– Качать их! – вдруг закричал толстяк, люди бросились к нам, нас подхватили сильные руки, и в следующую секунду мы втроем мячиками взлетели в воздух. Все смешалось в небывалый коктейль: приветственные крики, смех, слезы… да-да, слезы! Именно из-за них, оказывается, так странно дробился на ресницах свет вечернего ангольского солнца… Потом были дружеские рукопожатия, объятия – все это напоминало сцену встречи в Датч-Харборе, но стоит ли говорить, что накал эмоций здесь был неизмеримо выше? Но все рано или поздно закончилось, закончилось и братание.
И тогда громом среди ясного неба прозвучал вопрос:
– А где остальные?
Вопрос задал тот самый толстяк – он улыбался, глаза его сверкали от восторга.
Мы молчали.
Люди все еще радостно всматривались в наши лица, но мы молчали – и вот уже радость сменилась недоумением, и вот уже они переглядываются, словно надеются услышать ответ на этот вопрос если не от нас, так друг от друга… У меня перехватило горло.
– Мы – это все, кто остался, – глухо сказал Вейхштейн. – Наша подводная лодка погибла. Больше никто не придет.
Слова упали чугунными чушками. Самое страшное было сказано. Мгновенно воцарилась оглушительная тишина: казалось, даже легкий ветерок стих, не решаясь колебать листья деревьев.
Мужчина в пробковом шлеме сплюнул, и длинно, со вкусом, выругался.
Дверь за нашими спинами распахнулась, и в проеме показался запыхавшийся человек в белом фартуке – повар. Круглое лицо лоснилось от пота.
– Праздничный ужин готов! – провозгласил он таким же голосом, каким, наверное, объявляли перемену блюд во время царских трапез. – Прошу к столу!
Конечно, никакого праздничного ужина не получилось. Нет, повар – его звали Павел Сергеевич Олейник – постарался на славу, и все было удивительно вкусно, но… Но аппетита после услышанного ни у кого не было, и все вяло ковырялись вилками в тарелках. Налегал на еду только толстяк-доктор, да еще один человек – невысокий мужчина в очках невозмутимо нарезал мясо на маленькие кусочки, макал в соус, и отправлял в рот. Он появился позже всех – как сказала Зоя, это был энергетик прииска, Илья Карлович Анте, он был на плотине, и не сразу смог добрался до лагеря – и с момента входа в столовую не проронил ни слова. А вот остальные словно исчерпали во время встречи весь запас сил, и теперь сидели, понурившись.
Некоторое оживление вызвал разве что большой графин разведенного водой спирта. Я вспомнил прощальный банкет на Камчатке, и у меня аж сердце екнуло: а ну как повторится этот пьяный разгул? Но обошлось – хотя пара солдат плотоядно косилась на выпивку. Впрочем, каким бы большим графин не был, а досталось всем только по паре стопок: все же за столом было полтора десятка человек. По первой выпили без тостов, молча: за погибших. Впрочем, я не пил, равно как и Зоя. Поставили рюмки, и снова уткнулись в тарелки.
Когда молчание стало невыносимым, с места поднялась Зоя.
– Так, – сказала она. – Да, наши новые товарищи принесли нам страшную весть. Да, погибших не вернуть. Но я вижу и добрую сторону в случившемся…
Внимание людей и без того было приковано к Зое, а уж теперь она и вовсе завладела им безраздельно. Чувствовалось, что каждому хочется не без ехидства поинтересоваться, что ж хорошего в происшедшем, но все выжидающе молчали: я не без радости отметил, что дочь Прохорова и впрямь пользуется авторитетом.
– Да, добрую, – вызывающе повторила она. – Во-первых, теперь нас стало на три человека больше. Что это значит? Это значит, что прииск будет продолжать работать, пусть и с минимальной загрузкой, будет продолжать добывать столь нужные алмазы. А во-вторых… Во-вторых, мы знаем, что наша Родина о нас не забыла.
Последние слова она произнесла с нажимом, вглядываясь в каждого из сидевших за столом.
– Раз была послана одна экспедиция – значит, будет и другая! Наша родина, наш народ сражаются, не щадя себя – и мы тоже будем делать то, что нужно от нас. И ждать помощи! А она обязательно придет, – рубанула воздух рукой Зоя. – Помните, что говорил мой отец, когда прервалась связь? Он говорил, что нас не оставят. И пусть кое-кто ему не поверил, он был прав – наши новые товарищи тому доказательство…
Интересно, мне показалось или нет, что при словах "кое-кто ему не поверил" некоторые из сидевших за столом вздрогнули? Если не показалось – то что бы это значило?
– …и нас спасут, – закончила Зоя. – Пусть через полгода, пусть через год, но помощь придет. И мы должны сделать все, чтобы нам не пришлось стыдиться за то, как мы работали все это время.
Врать не буду, речь Зои не произвела большого фурора. Может быть, потому что таких речей за минувшие полтора года люди слышали немало. А может и потому, что никакие слова, пусть бы их произносили три Цицерона и Демосфен в придачу, не могли перевесить того факта, что наша спасательная экспедиция закончилась катастрофой. Так что повторно наполненные рюмки вовсе не помешали.
– А не могли бы вы рассказать о вашей экспедиции? – вопрос задал тот самый невозмутимый человек в очках. Голос у него оказался на удивление тихим.
– Прямо с языка слова сняли, Илья Карлович, – воскликнула Зоя. Она повернулась к нам:
– В самом деле, расскажите. Нам не хочется сыпать соль на рану, но все-таки…
Прежде чем я успел открыть рот, Володька уже заговорил:
– Конечно, Зоя, конечно.
Почему-то меня покоробило это фамильярное "Зоя", равно как и то, что Вейхштейн мимоходом накрыл рукой ее узкую ладонь. Выглядело это совершенно естественно, вот только… Вот только мне это не нравилось. Сделав над собой усилие, я стал слушать.
То, что Володька неплохой рассказчик, я знал и ранее по его пересказам шекспировских трагедий, но тут он превзошел сам себя. Здесь, в душном полутемном зале я едва ли не физически ощущал, как раскачивается лодка, пробивающаяся сквозь шторм, вновь вспомнил все ужасы морской болезни и радость момента, когда ступал на твердую землю. Едкие комментарии в адрес американцев, в двух словах показанные характеры членов экипажа "Л-16", мгновенные и очень точные "зарисовки" наших походных будней – слушатели ахали, когда он описывал атаку японского самолета, и затаивали дыхание при рассказе о прохождении мыса Горн. Толстяк Попов всплескивал руками и хватался за голову, Раковский – тот самый мужчина в пробковом шлеме, нервно жевал папиросу, Горадзе что-то вполголоса бормотал по-грузински, временами сжимая широченными ладонями край стола, и тогда казалось, что прочная древесина в три пальца толщиной того и гляди затрещит. Правда, в Володькином описании наш поход выглядел предприятием не столько сложным и опасным, сколько увлекательным и интересным, и несколько раз столовая даже оглашалась смехом, когда Володька рассказывал о всяких забавных событиях, имевших место на лодке. А я, поглощенный событиями последних двух дней, уже и забыл, что было и такое… Вот только финал похода, как ни крути, нельзя было назвать ни интересным, ни веселым.
И еще мне чертовски не нравилась его ладонь, лежащая поверх ладони Зои.
Было около полуночи, когда Вейхштейн закончил рассказ. Несколько минут в столовой царила тишина, а потом Зоя сказала:
– Что ж, сегодня был трудный день. И у нас, и у наших новых товарищей…
Она сделала какой-то неуловимый знак Радченко. Тот понял ее и без слов:
– Так, родимые, – повернулся он к солдатам. – Командую отбой. Кондратьев, Яровец – на кухню, Пал Сергеичу поможете. Что касается остальных – дежурство по расписанию, Валяшко и Быстров в первую стражу, смена через два часа. Все поняли?
– Все, – нестройным хором ответили солдаты, поднимаясь из-за стола.
– Буду проверять, – пригрозил им старшина. – И если кто заснет, что будет?
– Накажете.
– Правильно. Причем страшно. У Пал Сергеича немытых котлов на всех хватит! Равно как у Якова Михалыча – всяких тяжеленных трансформаторов, которые нужно срочно тягать километров за шесть и обратно… Так?
– Так, – без тени улыбки подтвердили повар и обладатель пробкового шлема.
– Осознали перспективу?
– Осознали…
– Исполнять!
Солдаты нехотя удалились.
– Я, пожалуй, тоже пойду, – пробасил Данилов, поднимаясь из-за стола.
– Иди за мной, – сказал Радченко. – Выдам белье и покажу койку.
Они ушли.
– А мы еще побеседуем, – сказала Зоя, упреждая мой вопрос.
Второй стол за ненадобностью отставили к стене, благо, оставшиеся семеро (мы с Вейхштейном и весь "командный состав" прииска – и.о. начальника Зоя, врач Попов, энергетик Раковский, механик Анте и главный технолог Горадзе), вполне помещались за одним. Неяркая лампа бросала вниз конус теплого желтого света, по углам расползались густые тени.
Повар принес с кухни полуведерный чайник с крепким чаем, огромное блюдо свежего печенья, поставил на стол бутылку коньяка, и ушел, сославшись на то, что нужно перемыть много посуды, да замесить тесто на завтра.
– Кстати, Зоя Иннокентьевна… Раз уж у нас пополнение – наверное, стоит запустить третий электрический ледник (то есть холодильник – авт. ).
– Конечно, Павел Сергеевич, делайте, как сочтете нужным. Кстати, мяса хватает? Чтобы ледник не работал впустую, можно завтра вновь выслать охотничью партию.
– Особенно если охота будет столь же удачной, как в этот раз, – хмыкнул Раковский.
– Да уж, в этот раз наши охотники превзошли сами себя, – кивнула Зоя, и улыбнулась Радченко, который только что вернулся в столовую, и сейчас устраивался на жестком стуле у дальнего края стола, возле Анте. – Отличная работа, Степан Семенович…
– А мне как раз этот вопрос покоя не дает, – я повернулся к старшине. – Как получилось, что вы нас нашли?
Радченко пожал плечами.
– Да случайно. Мы с Мишей, как сказали уже, были на охоте. Взяли антилопу, мясо посрезали, в листики завернули – это мясо потом матрос ваш тащил, и пошли к лагерю. Смотрим, следы. Тут глухомань, народ не суется, и вдруг сразу трое, да еще прут напролом, не скрываясь. Но видно, что налегке идут, без груза. Странно? Странно. И что хуже всего, движутся эти трое аккурат в сторону прииска. Ну не то чтобы совсем точь-в-точь, но направление верное. А это уже не странно, это уже тревожно. Ну, мы по следам и пошли. Весь вечер за вами наблюдали, да удивлялись – кто же вы такие? Долго думали, что делать: говорите по-нашему, а одеты как-то странно. Да и откуда тут нашим взяться? Непонятно. Вот и решили мы перехватить вас раньше, чем вы до прииска доберетесь…
– Ловко перехватили, – заулыбался Вейхштейн. – Я десятый сон вижу, а мне сапогом по ребрам, ствол под нос, и руки уже связаны. А уж как вы Сашку раскололи! Две секунды – и готово, "мы идем на алмазный прииск!"
Я нахмурился, но промолчал.
– Зря вы так, товарищ капитан, – равнодушно пожал плечами Радченко. – Не сработал бы этот способ – я бы другой попробовал. Не на нем, так на вас. И не факт, что вы бы устояли. Я в гражданскую в контрразведке у Фрунзе служил, знаю, что и как сделать, чтобы человек заговорил.
– Ладно, это все к делу отношения не имеет, – вмешалась Зоя, поняв, что разговор свернул не туда. – Думаю, вас гораздо больше интересует ситуация на прииске…
– Есть такое дело, – согласился Вейхштейн. – Признаться, мы с трудом представляем, как тут все организовано.
– А я хотел бы понять, что значили слова "кое-кто ему не поверил".
Вышло так, будто я на званом ужине высморкался в край скатерти. На несколько мгновений воцарилась полная тишина: слышно было, как шумят деревья на холмах. Механик снял очки в стальной оправе и начал протирать стекла замшевой тряпочкой. Раковский тем временем разлил чай по большим фаянсовым кружкам.
– Да, наверное, с этого и нужно начать, – помедлив, кивнула Зоя. – Все остальное уже вторично. В общем, на прииске далеко не все хорошо. Нет, механика и электрика работают без нареканий, алмазы добываются, пусть и в гораздо меньших количествах, чем раньше – мы в любой момент готовы отправить груз на родину, если бы такая возможность вдруг представилась. Но вот что касается людей…
"Ну конечно", я отхлебнул чаю, и взял с блюда румяное печенье. "Так и знал…"
– Во-первых, люди просто-напросто устали. Устали от неизвестности, устали от одиночества, от того, что здесь каждый день одно и тоже – работа, патрули, ремонт. Но работу мы прекратить не можем – только она хоть как-то оправдывает наше здесь пребывание. И только работа хоть как-то занимает время и мысли. Но все равно тошно. Мы тут прозябаем просто… Главным образом это, конечно, касается ребят из охраны. Как ни старается Степан Семенович, а с каждым днем все труднее держать их в узде. Да и нам тоже очень непросто. Особенно угнетает то, что нас в любой момент могут раскрыть. Если бы это случилось до войны, это было бы скверно, но терпимо. Нас бы выслали, а дело ограничилось бы дипломатическим скандалом. Теперь, нас, скорее всего, просто уничтожат. Но охранники прибыли с последней сменой, и находятся тут примерно по два года, а вот все остальные – гораздо дольше. Это очень тяжело, сидеть здесь безвылазно так долго. Илья Карлович и Яков Михайлович здесь с октября 1938-го, Савелий Осипович и того дольше, а уж дядя Лаврик…