- Ну, да, вы, - радостно подтвердил Костя, - вашими словами о том, как такой прибор нужен морякам. Вы прямо ему, можно сказать, на мозоль наступили. Я еще там, на станции, заметил, - Костя заговорил полушепотом, словно опасаясь, что Смородинов, который был уже на берегу моря, может подслушать нас, - еще там заметил, что он недоволен. Знаете, фыркал все. Я вижу, он все сдерживается. Не понравилась ему вся эта лаборатория, где над резонатором работают. Заметьте: он там ни слова не сказал, а другие лаборатории почти все хвалил. Вы думаете, это так просто?
- А что ему там не понравилось? - задал я наивный вопрос о том, что вопрос был наивный, я увидел по выражению удивленна на лице Никитина.
- Ну, как же, - сказал он и укоризненно посмотрел на меня, точно это я был виноват в недостатках работы лаборатории инфразвуков. - Ведь там как изучают вопрос? Конечно, работа ведется большая и очень интересная. Но как? Чисто академически, так сказать. Вот обнаружили интересное явление: инфразвуки, голос моря, Построили прибор. Не спеша ведут исследования, чертят кривые, изучают, сравнивают, обнаруживают новые факты, - ничего не скажешь, тоже очень интересные, - но все это без определенной цели. То есть цель-то, конечно, есть и очень большая, речь идет о теоретических выводах большого принципиального значения. Но вот о выходах теории в практику - во всяком случае в ближайшем будущем - особенно не заботятся. Ведь даже свой резонатор они построили не как прибор, нужный для мореходства, а как лабораторный прибор-для подтверждения теоретических положений. Он их подтвердил - и все довольны. А прибора-то, предсказывающего штормы, нет.
- Ну, знаете, вы неправы, - возразил я. - Ведь в лаборатории пытаются создать такой прибор. И Шавров говорил с таким сожалением о том, что их прибор еще не совершенен. Чувствуется желание дать такой прибор.
- Ну, еще бы им не хотеть этого! Конечно, желание есть. Но хотеть можно по-разному. Шаврову, например, хочется, чтобы лаборатория, которая находится в его ведении в числе других многих лабораторий, дала бы законченную работу. И он будет добиваться, чтобы работа над резонатором голоса моря продолжалась. Но он… как это сказать… не чувствует, что нужно не только, чтобы интересная тема, нащупанная лабораторией, была доведена до конца, но что нужен прибор, черт возьми! - неожиданно энергично закончил свою мысль Костя. - Сколько же мне еще краснеть перед капитаном? - он кивнул в сторону Безрученко. - А ему, что же, прикажете еще четыре года ждать? Не согласен…
Костя энергично мотнул головой и уже более спокойно продолжал:
- А Смородинов чувствует отсутствие прибора как задолженность науки нашим морякам, как свою личную задолженность. И, знаете, это чувство в нем возникло с того момента, когда он узнал, что такой прибор может быть создан. Теоретическая же сторона его интересует не меньше, чем других. Ведь он крупнейший физик-теоретик. Другой на его месте, может быть, вообще прошел бы мимо такой мелочи, как какой-то там прибор для улавливания инфразвуков, а Смородинов - нет: он от этого дела ни за что не отступится. Понимаете… - Костя говорил сбивчиво, но горячо. - Это другая манера работы, другой стиль. А если стать на формальную точку, то будет все в порядке: тут ведется научная работа, и там ведется научная работа. Деньги государственные и тут и там не зря расходуют, дают ценные результаты. Одни побыстрее, другие - немножко помедленнее: ну, да ведь не сразу все.
- Это как у нас на промысле дельфинов, - сказал молчавший до сих пор Безрученко. Он добродушно-лукаво усмехнулся, отчего лицо его сразу оживилось, а в темных глазах на мгновение мелькнула искра по-украински сдержанного юмора. - Один бригадир свой план выполняет и рад, другой старается план перевыполнить, перевыполняет и все еще недоволен. А профессор этот мне нравится, - добавил он вдруг без всякого перехода. Он снова стал серьезным. - Беспокойный такой, - в голосе Безрученко послышалось одобрение. - Это хорошо. Ну, мне пора.
Он попрощался с нами и уверенно зашагал по тропинке к селу, где уже замелькали в окнах огоньки.
Над морем и горами спустилась темная южная ночь.
Удивительно, до чего бывают навязчивы некоторые идеи! Неугомонный Петр Иванович, мечтательный и увлекающийся Костя Никитин и спокойный, уравновешенный Безрученко с его твердой верой в науку заразили меня. Понемногу и я стал задумываться над уловителем голоса моря.
Загорая на пляже или совершая прогулки по окрестностям, я часто ловил себя на том, что думаю о конструкции резонатора, который я видел на Черноморской станции. Сначала я пытался отогнать от себя эти мысли. В конце концов я приехал в этот благословенный уголок природы, чтобы отдыхать, а не для того, чтобы ломать голову над усовершенствованием изобретения, которым и без меня занималось уже столько людей! Но со мной произошло нечто вроде того, что приключилось со сказочным героем, который должен был думать о чем угодно, только не о серой лошади. Как известно, гений не выдержал испытания: словно назло ему все время лезла в голову запрещенная мысль.
То же получилось и со мной. Сидя где-нибудь в тени под мощной кроной грецкого ореха и глядя на залитую солнцем дорожку, я размышлял о том, что это за капризная стихия - море - и какая на самом деле заманчивая задача - заставить ее предупреждать человека о своих капризах.
Наконец, я не выдержал. Махнув рукой на все соображения о том, что не следует путать отдых с работой, я решил заняться усовершенствованиями того прибора, что нам показали на станции.
"Играют же люди в карты, - рассуждал я, оправдывая себя, - ломают голову над каким-нибудь преферансным ходом, забивают ее черт знает чем, разным хламом, вроде запоминания всех вышедших из игры карт (я не играю в карты, не люблю и не понимаю этого занятия), почему же мне не заняться этим прибором, так сказать, на свободе, в этой приятной обстановке, чтобы дать какое-нибудь дело мозгам…".
Достав из чемодана лист чистой бумаги и вооружившись шариковой ручкой, я расположился за одним из круглых столиков на веранде с массивным каменным парапетом и тентом, как на пароходе.
И как только я занялся вплотную интересовавшим меня делом, у меня сразу стало спокойно на душе.
Работал я часа полтора-два в день, а в остальные часы с азартом включался в общую жизнь санатория. И эта размеренная жизнь, изрядно надоевшая мне прежде, теперь показалась особенно интересной. Правда, человеческий мозг - капризная штука и в этом отношении подчас не уступает Черному морю. Случалось, заплывешь далеко в море, и вдруг приходят в голову интересные соображения, тогда спешишь к берегу, чтобы, лежа на горячей гальке или на деревянном лежаке и подставляя солнцу то спину, то грудь, тщательно обдумывать со всех сторон какой-нибудь вопрос. Но зато теперь незаметно пролетали самые бездеятельные часы - на пляже, когда не хочется читать, потому что книга загораживает от тебя море, а говорить тоже не хочется - слишком красиво море и ты к нему еще не привык, или обязательный мертвый час - настоящая пытка для людей вроде меня, не привыкших спать после обеда.
Работал я над конструированием сигнализирующего устройства к уловителю голоса моря.
Еще когда я впервые увидел резонатор инфразвуков, меня поразила некоторая примитивность записи его показаний. По специальности я инженер-электронник и, может быть, именно поэтому обратил особое внимание на эту часть устройства прибора. Ученые, работавшие на станции, несомненно, гораздо больше меня разбирались в физике моря, о которой я имел самое общее представление, но они были довольно далеки от вопросов прикладной электротехники. Поэтому, когда им потребовалось перевести показания резонатора на язык электрических сигналов, они выбрали самую простую, но не лучшую схему. В этом и заключалась их ошибка. В самом деле: раз прибор резонирует на инфразвуки, сигнализирующие о приближении шторма, значит главная задача решена! Прибор фактически создан, вернее - создана самая глазная его часть. То, что творцы прибора не могли читать его показаний из-за местных помех в виде ветра, я относил целиком за счет техники, которую они применили для этой цели. Нагретая током платиновая нить слишком чувствительна к любому дуновению воздуха и поэтому не годится.
Принцип более совершенного сигнализирующего устройства мне был ясен.
Как резонатор улавливает только те звуки, на которые он настроен, то есть только инфразвуки определенной частоты, точно так же и вспомогательное устройство, фиксирующее эти сигналы и делающее их понятными человеку, должно фиксировать только эти сигналы и больше ничего. Таким должно быть это устройство.
Как только мне стало это ясно, я начал думать о том, чем бы заменить платиновую нить.
Нить надо было забыть, а думать только о приборе с самого начала.
В изобретательской деятельности бывает очень важно заставить себя отбросить один путь исканий, чтобы посмотреть, нет ли рядом другого пути, более пригодного.
Так случилось и со мной. Начав думать о резонаторе, я пришел к решению настолько простому, что эта простота заставила меня усомниться в правильности вывода и повторить весь ход моих рассуждений заново.
Нужно, рассуждал я, к стенке резонатора припаять железный стерженек. Свободный его конец должен входить в катушку самоиндукции. Стержень будет колебаться в одном ритме со стенками резонатора и вызывать в катушке электрический ток той же частоты. Конечно, ток будет ничтожным, но это не играет никакой роли, так как современная электронная техника позволяет усиливать любые слабые токи до нужной степени. Вот и все. Прибор будет отзываться только на те колебания, на которые настроен резонатор, то есть на приходящие издали, а местные дуновения ветра не вызовут в нем отклика.
В отличие от платиновой нити стержень будет обладать, как говорят в технике, определенной избирательностью. А в этом и заключалась вся проблема.
Теперь другой вопрос: как фиксировать приходящие колебания?
Дыхание шторма, наблюдаемое в виде качания стрелки на циферблате или кривой, записываемой пером на бумажной ленте, не удовлетворяло меня, хотя для изучения инфразвуков это был самый удобный способ. Конечно, такой системой записи придется снабдить прибор.
Но мне хотелось, чтобы голос моря и после того, как он будет уловлен прибором, звучал бы как голос.
Разумеется, легко можно было сделать так, чтобы пойманный сигнал или, вернее, вызванный им электрический ток включал записанную на пленку речь диктора.
Я питал надежду, что со временем, когда штормовые инфразвуки будут хорошо изучены, можно будет по ряду признаков судить и о силе шторма и о времени, через которое он ожидается.
И тогда предупреждение, автоматически включаемое самим морем, будет звучать примерно так:
- Внимание! Внимание! Приближается шторм. Силой девять баллов. Ожидается через двадцать минут.
Так со временем, безусловно, и будет.
Пока же этого еще нет, речь диктора придется сократить:
- Внимание! Шторм.
Но, с другой стороны, раз дело идет только о простом предупреждении, без каких-либо дополнительных данных, то было бы интересно заставить звучать не патефонную пластинку, а сам голос моря. Не знаю, может быть, здесь во мне говорил романтик, а не техник. Но мне очень хотелось добиться этого.
Само собой разумеется, что никакое усиление инфразвуков не заставит их звучать для наших ушей. Все то, что колеблется реже шестнадцати раз в секунду, независимо от того, сильно ли оно колеблется или едва-едва, не ощущается нашим слухом. И усилитель инфразвуков будет похож на человека в немом кино с раскрытым ртом и шевелящимися губами, не произносящего ни слова…
Я решил добавить к прибору, над которым ломал голову, специальное приспособление, умножающее в определенное число раз частоту тех колебаний, которые возникают в его цепи. Голос моря, подвергшийся такой обработке, будет звучать, если подключить к прибору обыкновенный громкоговоритель.
Самых резонаторов - этих металлических кувшинов с короткими горлышками - следовало, по-моему, взять не один, а несколько.
От размеров резонатора, его объема, ширины и длины горлышка зависело, на какие инфразвуки он будет отзываться. К счастью, диапазон инфразвуков вообще очень невелик, так что практически вполне должно было хватить полдюжины резонаторов. Ведь голос моря не держится все время на одной ноте, а, очевидно, варьируется по частоте и достаточно, чтобы его уловила хотя бы одна из ловушек-резонаторов.
Я рассказываю все эти подробности, потому что с ними в дальнейшем были связаны все успехи и неудачи моего изобретения.
В последний день работы над проектом я сидел часов пять не отрываясь, благо погода была пасмурная и все равно делать было нечего.
Петр Иванович мне не мешал. Он вообще стал куда-то исчезать, и я его мало видел. Я отчасти был этому рад, так как делал всю работу потихоньку, чтобы приготовить ему сюрприз.
"Вот, - хотелось мне сказать, кладя на стол перед ним чертеж, - вот прибор, о котором вы мечтали. Не через четыре года и не через шесть месяцев, а хоть сейчас отдавайте заказывать в мастерскую".
Я не поленился и, раздобыв чертежные принадлежности, изобразил схему на ватмане по всем правилам.
Вызвав Петра Ивановича из бильярдной, где он с рассеянным видом, совершенно явно не вникая в игру, смотрел на летающие по зеленому сукну шары, я пригласил его к себе в комнату. Здесь я подвел его к столу, на котором уже лежала аккуратно вычерченная схема.
- Вот, - сказал я деланно равнодушным тоном, - я попробовал тут… Посмотрите!
- Гм, - сказал Петр Иванович и, вынув очки, погрузился в изучение проекта.
Он сидел за столом, барабаня пальцами по ручке кресла и разглядывая схему минут двадцать, и я ничего не мог прочесть на его лице, с которого не сходило выражение сосредоточенности.
Во всяком случае я не видел радостного оживления, на которое рассчитывал.
- Так, - протянул он наконец. В течение этого томительного ожидания я ерзал на стуле и никак не мог заставить себя успокоиться. - Ну, что ж… - Петр Иванович помедлил, - делайте!
- Так вы считаете, что прибор будет работать? - обнадежено спросил я.
- Кто же его знает, - ответил он. - Вы лучше меня знаете, что при практических испытаниях бывают всякие неожиданности, трудно все предвидеть. Тем более в таком новом деле. Откровенно говоря, мне кажется, прибор не будет обладать достаточной избирательностью. Ведь местные дуновения ветра отражаются не только в горлышке прибора, а заставляют резонировать и его стенки. Правда, ваш магнитный стерженек гораздо лучше платиновой нити, там все явления слишком уж смешиваются. Но одного стерженька недостаточно. Нужна система стерженьков, раз уж вы остановились на этом принципе. Тогда избирательность прибора будет гораздо выше.
Я стоял смущенный. Как же это я в самом деле не сообразил такой простой вещи? Конечно, нужна система стерженьков, чтобы случайные ошибки в их показаниях взаимно устранялись.
Но как расположить стерженьки наивыгоднейшим образом на колбе резонатора? Тут требовалась помощь физика.
- Расположить их нужно, - словно отвечая на мой вопрос, сказал Смородинов, - следующим образом…
Он взял карандаш и стал набрасывать маленькие схемки прямо на моем чертеже.
- Вот, - заключил он, отметив места на чертеже. - Лучше этого, пожалуй, не придумаешь. - Ну, что ж, - добавил он уже несколько более энергично, чем в начале беседы, - действуйте!
Я видел, что он все же чем-то недоволен, но не мог понять причины этого недовольства.
Мы вяло поговорили о том, о сем и пошли ужинать.
Перед сном я не утерпел и забежал на метеостанцию. Мне хотелось сообщить о своем проекте, который, хотя и очень сдержанно, но все-таки, можно считать, одобрил Смородинов, другому энтузиасту этого дела - Косте Никитину.
Костя встретил мое сообщение более горячо, чем Смородинов.
- Ну, вот, - сказал он с радостью, - когда много людей включается в какое-нибудь дело, всегда получается результат. Может быть, ошибка Черноморской станции в том и заключалась, что они мало привлекали "посторонних", пытались все достичь своими силами, ну, и получалось некоторое кустарничество. Вы знаете, вот та же метеослужба: казалось бы, узкая специальность, а соприкасается со столькими областями знания, что без участия крупных специалистов из этих смежных областей ни одной серьезной проблемы по-настоящему не решить. Вот почему важно привлечение таких людей, как Петр Иванович… и как вы, - добавил он уже очевидно, из вежливости.