— Нет, — сказала Рин, — я не беременна.
Она пошла вместе с Сайор на кухню. Там царил разгром.
— Домашнее хозяйство всегда было моим слабым местом, — сказала она нервно, видимо, чувствуя вину за это. Она вытерла один из стульев, усадила на него Сайор и принесла чашку тёплой воды.
— Лайан и я… ну… это просто не получалось.
Она вялым движением руки показала себе между ног и пожала плечами.
— Вот с Марьей — другое дело. Но Марья умерла.
— Извини, — сказала Сайор. — Так много наших погибло…
Она выпила воду одним глотком и поставила чашку на обшарпанный стол. Они надолго замолчали, вспоминая Марью. Она всегда была тенью Рин и словно направляла всю свою энергию на то, чтобы подражать ей.
— Не надо, — сказала наконец Рин.
— Что не надо? Ты не жалеешь, что Марья умерла? — с удивлением спросила Сайор, наклонившись вперёд и опершись локтями на колени.
— Нет, конечно же, я жалею об этом.
Рин со злостью отмахнулась от надоедливой осы. Та, казалось, в ужасе вылетела в открытое окно. Блестящие глаза Рин сурово глядели на Сайор.
— Никогда так больше не говори, — сказала она холодно. — Марья была моей любовницей, и пока мы были вместе, я думала, что никто не в силах заменить её для меня. Но теперь она мертва, и её не вернёшь. Сначала я было попыталась забыть её, но потом подумала: зачем? Может, лучше не забывать? Когда-нибудь я, возможно, найду другую любовницу, и отдам ей всю любовь, на которую способна, но это не значит, что я должна забыть о той любви.
— Я знаю, — тихо сказала Сайор. — Лайан был для меня всем, но когда он умер, я ничего не чувствовала. «Ничего» это даже не то слово. У меня было множество чувств, но все они происходили от моего эгоизма: я хотела, чтобы он жил только потому, чтобы он был рядом со мной, чтобы я не была одинокой. Мне хотелось дотрагиваться до него, когда я захочу… Иногда мне даже кажется, что я не любила его а просто убедила себя в этом, но он затмил для меня весь свет.
Ока посмотрела на грязную солому на полу.
— Некоторое время я чувствовала его боль, как будто она была моей собственной. Затем всё изменилось. Когда он умер, я могла думать только о том, что меня лишили его. Но это — эгоизм. Мне жать, что у него не получилось с тобой
— Он любил тебя, — сказала ей Рин.
Сайор улыбнулась и расстроилась: улыбка получилась грустной.
— Он любил тебя, — продолжала Рин, — но также он любил и всех нас. Ты обманываешь себя, если думаешь по-другому. Ты была краеугольным камнем в его жизни, а если бы пожелала быть его единственной любовницей, он согласился бы на это. Но в нём было слишком много любви, чтобы дарить её всего лишь одному человеку. Когда я спала вместе с ним и с Марьей, я ощущала его любовь к ней. Он хотел давать, а не брать. Когда он захотел подарить мне любовь, и у него не получилось, он почти плакал. Ему казалось, что если он не хочет моего тела, то он обижает меня этим. Я гладила его по спине до тех пор, пока он не уснул; затем и я уснула, обнимая его, а Марья обнимала меня. Это была любовь. Это была любовь, которую он хотел дарить всем. Просто близость. Не заблуждайся насчёт того, что он использовал женщин лишь для своего воспроизводства.
— Ты откровенна, — сказала Сайор. Ей не хотелось, чтобы в этих словах было так много резкости.
— Конечно. А ты предпочла бы, чтоб я солгала тебе?
Сайор на секунду задержала дыхание.
— Нет, — сказала она.
— Отлично. Мы останемся друзьями?
Сайор улыбнулась, неожиданно почувствовав, что парит среди облаков.
— Конечно. А как же иначе?
* * *
Они обошли дом, исследуя его комнаты и неуклюжие деревянные лестницы. Полудикий кот со странной серо-розовой расцветкой шерсти, которого приручила Рин, вертелся у них под ногами, и поэтому приходилось двигаться осторожно. Возникшая было напряжённость между ними исчезла, и они теперь, весело смеясь, бранились на кота.
— Где ты нашла его? — спросила Сайор.
— Это он нашёл меня.
Дом оказался небольшим, как и говорил Лайан. А вот о чём он не сказал, так это о толстом слое пыли, покрывавшей буквально всё вокруг. Рин попыталась вычистить одну из спален, и побелённые стены покрылись тёмными разводами в тех местах, где она особенно старалась оттереть грязь. Зато в этой спальне не так пахло плесенью, как в остальных комнатах.
— Я, пожалуй, отмою это, — мрачно сказала Сайор.
— Нет, — возразила Рин. — Лучше я это сделаю.
— Нет, — настаивала Сайор. — Мыть буду я.
Она осмотрела одеяла, на которые кто-то — вероятно, Майна — ставила заплаты. Эти заплаты привлекли её внимание. Грубо выполненные, они отвечали жизненному стандарту Майны и Лайана, стилю жизни, который теперь унаследует её ребёнок. Заплаты как бы устанавливали связь между предшествующим поколением и тем, что придёт после неё.
И это было больше, чем просто сентиментальность. Если бы одеяла зашивала бабушка Майны, то ни Майна, ни её родители никогда не догадались бы, кто это сделал. Для Сайор же, напротив, эти заплаты были посланиями, переданными сквозь время. Они также напомнили ей, что Лайан и его армии удалось отвоевать кое-что у Дома Эллона: трофеем была память, которую тираны использовали исключительно для себя.
Она на время потеряла этот трофей, но он вернулся к ней благодаря растущему в ней ребёнку.
Ребёнку Лайана.
Пусть даже одному из многих его детей, но его собственному ребёнку. И, что ещё более важно, её ребёнку.
Она собрала одеяла и засмеялась, заметив выражение лица Рин.
— Ну и запашок! Да?
— Что поделать! Давай я помогу тебе.
— Нет. Я уж взялась.
Они спустились вниз по тёмной шатающейся лестнице.
Первой шла Рин, переступая сразу через две ступеньки, Сайор шла за ней более осторожно, обхватив кучу старых одеял и глядя под ноги на каждую новую ступеньку.
Приятно было после темноты снова оказаться на ярко освещённом первом этаже.
— Здесь есть какой-нибудь ручей или речка, где я могла бы постирать всё это?
— Да. Давай я тебе помогу.
— Нет. Я же сказала, сама сделаю. Впрочем, пойдём со мной. Я буду рада твоей компании.
Сайор вдруг представила себе Лайана с его копной светлых волос на фоне ярко-голубого неба. Её глаза заблестели, но она прогнала слёзы прочь.
Чёрные волосы Рин стали длиннее с тех пор, как Сайор последний раз видела её, и она то и дело нервно убирала их со лба. У неё был сердитый вид.
— Я покажу тебе дорогу, — буркнула она.
— Спасибо.
Сайор удивилась, что же она сказала такого, что могло обидеть маленькую женщину? Ведь если они не научатся понимать друг друга — они будут потеряны как для себя, так и для всех остальных.
— Пошли, — сказала Рин. — Если мы постираем их сейчас, они успеют высохнуть к концу периода бодрствования.
Она кивком головы указала на одеяла в руках Сайор:
— Я помогу тебе нести.
— А ты уверена?..
— Да.
«Мы так быстро выработали между собой некое подобие этикета, — подумала Сайор. — Мы могли бы быть хозяйками Эрнестрада, ссорились бы из-за какого-нибудь смазливого кавалера в Доме Эллона и тоже придерживались бы этикета. А сейчас ссоримся из-за стирки грязного белья».
Сайор бросила одеяла на пол и тут же пожалела об этом. На полу комьями лежала земля и виднелись грязные следы Рин.
— Спасибо, — поблагодарила Сайор.
Они поделили между собой одеяла. Каждой досталось по два. Сайор подумала, что разделение этого труда было просто смешным — одеяла были достаточно лёгкими, но затем она поняла, что для Рин важен сам принцип. Всё равно, что делить, важно было участие.
— Спасибо, — повторила она, когда Рин встала, но на этот раз в её голосе было значительно больше теплоты.
— Спасибо за «спасибо», — огрызнулась Рин.
Сайор остановилась и топнула ногой. Удар по сухим доскам в закрытом пространстве показался оглушительно громким, и они обе отскочили в стороны.
— Чёрт возьми, Рин! Мы должны помогать друг другу, разве нет? Зачем ты встаёшь в позу?
Рин посмотрела на неё со смешанным чувством понимания и страха. Она помнила Сайор, как очень кроткую женщину. Порою в битве она бывала яростной и беспощадной, но в обычной жизни — всегда спокойна и погружена в себя. В Сайор появилось новое, и это одновременно нравилось и не нравилось Рин. Подруга Лайана раскрыла в себе силу, которую Рин никогда раньше не видела в ней.
— Мы — подруги, — холодно заметила она.
— Да. Подруги. И нам необходимо дружить: иначе мы — никто. — Сайор посмотрела на свои одеяла. — Если мы не будем друзьями, можно просто… не знаю… пойти и утопиться, оставив эти паршивые одеяла на берегу для кого-нибудь ещё. А сейчас получается, будто мы боремся за тень Лайана.
Рин похлопала её по плечу, и в этом жесте чувствовалось понимание.
— Я же сказала, мы друзья.
— Давай не воевать друг с другом, — повторила Сайор. — И особенно из-за Лайана. Мы любили его по-разному, так давай уважать это различие и оставим в покое всё остальное.
Река медленно текла между больших серо-зелёных камней, настолько отшлифованных водой и временем, что они напоминали раковины гигантских моллюсков. Сайор подумала, что, вероятно, река временами растекалась и затопляла соседние поля. Стайка ребятишек, раскрыв рты, смотрела на приближающихся женщин. Сайор улыбнулась про себя. «Даже если я и не принесла ничего жителям Лайанхоума, — подумала она, — то по крайней мере разбудила любопытство у этих детей».
Подруга Лайана, к ногам которой был брошен почти весь Альбион, принялась стирать одеяла в тёплой проточной воде, время от времени шлёпая ими по плоскому камню. Дети продолжали смотреть, но некоторым из них надоело это зрелище, и они отправились на поиски новых игр. Иногда то Сайор, то Рин останавливались, чтобы расслабить ноющие мышцы спины, клали руки на пояс и выгибались так, что позвоночник, казалось, вот-вот сломается, а затем вновь возвращались к работе. Наконец стирка была закончена.
Рин поднесла одно из мокрых одеял к лицу и засмеялась.
— Запах вроде ничего. — заметила она.
— Трудно сказать, ведь они ещё мокрые, — пробормотала Сайор кряхтя: она уже в который раз выбивала о камень одно из одеял.
— Мне кажется достаточно, — сказала Рин. — Они чище, чем новые.
Сайор про себя согласилась с этим, но, стараясь доказать что-то, продолжала бить одеялом по камню ещё некоторое время. Затем, шатаясь от усталости, она тоже остановилась.
— Похоже, ты права.
Они расстелили одеяла на пожелтевшей траве возле реки, примяв длинные стебли, и так строго посмотрели на оставшихся ребятишек, что те в ужасе разбежались. Конечно, одеяла не пострадали бы от детского любопытства, но вот от грязных пальчиков… Солнце жгло нещадно, и от мокрой ткани вскоре пошёл пар.
Сайор и Рин легли на спину по разные стороны от одеял, словно это была некая символическая граница, и, заложив руки за голову, стали смотреть на безоблачное голубое небо. Нос Сайор щекотал одуванчик. Она решила сорвать его и уже подняла руку, но затем передумала и просто отвернулась. Одуванчик был частью того Альбиона, в который научил её верить Лайан. Пусть живёт одуванчик.
— У тебя ребёнок Лайана, — сказала наконец Рин, потянувшись в лучах солнца.
Сайор улыбнулась. Рин говорила о том, что они обе давно знали. Это было не характерно для Рин, значит, она говорила о том, что больше всего её беспокоило.
— Да, — согласилась Сайор, адресуя свои слова небесам.
— Значит, именно поэтому ты можешь помнить и именно поэтому мы говорим с тобой сейчас.
— Да. Я думаю, это именно так.
— Нет, не совсем так. — Рин отогнала назойливую муху от своего лица. — Это не объясняет, как я нашла дорогу сюда.
— Понимаю. Именно потому я и подумала, что ты тоже носишь ребёнка Лайана.
На некоторое время воцарилось молчание, нарушаемое лишь стрекотом насекомых и шорохом ветра в траве. Сайор казалось, что она смотрит на небо сквозь трубу, состоящую из пожелтевших стеблей травы с колышущимися колосками наверху. В поле её зрения вдруг вплыло маленькое пушистое облачко.
— Нет, — сказала наконец Рин. Для Сайор её голос звучал откуда-то из поднебесья. — Я уже говорила тебе об этом. Что-то ещё привело меня сюда. Что-то, находящееся в доме. — Сайор вздохнула.
— Что же это?
— Самое странное, что я не знаю. Правда, не знаю. Я почти не помню, что было со мной, когда умер Лайан. Шла куда глаза глядят, ночуя на полях или в случайных деревнях, кормилась у случайных людей. Припоминаю, как некоторое время шла с одной из эллонских банд — думаю, могла бы и больше вспомнить, но не хочу. К тому же проституткой у эллонов была не я. «Я» существовала лишь тогда, когда была с Лайаном, и сейчас.
Сайор была удивлена эмоциональному всплеску Рин. Сама она сызмальства привыкла отдавать своё тело, это было простой необходимостью, и специально вспоминать об этом было всё равно, что вспоминать о пшеничной похлёбке, которую она съела несколько лет назад. Она ела потому, что хотела есть, и если для того, чтобы поесть, необходимо было отдать своё тело, она спокойно пользовалась этой ситуацией, находя процесс гораздо более скучным, чем сама еда. Для Рин же это несомненно означало большее.
— Извини, — сказала Сайор.
Они снова замолчали. Облако, как молочное пятно, проползло перед глазами Сайор, скрыв на время голубизну, а потом ушло из поля зрения.
— Не знаю, как долго это продолжалось, — сказала наконец Рин. Сайор казалось, что она обращается скорое к небу или к траве, чем к кому-либо ещё. — Но затем наступил период бодрствования, когда всё изменилось. Возможно, было бы проще, если бы всё оставалось по-прежнему — я имею в виду, проще для меня. Я точно помню, когда всё изменилось. Я сидела за деревянным столом, который сильно качался, если на него положить руку. Я постоянно забывала об этом, и миска с похлёбкой то и дело проливалась. Те, кто давал мне эту похлёбку, смеялись надо мной, а я смеялась вместе с ними, потому что юмор происходящего затмевал для меня тогда весь Альбион. Думаю, тебе знакомо это чувство.
— Да, — сказала Сайор, срывая травинку и дотрагиваясь её концом до своих губ, и подумала: «Когда умер Лайан, всё для меня было так же, только шиворот навыворот: во всей Вселенной стало пусто-пусто…»
— Затем что-то проснулось во мне. — Рин дышала так шумно, что Сайор слышала её дыхание. Женщина-воин с трудом подбирала слова. Оружием она владела гораздо лучше.
— Как будто я была рыбой, — произнесла Рин наконец. — Лениво плавала в воде, не замечая ничего, и зацепилась жабрами за рыболовный крючок. Рыбак в это время спал и не потянул за леску. Крючок зацепил меня неглубоко, я могла в любой момент сорваться, оставив на нём лишь чешуйку, но решила не делать этого. Просто висела в воде, чувствуя боль, удивляясь этому новому ощущению и мучаясь вопросом: что это всё может значить? Извини, может, я не очень хорошо объясняю…
— Ты хорошо объясняешь, — сказала Сайор, представляя себе напряжение в чёрных глазах Рин, которая пыталась объяснить нечто, выходящее за рамки понятий смерти и славы.
Рин хмыкнула, но продолжала:
— Любая нормальная рыба давно сорвалась бы, и боль от крючка немедленно прошла бы. Но я не была нормальной рыбой. Этот крючок разбудил во мне что-то, о чём я забыла, плавая в воде. Мне было интересно узнать, что же это зацепило меня. — Она засмеялась, по-видимому, сердясь на себя. — Я не могу представить рыбу, которая поворачивает голову, чтобы лучше рассмотреть вонзившийся в неё крючок, — сказала она, — но именно это я и сделала. Я посмотрела на крючок, и хотя сначала не поняла, что это — а он пришёл совершенно из другого мира, мира, о котором я ничего не знала и который находился за зеркальной поверхностью над моей головой; я поняла, что он имеет некоторое предназначение. Так я и продолжала висеть в воде, а крючок продолжал вызывать в моей голове новые мысли. Это был посланник из того мира, куда я не могла попасть… И вместе с тем во мне зрело убеждение что я уже была там.