– Позвольте, Юнус Маодзедунович, какая подписка, нешто я традиций не знаю?! Вы вот что, подсобите мне список составить. «Прописка» дело нешуточное, от нее много зависит, не правда ли?
– Истину глаголешь, сын мой, – раздался откуда-то снизу раскатистый баритон.
Енох в недоумении уставился на Иванова.
– Да это окружной архиерей, владыко Илларион, вы к нему сейчас под благословение, да и на посиделки пригласите, – понизил голос Юнус. – Весьма влиятельная личность при господине Наместнике, злые языки поговаривают, скрытый масон и чуть ли не держатель мастерка местной ложи.
– Что это ты, Маодзедунович, душе новой и чистой про меня нашептываешь? Небось опять про мои грехопадения да про треклятое масонство? Бессовестные враки, любезный Енох Минович, – привычным жестом благословляя согбенного чиновника и принимая традиционные лобзания, благодушно прогудел владыко.
– Ваше преосвященство, не соизволите ли с нами отобедать? Так сказать, повинуясь традиции...
– Похвально, похвально, что традиции чтите, но куда мне в облачении да с панагиями в вертеп разврата...
– Владыко, не гневайтесь! Выбор заведения был случайным и без учета вашей милости. Но я все мигом исправлю, прямо сейчас дам распоряжение!
– Помилосердствуйте, гуляйте уж своей компанией, своим миром, а мы помолимся о просветлении заблудших душ ваших. Да и дела у меня. Другим разом свидимся, за приглашение спасибо. Так что благословляю сегодняшний стол ваш. – Громко постукивая золоченым посохом, епископ гордо проследовал далее.
– Ну, вот и хорошо, – опять зашептал Юнус Маодзедунович. – И этикет соблюли, и слуге божьему весь вечер комплименты петь не придется.
Енох машинально кивнул. «Ты смотри, как у владыки разведка поставлена! Красавчик! Надо будет справки навести».
Когда честная компания узнала, куда приглашена, произошла немая сцена, а потом хлынул всеобщий восторг. Так почти всегда бывает, когда некое служивое общество собирается поразвлечься. В считанные минуты в нем воцаряется неподдельный юношеский дух, и почтенные чиновники, степенные главы семейств и государевы мужи мигом обращаются в беззаботных, шкодливых школяров или юнкеров выпускного курса. Особенно это заметно в компаниях, где большинство публики составляют воинские чины или офицеры в отставке. Того и гляди один седеющий генерал другому, не менее почтенному, к хлястику вицмундира серебряную вилку или бокал на неизвестно откуда взявшейся бечевке подвесит. А так как в нынешние времена почти весь управленческий класс формировался из военного сословия, и более всего из отставных жандармов, нравы и повадки в нем царили соответствующие.
Питейное заведение располагалось в неброском кирпичном здании, притаившемся в густых зарослях нарочито неухоженного сквера. Молчаливые швейцары, полусонные, тусклые залы, слабо одетые официантки с одинаково правильными фигурами и длинными ногами. На таких посмотришь и забываешь, что зашел сюда банально пообедать. Несмотря на свои модельные формы, в эти дневные и вроде как не совсем урочные часы, дивы бродили по залу медленно, лениво, позевывая, отчего со стороны напоминали больших красивых рыб. Но стоило веселой ватаге ввалиться в заведение, как тут же случилась разительная перемена. Швейцары выпрямились во весь гренадерский рост, метрдотели громко захлопали, вспыхнули где-то запрятанные светильники, по стенам заскользили будоражащие воображение тени, у официанток попки встали на боевой взвод, а аппетитные груди повываливались из лифов, призывно подмигивая коричневыми зрачками сосцов. Гульба началась.
Русская попойка отвратительна, а попойка русских чиновников отвратительна вдвойне и, может, сопоставима по своей ненасытности только с пьянкой братьев по бывшему соцлагерю, ныне свободных, гордых и безбожно бедных, отчего все их тянет объединиться меж собой то в великие княжества, то в графские демократии, то в народные ханства. Кстати, политтехнологи полагают, что такие слияния обычно происходят из пресловутой тяги данных этносов к халяве и несусветной соседской зависти.
Настоящая пьянка бывает только на дармовщину. Негромкая фраза, произнесенная Енохом Миновичем при выходе из представительства: «Господа, попрошу вас в заведении не стесняться, я человек состоятельный, и для друзей мне ничего не жалко, гуляем по полной!» – была всеми услышана и воспринята как руководство к действию.
Ни в одном государстве не любит чиновник пьянствовать на свои кровные, предпочитая кутнуть за счет казны или сограждан. Однако до такого разгула, как у нас, им пока далеко. Там никому и в голову не придет, что можно, скажем, в обед собрать полуправления или департамента Главной Администрации страны и увести трапезничать в один из фешенебельных ресторанов, открытых неподалеку специально для этих целей. Это исконно наше изобретение, как и сногсшибательные бани с бассейном и девочками, расположенные в старинных подвалах, напротив парадного входа в Конституционный суд, под одной из главных чиновных площадей столицы. Может, наверху тебя начальство и дрючит, зато в подвале ты уж сам душу отводишь! Но такие прелести можно встретить лишь в главном городе страны, а уж провинциальные нравы покруче будут.
В российском разгуле главное – задать правильный тон и темп застолью, а это зависит от управителя столом или, по-базарбузучьи, тамады. В нашем случае в питейном заведении люди собрались ушлые, вместе прошедшие и моря водки, и отроги наветов, и зыбучие пески интриг. У всей этой разномастной братии были свои неписаные законы, даже свой дуайен – здоровенный лысый дядька, сыпавший шутками направо и налево и при этом уж пятнадцатый год исполнявший обязанности наместника по Уй-Щегловскому уделу. Ему и было поручено ведение стола. Тосты и здравицы мало чем отличались от обычного чиновного застолья, а после пятой и вовсе перешли в сугубо служебное русло. Так уж у нас заведено – на работе больше говорить об отдыхе и любовных похождениях, а за дружеским столом – о службе да народных чаяниях. Наместники Наместника ничем от собратьев, удобно рассевшихся на всех ветвях государственного древа, не отличались. Здравицы произносились по кругу, но из-за малочисленности компании очень скоро пошли на второй виток, тут и настал час полуправдивых разговоров, к каким Енох особенно прислушивался.
– Господа! Господа! Вы слышали, нашего Воробейчикова вот-вот повысят! – возвестил сипловатым голосом наместник по Усть-Балде Бубницкий, господин правильной наружности, в прошлом жандармский ротмистр.
– В который уж раз? – не без сарказма в голосе отозвался тамада. – У нас что ни день, то пятница! С какой это стати, да и куда?
– В министры обороны вроде прочат...
– Ну уж это враки! Как может быть министром военный человек? Вы только вдумайтесь: министр обороны – генерал! Мы что, воевать с кем собрались, а главное, как на это посмотрит мировое сообщество? Нет, господа, генералам у нас к министерскому креслу в военном ведомстве путь заказан. И я считаю, что это правильно. У военных осмотрительности и гибкости недостаточно...
– Помилуйте, да отчего же так? В новейшей истории есть примеры, когда люди в погонах это министерство возглавляли, – вступил в разговор Енох.
– Милейший Енох Минович, – смачно хрустя огурчиком, нравоучительно произнес Тангай-бек, наместник по Обькоманскому уделу, – погоны погонам рознь. Вот возьмите мои или, скажем, Бубницкого, да и любого из здесь сидящих, у нас у всех особые погоны, хотя с виду и похожи на армейские. А все почему? Потому, что мы по другому ведомству, мы имели честь состоять в жандармском корпусе Его Величества тайной канцелярии. К нам и доверие другое, а те немногие, что занимали этот пост в прежние времена, как раз и вышли из нашей голубой, как говорится, шинели или уж по крайней мере исправно с нами сотрудничали.
– Да бросьте вы, господа, все о служебных делах говорить! Извольте новый анекдотец! – вклинился Юнус Маодзедунович.
– Валяй, Юнус, да попошлее, а то развели здесь, понимаешь, военно-кадровый балаган, – подбодрил его граф Лапотко. – За девицами впору посылать, а они все шефа на повышение шлют! Нам что, плохо при нем живется? Нет, и это всяк скажет, так чего тогда каркать? Вот пришлют какого-нибудь дуболома, тогда и запляшем. Давай свой анекдот!
– Было у отца три сына...
– Два умных, а третий русский... – перебил его, похохатывая Тарабарабуриев, наместник по Уйлатайскому уделу.
– Да не перебивай, а то за испорченную песню оштрафую! – прицыкнул на него дуайен.
– Было у отца три сына. Выросли детки. Вывел их отец в чисто поле, дал в руки по стреле каленой и говорит: «Натяните, сыночки, ваши тугие луки, пустите стрелы в разные стороны, где у кого стрела упадет, тот там свою любовь и найдет». Стрельнули детки, и попал старший среднему в жопу, а младший себе в руку.
Народ дружно засмеялся, и анекдоты пошли косяком. После, с подачи дуайена, завели разговор о неразберихе в представительстве, о ненужности присылаемых оттуда бумаг и запросов.
– Абсолютно вы правы, Казимир Желдорбаевич, – поддержал его Тангай-бек, – главное, что им еще и необходимо отвечать немедленно. А где тут отвечать, коли в уделе света по три-четыре дня не бывает! И как ты заставишь уездного голову и председателя народного каганата ежемесячно ездить на стацсовещания, когда они им, как мертвому ослу припарки?
– А что с него возьмешь, одно слово, вояка! – со вздохом произнес дуайен. – Вот вам, Енох Минович, и подтверждение слов досточтимого Тангай-бека. Был бы Генерал-Наместник из наших, компру бы на всех давно нарыл, как цуцики бы к нему бегали по первому зову. Я-то по первости принес полный расклад: что, где, кто, с кем и как, а он мне: «Это все гадости, Казимир Желдорбаевич, и фискальство, недостойное государственного служащего. Вы это, говорит, бросьте», – а сам-то бумажку забрал – и в стол. Но толку никакого. Небось скучно вам у нас после столиц да заграниц? – без перехода вдруг спросил он у Еноха.
– Отчего же? – разулыбался хозяин застолья. – Весьма забавно и во многом поучительно. Я, правда, не из жандармского корпуса, но понятия об истинной службе имею и накоротке знаком со многими из внешнеполитического департамента вашего ведомства. Поверьте, господа, буду весьма признателен, если вы просветите меня относительно моего удела, уж так полезно все знать, в том числе: кто, с кем и как...
– Сегодня поздновато, народ поднабрался и кроме плясок половецких да срамных девиц ни о чем другом говорить не сможет, а вот завтра с утра вы Юнуса попытайте. Он ваш сосед, да и родня у него в вашем уделе проживает. Он порасскажет, – понизив голос, посоветовал Казимир Желдорбаевич.
– Спасибо, только я было сегодня собрался в ночь восвояси ехать.
– О-о, мил человек! Вы это из головы выкиньте! Ночами у нас неспокойно, ушкуйники пошаливают. Да вас одного и из города не выпустят. А вот и девчонки пожаловали! Эй, бойцы невидимого фронта! Самую красивую – сегодняшнему имениннику, Еноху Миновичу!
Все загалдели. Бросились строить слабо одетых девиц, весело поворачивая их и изгибая в разные стороны.
«Ровно лошадей, – подумал Енох и остановил свой взгляд на миловидной высокой девушке лет тридцати, в простенькой красной кофточке и застиранных джинсах. Длинные рыжие волосы, припухшие от силикона губы, светло-серые глаза, вздернутый носик и настырный, выступающий вперед подбородок. – В городе бы встретил, принял бы за студентку из добропорядочного семейства. Эх, сложна ты, молодая жизнь на бескрайних просторах любезного отечества!»
7.
Костер горел ярко, отчего лунная ночь больше походила на тихий пасмурный день. Казалось, вот-вот окружающая серость разорвется, и сверху хлынет солнечный свет. Но над горами и тайгой мерцали крупные звезды, светила полная луна, мирно потрескивал в огне валежник. Вокруг костра, сторонясь жара, сидела небольшая группа вооруженных и вразнобой одетых людей. Огненные блики выхватывали из белесой полутьмы бородатые лица, сверкающие недобрым блеском глаза, стеганые ватные халаты и жилетки; красные язычки пламени причудливо плясали на вороненых, прохладных округлостях ружейных стволов. Над костром в большом закопченном казане кипело какое-то варево. Временами кто-нибудь из молчальников брал в руки большой половник и подливал себе в пиалу бело-мутную жидкость – традиционный для этих мест зеленый чай, варившийся на молоке с добавлением меда, соли, бараньего жира и листьев конопли. Пойло не только экзотическое, но и чрезвычайно сытное.
– И долго мы будем здесь вот так сидеть?
– А над тобой чо, каплет? Сиди вон, чаек присербывай, на лунные красоты любуйся...
– Да пошел ты со своими красотами! Я тебе что, шавка помойная, свистнули – и тута...
– Сар-мэн, ты что это слюни пускаешь? Тя никто не неволит. Вольному – воля!
– Помолчите, резвотварые, счас Макута-бей пожалует, он вам вмиг объяснит, с каковой стороны дураков дерут, – одернул молодежь грузный мужик, подливая себе чаю. – А ты, Сара Менская, заткни хлебало, раз кликнул бей, знать, стрема стряслась. Он без нуждов стрелки забивать не станет.
– Да я тя счас за Сару, пердло старое, порешу! – выхватывая из-за пояса допотопный пистолет Стечкина, заблажил тот, кого называли Сар-мэном.
– Угомонитесь, придурки! – рявкнул молчавший доселе четвертый разбойник. – Ладно эти щенята тявкают почем зря, а ты, Смит, зачем еще дегтя в кашу подливаешь? Помолчите лучше. Дела-то, видать, серьезные, раз Бей всех собирает.
– Чой-то я здесь всех не вижу, – не унимался Сар-мэн.
– А тебе и видеть незачем...
В лесу тихо ржанула лошадь. Разбойники встрепенулись, напряженно, словно волки, повернули свои кудлатые головы в сторону убегающей вниз, к ручью, тропинке. Тихими шелестами и осторожными шорохами молчала ночь, сипло потрескивал костер, казалось, мир вымер, и никого окрест нет. Но натренированные годами скрытной лесной жизни бородачи слышали стук копыт о каменистую землю и даже негромкий, неразборчивый разговор седоков. Вскорости на полянку неторопко выехали всадники.
– Вот вам и Макута-бей, – вставая, произнес Смит.
Конные спешились. Поздоровались. Присели к огню.
– Спасибо, что приехали, знаю, томитесь вопросом зачем. Да и молва, наверное, уже прошла, что я большую ватагу собираю.
– Так куда ей, молве-то, деться? Дошла, вестимо. Ты уж не томи, – подавая атаману пиалушку с чаем, попросил Бурнус. Именно на это прозвище откликался четвертый и, судя по всему, самый авторитетный разбойник.
– Разговор будет долгим. Здесь с наскоку да с кондачка делать ничего нельзя. Слыхивал ли кто из вас о Шамбале?
– Об чем? – поперхнулся Смит.
– О Шамбале. Место такое, по древним преданиям. Человек там счастье обретает, вечную жизнь и великие знания мира. Сначала все думали, что находится оно в Индии, затем – в Гималаях, а вот по самым новым изысканиям оказывается, что затеряно оно где-то рядом с нами, в дебрях Усть-Чулымского удела. – Атаман замолчал и пристальным взглядом обвел окружающих, будто оценивая каждого и принимая решение, следует ли продолжать разговор на эту пока мало понятную для честной компании тему.
– А чо эти знания для меня лично и для счастья человечества дадут? Я что-то, Макута-бей, ни хрена не понимаю! Ты чо, из-за этакой лабуды нас с мест посрывал? Не понял я, – встал на дыбы Сар-мэн.
– Вот я и говорю, может, рядом оно, это место заповедное, может, не раз у лазов его потаенных ходили. Ходить ходили, а увидеть не привелось, – словно не замечая возмущения строптивого ушкуйника, продолжал Бей. – Народ говорит, насельники тайных этих мест могут кому хочешь глаза отвести. Будет перед тобой девка неописуемой красоты стоять, а тебе почудится, будто куст разлапистый. Такие дела! Но это пока что лишь начало. За Шамбалой этой мир гоняется почитай века три. Денег убухали немерено. И Ленин, и Сталин, и Гитлер, и Мао, и Буш, и «Моссад», и наши современники – правители всех времен пытались ее найти. И вот, похоже, вопрос с мертвой точки сдвинулся. Верные люди шепнули: китайцы все разнюхали да мировым вождям и сообщили, а те, при поддержке наших властей, порешили провести в Усть-Чулыме разыскания этих самых лазов потаенных. Дело строжайшей секретности, ежели у кого из вас язык развяжется, лучше ему было на свет не родиться. И в первую очередь это касается тебя. – Макута сноровисто изогнулся и так схватил Сар-мэна за ворот поношенной стеганки, что она затрещала. – Мне давно уже противно твое зловонное дыхание, и кабы не память о твоем родителе... «Чо, тё, тю...» – передразнивая присмиревшего бандита, продолжал атаман. – Родитель в академии учиться посылал, а он, видите ли, не понимает, об чем здеся народ гутарит! Да и не надо тебе понимать! Сделаешь что скажу, а там по результату упрошу Махатм мозги тебе прочистить да разуму прибавить. Говорил я твоему папаше, не лазь на бабу с перепою! Не послушал, теперь вот мучиться.