Вторая стрела попала в грудь.
Он опять не почувствовал боли и почти улыбался, вынимая её из своего тела. Ощущение гладкого дерева, выходящего из его плоти, было почти приятным.
После того, как хлынула кровь, Терман наконец понял, что ему настал конец.
Он направил мысленное послание Майне и Лайану, умоляя их об осторожности. Он понимал, что его убили только за то, что посчитали крестьянином: Эллония посылала своих людей убивать всех крестьян. Таких, как он сам, как его жена или сын, всех подряд. Ему было известно, что в последние годы Лайанхоум избежал общей участи исключительно потому, что его присутствие каким-то неведомым образом влияло на мышление эллонов, мешая им сконцентрировать свои мысли на том факте, что деревня существовала: как будто всякий раз, когда они приближались к Лайанхоуму, что-то отвлекало их и поворачивало в какую-нибудь другую сторону. Он не понимал, как это получается. Может, его бессознательная способность возвращать крестьян к реальности отнимала часть этого восприятия у эллонов?
Он упал на кучу коричневых листьев возле куста и услышал смех солдат, наблюдавших за его смертью. Кровь пошла горлом. Он посчитал копыта гарцевавших вокруг него коней и понял, что всадников было семеро.
Семеро всадников на одного крестьянина? Мысленно попрощавшись со всеми, он умер.
* * *
Надар стал капитаном армии Эллонии. Его солдаты уже уничтожили большую часть деревень на юге, и это сделало его известным в Гиорране. Продвижение по службе пошло очень быстро. Иногда, по большей части для того, чтобы не забывать своё ремесло, он сам водил своих огрубевших от убийств солдат на юг.
Он был уверен, что пока ещё не нашёл ту деревню, которая так беспокоила его.
Крестьянин средних лет погиб от стрел его лучников. Сам он отъехал подальше от сцены убийства. Он делал вид, что осматривает деревья в поисках засады, но на самом деле вспоминал то, что говорил ему Ветер. Этот бунт будет большим, нежели коллективное помешательство толпы безмозглых крестьян. Он чувствовал это. И разве не советовал ему Гарндон рассматривать всё серьёзно? Старый Маршал, который удивлял всех и больше всего себя, оставаясь всё это время живым, ещё пользовался у Надара уважением.
Отсюда и чувство вины. Надар знал, что Гарндон потребовал бы, чтобы он наблюдал за смертью крестьянина, за каждой его судорогой, как бы внося, таким образом, вклад и вечное существование Дома Эллона. Однако он не любил смотреть на муки других людей и чувствовал себя лучше, когда они умирали быстро — как вот этот.
Он сказал Солнцу несколько слов благодарности и попросил, чтобы душа крестьянина (если у него была душа, что весьма сомнительно) пребывала в покое в своей последующей жизни.
Взрослея, Надар стал брезгливым по отношению к своему призванию. «Жги деревни!» «Бей крестьян!» «Насилуй детей!» Много периодов бодрствования назад это казалось абстрактным, как строевые команды, взывало к его солдатскому мужеству. Теперь же, когда он понюхал запах жареной человеческой плоти, когда видел, как взрослые люди смеются над корчащимся от боли умирающим ребёнком, он не желал, чтобы эти воспоминания оставались в его памяти. Слава Солнцу, что этот крестьянин уже почти мёртв: его уход был сравнительно мирным.
«Разве все эти убийства стоят того, чего ты добиваешься?» — спросил его внутренний голос.
«Да», — ответил он твёрдо.
Да, стоят. Должны стоить.
Надар был самым молодым капитаном из тех, кого могли припомнить его начальники, но он намеревался взобраться по служебной лестнице ещё выше, если повезёт, до самого верха. Он хотел занять пост Маршала, когда Гарндон, наконец, закончит свой спор со смертью, а это событие не за горами. Смерть нескольких сот крестьян была пустяком по сравнению с его амбициями. Ему лишь хотелось, чтобы эти безмозглые твари кричали поменьше перед смертью и чтобы в их телах было поменьше крови.
Прекрасно. Крестьянин был мёртв.
Теперь всё. Он вместе с горсткой солдат снова вольётся в основной отряд.
Один из солдат спустился на землю, собираясь разрубить тело Термана на куски, но Надар выкрикнул приказ, и солдат тупо вскарабкался обратно в седло.
«Запоздалая милость», — сказал внутренний голос.
«Милость? — переспросил Надар. — Он мёртв. Он больше не будет страдать».
«Да, — продолжал голос, — именно это я и имел в виду. Ты будешь чувствовать себя лучше, если безжизненное тело не будет изувечено, вовсе не из-за того, что сопереживаешь этому человеку, а просто потому, что пытаешься доказать себе, что его смерть была нереальной».
«Ты лжёшь!» — соврал сам себе Надар.
Заглушив в себе своего оппонента, он подозвал солдат.
Через несколько минут они присоединились к отряду, и Надар возглавил процессию. Его адъютант лейтенант Риба скакал на красивом чёрном коне в метре позади него.
— Риба, — вдруг сказал Надар, — на этот раз мы найдём деревню. Я это чувствую.
— Да, сэр.
— Уничтожив её, мы сможем остановить всё это.
— Что остановить?
— Убийства, уничтожение…
— Зачем это останавливать?
— Эти крестьяне… они не заслуживают смерти. По крайней мере, не такой.
— Сэр?
Надар замолчал. Эллоны всегда убивали крестьян. Это было смыслом существования как Эллонии, так и крестьян. Он смотрел на деревья по сторонам дороги и завидовал им. Они не чувствовали боли и им не надо было принимать ответственных решений.
Он почесал под мышкой.
— Сэр?
Риба почти поравнялся с ним. Надар сделал предупредительный жест рукой — если бы они поравнялись, это было бы нарушением субординации.
— Мы говорим, что крестьяне — не более, чем овощи, — спокойно продолжал Надар, его голос был едва слышен, заглушаемый стуком копыт. — Я никогда не слышал, чтобы овощи так кричали.
— Поэтому мы не жжём кабачки в кострах, сэр.
— Да, и мы всегда можем отшутиться.
— Сэр?
— Впереди большие перемены. В былые времена мы рассматривали крестьян, как что-то наподобие домашнего скота. Думаю, вскоре нам придётся пересмотреть своё отношение.
На конях скрипела сбруя. Лейтенант подумал, убить ли ему этого офицера-еретика сейчас или подождать ещё немного. Конские копыта грохотали по утоптанной дороге.
Отказавшись от мыслей об убийстве, Риба спросил:
— Почему вы думаете, что на этот раз мы найдём деревню, сэр?
— Не знаю, — медленно произнёс Надар, машинально нагнувшись, чтобы похлопать шею своего коня и сказать ему пару ничего не значащих ободряющих слов. — Я не был так уверен, когда мы выехали из Гиоррана, но за последний час моя уверенность окрепла.
Риба разглядывал спину своего командира, и, повернувшись, Надар поймал его взгляд.
— Этот крестьянин… — сказал Риба.
Надар снова отвернулся, глядя на дорогу перед собой. Странно, что он сам не подумал об этом раньше. Но Риба был прав. Его адъютант оказался более наблюдательным. Да, именно, когда умер крестьянин, Надар впервые почувствовал уверенность, что на этот раз им повезёт, что бы там не говорил Ветер на горе неподалёку от Гиоррана много лет назад.
На этот раз несомненно…
Его уверенность неожиданно исчезла.
Риба почувствовал, что с капитаном произошла перемена.
— Что случилось? — осторожно спросил он.
— Это снова исчезло, — мрачно произнёс Надар, со злостью ударив по рукоятке меча, как будто оружие было виновато во внезапной перемене его настроения.
— Исчезло?
— Да, исчезло. Исчезло чувство, что мы сегодня найдём деревню. Ч-чёрт. Давай-ка сделаем привал. Мне надо спокойно обдумать всё.
Через несколько минут они нашли необработанное поле, где люди могли прилечь и часок отдохнуть. Риба прокричал необходимые команды, и их небольшой конвой остановился. Раздали провизию: солёное мясо, галеты, сыр и крепкое вино. Солдаты улеглись на мягкую траву. Неподалёку паслось стадо коров, но животные не обращали внимания на людей, вторгшихся на их пастбище, а люди, в свою очередь, не обращали внимания на скот.
Надар принялся за еду не потому, что был голоден, а просто так было нужно. Затем, оставив своих людей обедать на поле, он зашёл в небольшую рощицу.
Тень леса охладила его. Хвойные деревья росли так близко друг к другу, что их ветви пересекались, образуя над головой естественный навес. Иногда, ступая по бугоркам и выемкам, устланным гниющей хвоей, ему приходилось нагибаться под низкорастущими ветвями. Наконец, он лёг на мягкую землю, положил руки под голову и стал смотреть сквозь ветви на яркую голубизну неба. Он зажмурился, и голубизна перешла в розовато-серый цвет. Удивительно, несмотря на безрезультатность этой миссии, он ощущал некое спокойствие и даже умиротворение.
«Ты не хочешь найти эту деревню, — обвинил его внутренний голос. — Разве не так?»
— Не будь глупцом, — пробормотал Надар.
Он засыпал, и ему не хотелось, чтобы его тревожили сомнения. И всё же он признавал справедливость слов, произнесённых ненавистным внутренним голосом. Поиск деревни, где жил пришелец из Мира (если этот Мир действительно существовал) уже довольно долгое время поднимал его по служебной лестнице. И, если он, в конце концов, уничтожит пришельца, то исчезнет и движущая сила его карьеры. Ему очень не хотелось думать об этом. Он хотел забыть обо всём и просто плыть по течению, наблюдая за ходом событий.
Ещё не так давно его жгла уверенность, что он, наконец, уничтожит деревню, которая не давалась ему так долго. Теперь же он был уверен в обратном: она будет ускользать от него вечно. В моменты таких сомнений он просто не имел права чувствовать умиротворение. Он уснул.
Обед его людей затянулся, и Рибе пришлось отправляться на поиски своего командира.
* * *
Лайан почувствовал, что его отец умирает.
Мальчик тут же забыл о своей обиде на мать. Он бросился обратно с такой скоростью, на какую только были способны его маленькие ноги. Он бежал домой, крича что-то нечленораздельное. Домашние животные разбегались в стороны, когда он пробегал по полям мимо них. Ему хотелось поскорей ощутить тепло и нежность материнского тела. Его мать готовила ужин.
— В чём дело, Лайан? — холодно спросила она. — Решил, что твоя мать была права?
— Нет… нет, — сказал он, с трудом переводя дыхание. — Отец… Он мёртв.
— Нет!
Тем не менее, она поверила сыну сразу же.
Её глаза наполнились слезами, но она всё-таки убрала посуду, прежде чем сесть за стол и обхватить голову руками. Она смотрела на доски стола, надеясь, что сучки и жилки на его поверхности расскажут ей, что на самом деле всё в порядке, так же, как и раньше. Терман. Он был хорошим и любящим мужем, он так много значил для деревни, защищая её от разорения , посетившего их соседей. Они занимались любовью в прошлый период сна, и она до сих пор ощущала запах его тела на своей коже. Существование без него казалось ей невозможным, но она понимала, что ради сына ей необходимо продолжать жить. Её голова была забита делами: что делать, когда делать, как делать… Прошло достаточно много времени, прежде чем настоящая печаль охватила её.
Когда чувство пришло, оно казалось бездонным и всепоглощающим.
Она посадила рыдающего ребёнка себе на колени, крепко Прижала его и стала гладить по спине, пытаясь поддержать… Его слёзы и сопли оставили длинную блестящую полосу на её шерстяном платье. Её собственные слёзы намочили его жёлтые волосы.
Ей показалось, что память её исчезает, она даже не понимала, почему так плачет. Её ребёнок рядом с ней. Чего ещё желать матери? Ей показалось, что в её жизни был ещё кто-то, что этот человек был для неё очень важен, но она не помнила ничего, кроме миллиарда каких-то отрывочных образов.
Её глаза остановились на каком-то предмете, лежавшем рядом. У него был кожаный переплёт и большое число тонких гнущихся листов, на которых кто-то нацарапал значки. Положив заснувшего Лайана на плечо, где, как она считала, ему будет удобно, она потянулась за этим предметом. Как только она коснулась его, память, как старый друг, тотчас стала возвращаться.
Это были её записи.
Терман обучил её искусству письма, и она сделала себе книгу, куда записывала всё, что случилось за день, на случай, подобный этому. Осторожно свободной рукой она открыла последнюю исписанную страницу.
Символы ничего не значили для неё.
Лайан задрожал во сне. Слёзы на его глазах высохли и образовали корочку.
Она знала, что ключ к этим записям где-то здесь. Её сын, просыпаясь, подвёл её ближе к пониманию написанного, но всё же недостаточно близко: её разум вновь заволакивал туман.
Она перевернула несколько страниц. Её раздражало, что она помнила о том, что знает значение этих символов: они упорядоченно располагались на странице и среди них попадались одинаковые, которые, как она полагала, имели одинаковое значение. Некая завитушка присутствовала по десять, а то и двенадцать раз на каждой странице. Был ещё маленький менее сложный значок, встречавшийся ещё чаще.
Лайан проснулся. Его любопытные глаза следили за пальцами, листавшими книгу.
Теперь значки уже не казались бессмысленными. Они уже говорили с ней.
«Лайан уже так вырос… Когда он вырастет, то будет выше, чем его отец».
«Умерла свинья, и мы съели часть мяса свежим, а остальное засолили. Лайану тогда стало плохо. Терман дал у амбара имена пятерым людям из другой деревни (двум мужчинам и трём женщинам). Конечно же, как только они ушли за холмы, то сразу же забыли свои имена, но Терман считает, что они ещё вернутся».
«Второго ребёнка у меня теперь не будет. Сидя в туалете, я почувствовала сильную боль. Я посмотрела вниз и увидела сгусток крови. Думаю, что расстроилась бы больше, если бы это произошло позже, когда плод был бы похож на человека. Я обрадовалась, что ещё не говорила Терману, что жду ребёнка. Ещё лучше, что не рассказала Лайану, он бы обвинил само Солнце в том, что потерял долгожданного братишку или сестрёнку…»
Она прочла ещё немного, пока не сообразила, что глаза Лайана тоже устремлены в книгу, а губы шевелятся по мере того, как он впитывает то, что она когда-то написала.
Она резко захлопнула книгу и отодвинула в сторону его руку, которая потянулась к ней. В книге было слишком много личного, и она не могла позволить сыну читать это. Раньше она никогда не догадывалась о том, что он умеет читать. Видимо, Терман научил его во время совместных путешествий по холмам вдали от дома.
Майна легонько шлёпнула его и поцеловала в лоб.
— Думаю, ты прав, — сказала она. — Тебе придётся быстро повзрослеть, ма… средних размеров человек.
— Я знаю. Отец мёртв. Мне теперь надо будет защищать тебя, мама, но ты не бойся: я смогу защитить тебя от диких зверей.
Несмотря на своё горе, она улыбнулась.
— Не думаю, что это понадобится. Вокруг не так уж много диких зверей.
— А эллоны?
— Да, эллоны есть. Твой отец держал их на расстоянии так долго, что они наверно уже забыли о нашем существовании.
Она крепко прижала сына к своей груди, скрестив пальцы у него на спине.
Он прильнул к ней на мгновение, но затем вдруг оттолкнул.
— Я тоже могу держать эллонов на расстоянии, как отец, — сказал он.
Она опять улыбнулась вопреки своей душевной боли. Он был таким маленьким и так искренне хотел быть большим.
— Можешь? — насмешливо спросила она, принимая его слова за детское хвастовство.
— Конечно, могу, — ответил он, глядя на неё с изумлением. — Разве ты не знала?
Теперь настал её черёд удивляться.
— Нет, — ответила она. — А ты уверен в этом?
— Конечно уверен. Я наблюдал за тем, как отец делал это. Думаю, он сам не понимал, как это делает, но со стороны было хорошо видно.
Ей было стыдно. Она знала Термана лучше, чем кто-либо другой, а ребёнок смог заметить у него то, что напрочь ускользнуло от неё.
— Как? — спросила она, делая вид, что подтрунивает над ним.
— Вот так.
Он слез с колен. На его гладком лбу появились морщинки от напряжения, когда он сфокусировал всё внимание на своих руках, которые держал перед собой. Она смотрела на него, и время, казалось, остановилось. Привычные деревенские звуки и пение птиц исчезли, и ей показалось, что они с Лайаном навеки заперты в этой тёмной грязной комнате.