом деле, но, по контрасту с худобой, казалось расплывшимся, как лужа воды на столе. Тип не то чтобы неприятный, но, во всяком случае, не вызывающий желания потолковать с ним по душам. Я, собственно, и не собирался.
— Вы к кому? — спросил он равнодушно, даже не подняв на меня взгляда, так что мне не удалось установить с ним зрительный контакт.
— Я слышал, здесь можно снять квартиру, — сказал я, демонстративно осматриваясь по сторонам. Смотреть было не на что — типичная обстановка многоквартирных меблированных домов, достаточно убогая, но в то же время претендующая если не на роскошь, то на усредненную респектабельность.
— Можно, — подтвердил Сганарель. — Вам срочно?
— Мне срочно, — сказал я. — Вы можете показать мне…
— Нет, — не дожидаясь, пока я закончу фразу, оборвал меня привратник, — это не входит в мои обязанности. Поговорите с управляющим.
— Где я его…
— Пройдите в коридор, первая дверь направо, — он, наконец, поднял на меня взгляд, чтобы оценить, как ему доложить обо мне, пока я буду пересекать прихожую и искать нужную дверь. Взгляд у Сганареля оказался, как и следовало ожидать, цепким и неприятным, как у камеры слежения в супермаркете.
— Его зовут…
— Синьор Эцио Чеккеле.
Я пошел, а Сганарель за моей спиной, естественно, поднял телефонную трубку и что-то пробубнил, я не прислушивался.
Каморка управляющего была такой маленькой, что сам синьор Чеккеле помещался в ней с трудом, а для гостя места почти не оставалось, мне пришлось встать в дверном проеме и говорить, придерживая дверь плечом, потому что она грозила захлопнуться, дав мне пинка под зад. Синьору Чеккеле было далеко за семьдесят, а может, и все девяносто. Он был так толст, что в маленькой комнатке выглядел запакованным в коробку арбузом. Сходство усиливал полосатый костюм, какие носили лет сорок назад. Может, этот костюм синьор Чеккеле купил себе на свадьбу, да так ни разу и не снял — даже чтобы отдать в стирку. Так мне показалось — то ли по запаху, то ли по потертостям на рукавах.
— Две комнаты? Три? — спросил он, не предлагая ни войти, ни, тем более, сесть на единственный стул, стоявший у единственного стола с компьютером, за которым в единственном кресле сидел арбуз Чеккеле, заполняя собой все пространство. Единственный сейф тоже присутствовал, но располагался, за неимением свободного пространства, в стене прямо над головой управляющего. Если бы дверца была открыта, то, встав, синьор Чеккеле непременно ударился бы макушкой и мог получить сотрясение мозга, а то и более серьезную рану.
— Меня устроит двухкомнатная квартира, — сказал я. — Хотелось бы с окнами на улицу, конечно.
Синьор Чеккеле хмыкнул, повозил по столу своими короткими ручками, показал мне свою блестящую лысину в венчике белых, как снег, волос, и сказал:
— Садитесь.
Боком протиснувшись между стулом и с грохотом захлопнувшейся дверью, я сел, и мы с синьором Чеккеле оказались вдвоем в межпланетном корабле, стартовавшем на далекую орбиту — впечатление было именно таким, человек, подверженный клаустрофобии, не выдержал бы здесь и трех секунд.
— Синьор Чеккеле, — произнес я со всей искренностью, на какую был способен, — скажу вам честно… мы ведь говорим откровенно, да?…
Управляющий неопределенно пожал местом, которое у человека с нормальным сложением называлось бы плечами.
— Ну… да, — сказал он и едва заметно усмехнулся. По-моему, он уже понял, что я скажу, и я не стал его разочаровывать — если он считает, что за свои семьдесят пять или девяносто хорошо узнал человеческую природу, пусть пребывает в этом мнении и дальше.
— Так вот, — продолжал я, — в вашем доме несколько месяцев назад поселилась моя… гм… знакомая. И я хотел бы… Ну, вы понимаете…
Он то ли кивнул, то ли отрицательно покачал головой — можно было, конечно, разобраться, если проанализировать его конвульсивное движение, но у меня не было времени этим заниматься, и я продолжил:
— Так я хотел бы…
— В какой квартире живет ваша знакомая? — спросил синьор Чеккеле, все понимавший и готовый помочь.
— В том-то и дело, что я не знаю, — сказал я с огорчением. — Ее имя Лючия Лугетти… то есть… возможно, она зарегистрировалась у вас под другой фамилией…
— Лугетти… — пробормотал синьор Чеккеле. — Третий этаж, восьмая квартира, свободна сейчас одиннадцатая, это поблизости, по коридору, если вас устроит, только имейте в виду, синьор, никаких скандалов, здесь тихий и благопристойный пансион, и если вы хотите выяснять свои отношения с синьорой, то для этого выберите другое место, а у нас, предупреждаю, все должно быть тихо и благопристойно, вы меня понимаете?
Он произнес эту длинную фразу на одном дыхании, причем, как мне показалось, дыхания у него осталось еще на одну-две таких фразы — я-то думал, что у бедняги одышка, в его-то возрасте…
— Вы меня понимаете? — переспросил синьор Чеккеле, так и не переведя дыхания.
— Конечно! — воскликнул я. — Я прекрасно вас понимаю! Одиннадцатая квартира меня устроит. Могу я заплатить за месяц вперед?