— Потенциальных возможностей человека, — ответил Лыков. — Картотеки учитывают выявленные способности человека, а невыявленные? Ведь очень часто нужен только случай, чтобы человек раскрыл свои способности. И вот приходит случай — работа на Венере. А вы подходящего человека не берете.
— Чем же он замечателен, этот ваш Игорь Горин? — спросил Эдвардс.
— Он пилот. Рожден, чтобы летать, в смысле управлять машинами. На Земле пилотов, как вы знаете, даже на трансокеанских лайнерах заменяют автоматами. А на Венере он вам очень пригодится.
— А что он знает еще?
— Его вторая профессия — биология. Снимает фильм из жизни уссурийских тигров. Основал заповедник на сопке Остроконечной для осмотра с воздуха.
— Только-то! Мы отказывали людям, владеющим шестью профессиями.
— Вот-вот. В этом и заключается ваша ошибка. В вашем списке наверняка наберется с полсотни профессий, которых вы вообще не отыщите на Земле! А Игорь Горин сможет делать все эти пятьдесят видов работ и, если понадобится, еще десять. Таким, как он, цены не было лет двести назад, когда все делалось вручную. Он родился слишком поздно, то есть как раз в самое время для Венеры. Поэтому-то я и считаю, что вы должны идти от рекомендации знающих людей, а потом уже обращаться к электронным картотекам.
— И упустим людей, которых никто не догадался рекомендовать, — спокойно возразил Эдвардс. — Например, вас. Вероятно, лучше сочетать два способа. Но вернемся к Игорю Горину. Сам-то он захочет работать на Венере?
— Ах, он сам не знает, чего хочет. Это такой романтик! Знаете, из породы мечтателей.
— Романтик? — поразился Эдвардс.
После ухода Лыкова он некоторое время раздумывал. Первый раз в жизни он ощутил отсутствие романтики в человеке как известный недостаток: равнодушие Лыкова к поездке на Венеру почему-то задевало его.
Игорь Горин оказался худощавым человеком с длинным лицом, свободной прической — что-то от поэта или художника ощущалось в его облике. Но он не сочинял стихов и не писал картин, а разговаривать мог только о механизмах. Из тех людей, что при поломке любой машины не обращаются в Бюро замены, чтобы прислали новую, а сами с наслаждением погружаются в нее и не успокаиваются, пока не найдут причины неисправности и не устранят ее своими руками. Клад в любой экспедиции! И, разумеется, он готов лететь на Венеру или куда угодно хоть сегодня.
Расставшись с Гориным, Эдвардс с огорчением констатировал, что первый человек, зачисленный им в состав научной станции, оказался самым настоящим и неисправимым романтиком, — в этом не оставалось ни малейшего сомнения. Он говорил о машинах так, как не всякий поэт говорит о возлюбленной. Впрочем, не будь он таким, подумал в утешение Эдвардс, он не знал бы так машины. А главное, подобного склада человек, конечно, с особенной охотой будет придумывать выход из любого трудного положения, в котором могут очутиться сотрудники станции со своими многочисленными механизмами; искать выход из безвыходных обстоятельств для него — сущее удовольствие. В этом он и видит всю прелесть своей профессии. Но зато уж Эдвардс твердо решил привлечь в экспедицию Лыкова.
Приходил Барч, рекомендованный Карбышевым. Это был работник Биологической защиты, один из тех, на чьих плечах лежала огромная работа по переустройству мира микробов на нашей планете. Глядя в лицо Барча с сухой кожей, обожженной в тропиках и продубленной морским ветром, в ясные голубые глаза, спокойно взирающие на мир, Эдвардс чувствовал перед собой бойца, закаленного, бывалого, готового идти на любую опасную операцию без ненужного риска, обдуманно и расчетливо, но и без страха. На Венере, где опасности подстерегают на каждом шагу, где любая лужа полна неведомых существ и даже воздух кишит невидимыми представителями незнакомой человеку жизни, такому человеку, как Барч, есть возможность применить свои способности и навыки, ставшие для него уже чертами характера. Карбышев умеет подбирать людей, ничего не скажешь.
Следующего кандидата раскопали секретарь с Элеонорой. Все-таки удивительно остроумно устроена машина, неутомимо ведущая летопись жизни каждого обитателя Земли. Лыков ее недостаточно оценил. О многих людях мы ничего не знаем, пока не затребуем те или иные сведения о них. И тут оказывается, что скромнейший человек, никогда словом не обмолвившийся о себе, совершал когда-то чуть не геракловы подвиги. Или что известный ученый вне своей специальности — единственный на Земле человек, который владеет редчайшей профессией, даже название которой знают немногие, а изучил он ее просто так, для интереса, и оказывает услуги обществу, когда оно в них нуждается. Многое может рассказать Элеонора — бесстрастная, как судебный протокол, и точная, как всякая математическая машина.
Человек, предложенный вниманию Эдвардса Элеонорой, принадлежал к редкому в наши дни племени бродяг и непосед. То ли остатки инстинкта кочевых народов вдруг пробудились в его крови, то ли ненасытное любопытство гнало его по белу свету и не позволяло засиживаться подолгу на одном месте, — но он действительно исколесил весь земной шар. Его видели тропики, умеренные области, полярные зоны; он опускался на дно глубочайших впадин океана, работая там на бурении скважин; он дежурил на высокогорных станциях, выполняя один обязанности всего персонала, он прокладывал знаменитую Меридианную дорогу, строил Лунный город, чистил вулкан Везувий — легче перечислять, чего он не делал, чем то, кем он был. К тому же он обладал завидным характером, дружелюбие переполняло его. По виду это был щупленький, похожий на семечко одуванчика человек и так легко передвигавшийся, словно его и правда поддерживал в воздухе парашютик. Звали его чрезвычайно коротко: Ив.
Побеседовав с ним, Эдвардс быстро понял, чем будет полезен в составе экспедиции такой неугомонный человек. Он, конечно, не успокоится, пока не перепробует по крайней мере половины из двухсот пятидесяти профессий, которые нужны на Венере. Значит, в случае необходимости он сможет заменить там многих.
Каждый день являлись кандидаты. Список Эдвардса все рос.
Все участники Восьмой экспедиции попросились работать в первой смене научной станции на Венере, и с их желанием согласились. Теперь, кроме Карбышева, Эдвардс все чаще видел в своем бюро огромного Нгарробу — как уверяли журналисты, единственного представителя Земли, способного поспорить силой с обитателями Венеры, маленького изящного Гарги из Индийской, академии и всегда спокойного Сун-лина, который сам про себя говорил, что в глубине души он не менее пылок, чем Нгарроба, но просто лучше владеет собой.
Закончился конкурс на лучший проект здания станции на Венере. Плановое бюро отобрало три проекта для осуществления в натуре. После испытания на полигоне одна станция будет отправлена по прямому назначению на Венеру, остальные займут место в Музее Неосуществленных проектов.
Дела шли как нельзя лучше, но Эдвардс все чаще и чаще испытывал беспокойство.
5
Сборка отобранных типов зданий научной станции для Венеры на полигоне двигалась полным ходом. Сто двадцать специализированных заводов изготовляли оборудование. Ракетный институт заканчивал конструирование шести образцов грузовых ракет и одной пассажирской.
Все шло явно хорошо, но беспокойство не покидало Эдвардса. Не то, чтобы у него возникло предчувствие. Он не знал таких ощущений. Но Эдвардс ждал какой-нибудь неприятности. Не могло все идти гладко. Так не бывало еще ни разу. Он знал — «что-нибудь» случится.
Конечно, коэффициент случайности на нашей планете сейчас очень низок, нет никакого сравнения с прошлыми временами. Но чем более удаляется человек от родной планеты, тем резче возрастает этот опасный коэффициент. И, вероятно, риск непредвиденных осложнений сохранится до тех пор, пока человек будет все так же неутомимо штурмовать неведомое.
И тут случилась эта история с ураганом. В наши дни, когда ураганы ходят по маршрутам, предсказываемым синоптическими машинами, она выглядела особенно нелепой. Ураган, чуть больше средней силы, шел себе спокойненько — обычный мирный ураган, явно не желавший, чтобы его расстреляли. Но потом ему словно попала вожжа под хвост. Он взял и изменил маршрут — вопреки всем вычислениям, которые сделала синоптическая машина на основе анализа его же собственного движения. Никто не успел ничего предпринять — люди отвыкли от шуток ураганов. Он направился прямо на полигон, где стояли три станции, предназначенные для отправки на Венеру. Творение необузданной природы прошло как варвар, попирая ногой продукты цивилизации технически совершенного XXI века. Ураган разрушил станцию, построенную в виде кольца, и разбросал ее части, как взбесившийся носорог. Другую станцию — в виде исполинского куба — он не мог сломать; тогда он, понатужившись, опрокинул ее. А третью станцию — целый квартал пластмассовых домов, соединенных трубами-коридорами, — поднял, как связку бубликов, и забросил за облака.
Смятение еще не улеглось, когда Карбышев объявил, что он очень рад приключению. На Венере, объяснил он, часты ураганы, по мощи они оставляют далеко позади все земные. Службы предупреждения там, естественно, нет. Таким образом, сорвавшийся с маршрута земной ураган воссоздал условия, сходные с теми, в которые попадут обитатели станции на Венере. И в согласии с ураганом Карбышев забраковал проекты станции «кольцо» и «куб», как не выдержавшие экзамена. Что касается «черепахи», как называли третий вариант, то инженеры пришли к выводу: если бы она не просто лежала на бетонном полигоне, а ее закрепили на якорях, как это и будет на Венере, никакой ураган ничего бы с ней не сделал.
Тогда Эдвардс решил, что это вовсе не тот злосчастный случай, которого он опасался. Тот еще придет.
И он действительно наступил. Конечно, «что-то» произошло с ракетами; этого следовало ожидать — слишком много их участвовало в операции и они были новых типов. Случай любит как раз такие ситуации.
Вначале все шло благополучно: ракеты выходили с конвейера и поступали в обкатку. Уже минуло три года с тех пор, как Контроль Безопасности после нескольких промахов грузовых ракет, а главное, трагической гибели «Марса-11» с людьми, запретил выпуск ракет в космос без предварительного опробования на трассе Луна — Земля.
И вот новехонькие ракеты, снятые с конвейера, устремлялись по обкаточной трассе на Луну. Далее события развивались следующим образом.
Ночью наблюдатели Пулковской обсерватории обнаружили яркую вспышку в созвездии Девы. Одновременно дальние локаторы доложили, что потеряли ракету № 78, которую вели в полете от Земли к Луне. Затем пришло сообщение с Луны, что семьдесят восьмая не прибыла на космодром, где ее ожидали. Одновременно Луна запрашивала подтверждения прибытия ракеты № 76 на космодром «Африка». Локаторы «Африки» донесли, что семьдесят шестая не входила в зону полей наведения. Тем временем в космос, согласно расписанию, ушли две новые ракеты — с Луны и с Земли. Все ждали: не столкнутся ли и они?
Немедленно был созван Совет по межпланетным путешествиям. Заседание открылось в пустом зале. Один за другим люди, находившиеся в самых разных местах системы Земля — Луна, появлялись на экранах, взволнованные и обдумывающие события. Председатель Совета, единственный, кто находился в зале, предоставил слово главному космонавту Дорджи. Тот назвал сто одну возможную причину столкновения: нарушение режима работы двигателей и в результате — замедление или ускорение хода ракеты, выход из строя или порча какого-либо прибора управления, отклонение ракеты от орбиты вследствие встречи с метеоритом и т. п. — причин хватало. Самое трудное было установить, почему ракеты не разминулись автоматически. Ведь они снабжены рулями, связанными с локаторами. Конечно, мог выйти из строя и какой-нибудь из этих механизмов. Но неисправность сразу в двух ракетах исключалась. Таких случаев да последние двадцать лет не было.
Разговор шел довольно беспредметный, пока инженер Главной испытательной станции Майкл не сделал сенсационного сообщения. Он заявил, что ракеты оказались жертвами чрезмерной точности полета. Удобные для обкатки трассы сходились временами в пространстве, поэтому испытываемым ракетам был дан строгий приказ — не отклоняться от заданного маршрута больше определенной величины. Но что значит дать приказ автомату? Так сблокировать механизмы и подвести такое напряжение к приборам управления, чтобы оно пересиливало все другие токи, все другие электрические мысли пли ощущения, если можно так выразиться, откуда бы они ни поступали. Другими словами, от ракеты потребовали слепого выполнения приказа. И она повиновалась «не рассуждая».
Майкл нарисовал картину того, что случилось. Встреча в космосе произошла на максимальной точке отклонения семьдесят восьмой от своей орбиты. Встречная ракета просигнализировала, что берет в сторону, и изменила курс. А семьдесят восьмая, вместо того чтобы уклониться в противоположную сторону, продолжала лететь прямо. Она не могла поступить иначе, так как приказ запрещал отходить от маршрута дальше нормы. В космосе все решают секунды, часто их доли. Упущенный для начала маневра момент может означать невозможность его выполнения. Обе ракеты проскочили свои критические точки, а на близком расстоянии поворот равносилен аварии. Вероятно, были экстренно включены тормозные и поворотные двигатели — ракеты от этого закувыркались, подобно электромобилям при резком торможении на полном ходу, и уже, как камни, по инерции полетели навстречу друг другу.
Что тут поднялось! Один за другим участники совещания требовали слова. И было от чего волноваться. Впервые на Венеру отправлялось столько ракет. Конечно, ни одна ракета в полете не повторит маршрут другой. Вылетаете ли вы через день, через час или хотя бы через минуту после вашего товарища, вы идете уже совсем другой дорогой — другая длина, другая кривизна, другие скорости на отдельных участках, все другое, только место посадки то же самое. Но вблизи Венеры пучок трасс сходится, и ракеты прибывают вовсе не с теми интервалами, с которыми они стартовали. Здесь возможны столкновения, если будет допущена малейшая ошибка. И вот одно столкновение уже произошло, и главное, на трассе Земля — Луна, где существуют станции наведения и локаторы, которых нет на Венере. Весь замысел операции «Венера-9» был поставлен под сомнение.
Больше всех волновались, конечно, представители Контроля Безопасности.
— Вы хотите высадить на Венере людей, — говорили они, — а потом обрушить на их головы град грузовых ракет. Люди должны разгружать ракеты и отправлять их обратно, слыша над головой свист все новых прилетающих ракет и видя, как они шлепаются вокруг с возможными, «допустимыми» отклонениями от орбиты.
— Чтобы ракеты не столкнулись в полете, — возражали другие, — их нужно снабдить высокочувствительными и быстро реагирующими устройствами, отклоняющими их друг от друга при малейшей угрозе чрезмерного сближения.
— Такие «шарахающиеся» ракеты, — объясняли третьи, — гораздо опаснее обыкновенных, идущих себе спокойно по заданному маршруту. Нужно просто точнее рассчитать и скрупулезно соблюдать эти маршруты.
— Такая точность, — сомневались некоторые, — в настоящее время не может быть достигнута, тому доказательство — столкновение на обкатной трассе. Ведь до сих пор все космические полеты производились так, что в бескрайних просторах космоса больше одной ракеты не находилось. Возникла совершенно новая проблема, и современная техника к этому не готова.
— Что же делать?
— Отложить полет на три с половиной года или на четырнадцать лет до тех пор, пока техника не обеспечит стопроцентную безопасность.
Председательствующий уже дважды уменьшал изображение людей на огромных экранах, иначе все желающие высказаться не уместились бы. Кажется, один только Эдвардс сохранял спокойствие. Такой шум бывал и прежде, когда в игру вступали обстоятельства, не предусмотренные первоначальным планом. Эдвардс знал, что операция все равно состоится и, конечно, в назначенный срок. Он внимательно слушал всех и соображал, что же нужно сделать? Он не мог позволить себе фантастические домыслы, представлять живую картину падающих на людей ракет, столкновение в космосе и прочее; он был тем человеком, который должен сделать так, чтобы ничего этого не произошло. И все умолкли, когда он попросил слова.
— Было бы недостойно людей, — сказал он, — если бы мы отказались от полета в ближайший допустимый срок только вследствие того, что техника в данный момент не вполне готова. Техника — наша гордость, наша сила, это то, что обеспечило нам практический доступ к другим мирам, и признаваться в ее слабости нет никаких оснований. Значит, все дело во времени. Его мало, но вспомните, что каждая наша минута по заложенным в ней возможностям соответствует по крайней мере суткам сто лет назад или году полтысячи лет назад. В наших руках сделать это время еще более емким. Итак, я предлагаю…
Эдвардс сделал паузу, обвел взглядом экраны, с которых на него смотрело множество глаз (сам Эдвардс сидел в своем бюро перед экраном, против письменного стола), и продолжил: