— Бывают сердечные драмы…
— Не при такой внешности.
— Существуют и разбитые семьи…
— Восемьдесят пять процентов женщин обычно снова выходят замуж…
— А мужчин?
Он широко улыбнулся и бросил ей шутя:
— Все сто процентов. В Ницце население непостоянно, там много филиалов парижских магазинов, несколько казино. В Виши десятки тысяч курортников меняются каждые двадцать один день. Где-нибудь в другом месте ее бы знали, заинтересовались бы ею. Но не в Ницце и не в Виши. Но может быть, ей нужно было что-то скрывать?
— Ты должен встретиться с Лекером?
— Он просил заходить к нему в любое время. И по-прежнему называет меня патроном, как тогда, когда был у меня на службе…
— Все они так!
— Это, верно, по привычке.
— Может быть, скорее из чувства привязанности?
Он пожал плечами, и они повернули обратно. На сей раз они пошли через старый город, останавливаясь порой перед трогательными предметами в витринах антикваров.
Они знали, что за столом все пансионеры втихомолку наблюдают за ними, и давно привыкли к этому. Мегрэ добросовестно старался следовать советам доктора Риана: глотать только тщательно пережеванную пищу, хотя бы это было картофельное пюре, не нанизывать на вилку новый кусок, не проглотив предыдущий, за едой не пить более одного или двух глотков воды, немного подкрашенной вином. Мегрэ, несколько раз пыхнув трубкой, поднялся по лестнице, чтобы немного отдохнуть не раздеваясь. Сквозь ставни проникал слабый свет, жена, сидя в кресле, просматривала газету. Спросонья он слышал шелест переворачиваемых страниц. Прошло не более двадцати минут, когда раздался стук в дверь. Жена вышла в коридор, послышался шепот, затем она на несколько минут спустилась вниз.
— Это Лекер.
— Что-нибудь новое?
— Приехала сестра. Ее проводили в морг для опознания трупа. Лекер ждет на улице Бурбонне. Он спрашивает, хочешь ли ты присутствовать при допросе?
Мегрэ, ворча, уже встал.
— Подождать тебя у источника?
Источник, стакан воды, железный стул — значит, было уже пять часов дня.
— Это недолго. Лучше жди меня на одной из скамеек около площади, где играют в шары.
Он колебался, брать ли соломенную шляпу.
— Боишься, что посмеются над тобой? — усмехнулась мадам Мегрэ.
Тем хуже. В конце концов у него отпуск. И он лихо надвинул шляпу на голову.
Толпа зевак все еще продолжала глазеть на дом, по-прежнему охраняемый полицейским.
— Садитесь, патрон! Если поставите кресло в углу близ окна, вы увидите ее при полном освещении.
— А вы ее еще не видели?
— Я сидел в ресторане, когда мне сказали, что она в помещении полиции. Ее привезут сюда.
Сквозь тюлевые занавески они заметили подъезжающую черную полицейскую машину и за ней длинное открытое красное авто. Свежий загар на лицах сидящей в нем пары красноречиво свидетельствовал о хорошо проведенном отпуске. Женщина и мужчина пошептались немного, низко склонившись друг к другу, и после короткого поцелуя женщина вышла из машины, а ее спутник, закурив сигарету, остался за рулем. Это был смуглый молодой человек с резкими чертами лица, в желтой трикотажной тенниске, облегавшей его спортивную фигуру. Равнодушно, без всякого любопытства оглядывал он дом.
— Комиссар Лекер. Полагаю, вы Франсина Ланж?
— Верно. — Она кинула взор на Мегрэ, которого ей не представили.
— Мадам или мадемуазель?
— Я не замужем, если вас это интересует. Там, в машине, мой друг. Черта с два! Я слишком хорошо знаю мужчин, чтоб выйти замуж за одного из них. Да и не так-то просто отделаться от них при желании!
Это было красивое создание — ей никак нельзя было дать сорока лет. Прохаживаясь по узкой комнате, она вызывающе демонстрировала прекрасные формы. На ней было платье огненного цвета, почти прозрачное. Можно было поклясться, что от нее все еще пахнет морем.
— Вашу телеграмму мы получили только вчера вечером. Люсьену пришлось просто из кожи вылезти и здорово намаяться, чтобы раздобыть билеты на первый самолет. В Орли мы сели в свою машину, которую оставили там перед отъездом…
— Полагаю, это о вашей сестре идет речь?
Она спокойно кивнула головой, без всякого волнения.
— Может быть, присядете?
— Спасибо. Можно курить? — спросила она, глядя на клубы дыма из трубки Мегрэ, словно хотела сказать: уж ежели этот тип может так рьяно попыхивать трубкой, то и мне позволительно закурить сигарету…
— Прошу вас! Думаю, что это преступление вас так же поразило, как и нас?
— Конечно! Я не ожидала этого.
— Вы не знаете, были ли у нее какие-либо враги?
— Откуда они могли у нее быть?
— Когда вы ее видели в последний раз?
— Шесть или семь лет назад, не скажу точно. Помню, что было это зимой, в метель, она не предупредила о своем приезде, и я очень удивилась, когда она преспокойно вошла в мой парикмахерский салон…
— Вы с ней ладили?
— Как вообще сестры между собой. Я не так уж хорошо ее знала из-за разницы в возрасте. Она кончала школу, когда я только поступила, потом она посещала курсы в Ла-Рошели задолго до того, как я стал маникюршей. Потом она уехала из города.
— Сколько ей тогда было?
— Погодите. Я уже год была в обучении, значит, мне было шестнадцать. Прибавьте семь… Ей было двадцать три года.
— Вы ей писали?
— Редко, у нас в семье это не было принято.
— Ваша мать уже умерла тогда?
— Нет, она умерла через два года, и Элен приехала для раздела имущества. Хотя и делить-то было нечего. Лавочка и гроша не стоила.
— Что делала ваша сестра в Париже?
Мегрэ упорно разглядывал ее, вспоминая силуэт и лицо умершей. Между ними было мало общего. У Франсины глаза были голубыми, волосы золотистыми, может быть, слегка подкрашенными. На первый взгляд это была разбитная особа, бой-баба, наверное, обслуживающая клиентов с преувеличенной любезностью. Она не пыталась изображать благопристойную особу из высшего общества, а, напротив, как бы с удовольствием подчеркивала свою вульгарность.
Не прошло и получаса после посещения морга, а она весело отвечает на вопросы Лекера и даже по привычке кокетничает.
— Что она делала в Париже? Думаю, что была машинисткой в конторе, но я к ней не ходила. Мы ведь не больно-то схожи друг с другом… В пятнадцать лет я уже заимела дружка, шофера такси, и потом у меня было немало других, не думаю, чтоб такое было в духе Элен, или же она хорошо скрывала свои делишки…
— На какой адрес вы ей писали?
— Сначала, я помню, был какой-то отель на авеню Клиши, но название я позабыла… Она частенько меняла отели, потом у нее была квартира на улице Нотр-Дам де-Лоретт, забыла, какой номер…
— Когда вы приехали в Париж, вы навестили сестру?
— Да, конечно, и я была удивлена, как она хорошо устроилась. Я даже сказала ей об этом. У нее была прекрасная комната окнами на улицу, гостиная, кухонька и настоящая ванная комната.
— Был ли какой-нибудь мужчина в ее жизни?
— Не знаю… Мне хотелось остаться на несколько дней у нее, пока найду себе жилье, но она ответила, что проводит меня в очень чистенький и недорогой отель, она, мол, не может жить с кем-нибудь вместе.
— Даже три—четыре дня?
— Так я поняла.
— Это вас не удивило?
— Не очень-то… Знаете, меня удивить нелегко. Если люди позволяют мне поступать так, как мне вздумается, то и они также могут делать что хотят, и вопросов я не задаю.
— Сколько времени вы жили в Париже?
— Одиннадцать лет.
— Все время работали маникюршей?
— Сначала маникюршей, потом косметичкой. Я изучила это ремесло на Елисейских полях.
— Вы жили одна?
— Когда одна, когда нет…
— Встречались с сестрой?
— Можно сказать, никогда.
— Так что вы почти ничего не знаете о ее жизни в Париже?
— Знаю только, что она работала.
— Когда вы вернулись в Ла-Рошель, у вас были большие сбережения?
— Достаточные…
Он не спрашивал, как заработала она эти деньги, и она об этом не говорила, но каждый понимал другого.
— Вы никогда не были замужем?
— Я уже вам отвечала: я не так глупа…
Обернувшись к окну, откуда видно было, какие позы принимал ее спутник, восседая за рулем красного авто с сигаретой в зубах, она воскликнула, посмеиваясь:
— Поглядите, какой у него дурацкий вид! Рожи-то какие корчит! Выпендривается как!
— Но ведь вы же…
— Ну и что! Это мой служащий и к тому же прекрасный мастер, в Ла-Рошели мы живем врозь — не люблю я, чтоб он путался у меня под ногами… В отпуске еще куда ни шло!
— Ваша сестра никогда не имела детей?
— Почему вы об этом спрашиваете?
— Право, не знаю, ведь каждая женщина…
— Насколько мне известно, не имела. Ведь мы бы уж знали, правда?
— А у вас?
— У меня был один. Я жила тогда в Париже, пятнадцать лет точу назад. Первой моей мыслью было отделаться от него, и так, конечно, было бы лучше, но сестра посоветовала его оставить.
— Значит, вы тогда виделись с сестрой?
— Да, я и пошла-то к ней из-за этого… Мне нужно было поговорить с кем-нибудь из близких. Вам это может показаться смешным, но бывают моменты, когда вспоминаешь о семье. Короче, у меня был сын… Филипп. Я поместила его у кормилицы в Вогезах.
— Почему там? У вас там родные, друзья?
— Ничего подобного. Элен нашла этот адрес, не знаю, в каком бюллетене. Я ездила туда несколько раз за два года. Ему там было хорошо, у очень милых крестьян, ферма была чистенькой, но однажды они сообщили мне, что он утонул… — Она задумалась на минутку, пожала плечами: — В конце концов, оно, быть может, и лучше для него!
— Не знаете, была ли у вашей сестры какая-нибудь подруга?
— Не думаю, уже в Марсильи она глядела на других девушек свысока, и ее дразнили «принцессой». Думаю, что и в школе машинописи и стенографии было то же самое…
— Она была гордячка?
Она поколебалась, раздумывая:
— Не знаю… Не то слово. Нет. Она не любила людей… не любила общаться с ними. Вот именно: предпочитала быть одна. Она любила себя, ей нравилось жить так, как есть. В сущности, она была очень довольна собой…
Слова эти поразили Мегрэ: он мысленно вновь увидел «даму в лиловом», попытался определить выражение ее лица и не сумел. Франсине это удалось: «Она очень любила себя». Так любила, что только в одной комнате были три ее фотографии, и в других комнатах, куда он не заходил, несомненно, были тоже. И ни одного портрета матери, сестры, друга или подруги. На берегу моря она тоже была снята одна.
— Я предполагаю, вы ее единственная наследница? Мы не нашли завещания в ее бумагах, правда, они разбросаны преступником, но не вижу, по какой причине он мог бы унести завещание.
— Когда будет погребение?
— Это зависит от вас.
— Как вы думаете, где я должна ее похоронить? — Понятия не имею…;
— Я здесь никого не знаю. В Марсильи вся деревня сбежалась бы на похороны просто из любопытства. Послушайте, если я вам больше не нужна, я поищу себе номер в отеле и приму ванну.
— Жду вас завтра утром…
Уходя, она обернулась на мгновение к Мегрэ, словно спрашивая, что он там делает молча в углу, и нахмурила брови.
Может быть, она узнала комиссара?
В окно они увидели, как она села в машину, наклонилась к спутнику, сказала несколько слов, и машина отъехала. Мужчины переглянулись, и Лекер первый произнес, слегка улыбаясь:
— Ну, что скажете?
Попыхивая трубкой, Мегрэ пробурчал:
— Что и говорить!
Беседовать ему не хотелось, он не забыл, что его ждет жена.
— До завтра, старина…
ГЛАВА III
Мегрэ сидел на своем обычном месте в зеленом кресле у открытого окна. Здесь он ощущал себя скорее в отпуске, а не на лечении, и смерть «дамы в лиловом» вписывалась в распорядок его безмятежной жизни. Накануне вечером они, как обычно, обошли парк. Наступал час театров, казино, кинотеатров. Люди выходили из отелей, пансионов, меблированных комнат, и каждый выбирал себе развлечение по душе. Мегрэ машинально искал прямой, полный достоинства силуэт, удлиненное лицо, высоко вздернутый подбородок и взгляд, беспокойный и жесткий. Только один человек в городе знает тайну дома «Ирис»: тот, кто задушил одинокую женщину. Прогуливается ли он в парке, направляется сейчас в театр или в кино?
Мегрэ разжег трубку, перевернул страницу газеты и невольно вздрогнул, увидев вдруг свою фотографию на две колонки, снятую без его ведома в тот момент, когда он пил один из своих обязательных стаканов воды.
Из соображений скромности мы не сообщали нашим читателям о присутствии среди нас комиссара Мегрэ, который находится в Виши не по делам службы, а для того, чтобы воспользоваться, как и другие выдающиеся личности до него, лечебными свойствами наших вод. Удержится ли комиссар, однако, от желания раскрыть тайну улицы Бурбонне?
Его узнали, когда он выходил из дома, где было совершено преступление, вместе с симпатичным комиссаром Лекером, начальником уголовной полиции в Клермон-Ферране, ведущим следствие.
Возьмет ли верх необходимость лечения или…»
Он отбросил газету и пожал плечами. До девяти часов все его дела совершались по твердо установленному распорядку, и, когда мадам Мегрэ в розовом костюме показалась в дверях, они направились к лестнице.
— Доброе утро, дамы и господа!
Это был неизменный привет хозяина. Мегрэ заметил силуэт на тротуаре и отблеск света на объективе фотоаппарата.
— Он уж час как ожидает вас… Это не из «Монтаньи», где пишут о вас в утреннем номере, а из «Трибюн», из Сент-Этьенна…
Человек с камерой был высок, с рыжей шевелюрой, одно плечо выше другого. Он бросился навстречу комиссару.
— Вы позволите сфотографировать вас? Только один снимок…
К чему отказываться? Он остановился неподвижно у входа. Мадам Мегрэ отошла в сторону.
— Поднимите немного голову…
Впервые за многие годы его фотографировали в соломенной шляпе. Он носил такую только у себя на даче, в Мэн на Луаре, старую шляпу садовника.
— Еще раз… Одну секунду… Спасибо. Мсье Мегрэ, смею ли спросить, вы действительно занимаетесь этим делом?
— Как шеф уголовного управления с набережной д’Орфевр я не вмешиваюсь в то, что происходит за пределами Парижа…
— Но преступление все же вас интересует? — Как и большинство ваших читателей.
— Ведь преступление имеет особенный характер — жертва была одинокой, ни с кем не общалась, неясен мотив, не видно причины…
— Когда ближе ознакомятся с ее личностью, выяснится и причина и мотив.
Мегрэ нашел Лекера в голубой комнате у телефона.
— Присаживайтесь, патрон. Алло! Это просто удача, что прежняя консьержка на том же месте. Да! Да! Что? Она не знает где? Садилась на метро? Ага, на станции Сен-Жорж. Не разъединяйте, мадемуазель. Ну спасибо. Я пошлю тебе опросный лист, чтобы все это упорядочить. Да, да, разумеется, с ребятами всегда заботы. Я-то об этом кое-что знаю. С тремя моими мальчишками…
Он повесил трубку и обернулся к Мегрэ.
— Это Жюльен, вы должны его знать, сейчас он инспектор в девятом округе, я просил его вчера порыться в бумагах. Он нашел точный адрес Элен Ланж на улице Нотр-Дам де-Лоретт, где она жила четыре года.
— Значит, с двадцати восьми до тридцати двух лет…
— Да, почти… Консьержка все та же. Мадемуазель Ланж как будто была спокойной девицей. Она уходила и приходила в определенное время, как человек работающий, редко выходила по вечерам куда-нибудь в театр или в кино… Служба ее, должно быть, была в другом квартале, потому что она садилась в метро. В половине первого возвращалась, завтракала и вновь уходила. В половине седьмого возвращалась.
— Кто-нибудь у нее бывал?
— Один человек, всегда один и тот же.
— Консьержка знает его имя?
— Ничего она о нем не знает. Он приходил раз—два в неделю к половине девятого, а к десяти часам уже уходил.