Бестер устало опустился на стул.
– Может, я и есть призрак, – сказал он мрачно.
– Что ж, если хотите поговорить о чем-то…
– Как было в опере? – прервал он. – Должно быть, спектакль закончился поздно. Я не слышал, как вы вернулись.
Ее лицо помрачнело.
– Так вы были тут? Я полагала, у вас есть дело на вчерашний вечер. Думала, что в этом причина вашего отказа пойти со мной.
– Я солгал. Я ненавижу оперу.
– Вы снова лжете. Я слышала – вы напевали что-то в вашей комнате.
– Луиза…
Ее лицо смягчилось.
– Простите, – сказала она излишне порывисто. – Это не мое дело, и я прошу прощения. Как и то, что я пришла поздно – не ваше дело, да?
– Да, – отозвался Бестер, кивнув, чувствуя некоторое облегчение.
Она постояла молча долгое мгновение. Оно должно было быть неловким, но не было.
– Не пойдете ли со мной? Хочу показать вам кое-что.
– Конечно, – он встал, чувствуя легкую слабость в ногах. Его лекарство запаздывало на день, но это не могло быть причиной – у него была еще неделя до проявления симптомов. Об этом он не волновался.
Возможно, просто годы.
Он последовал за Луизой из кафе и вверх по лестничному маршу до самого мезонина. Бестер однажды спрашивал о том, почему она никогда не сдает это помещение, но она решительно сменила тему.
Она отперла дверь одним из старомодных ключей на ее кольце, открывая просторную комнату с высокими потолками и высокими оконными проемами. Щедрый свет вечернего солнца окрасил золотом полированные деревянные половицы. Помимо этого, комната была пуста, за исключением мольберта с холстом на нем, деревянного ящика с красками, шпателя и стула.
– Здесь я жила с моим мужем, – объяснила она. – После того, как он ушел, я не могла даже подниматься сюда. Я не открывала эту дверь пять лет. Сегодня утром – открыла.
– Вы снова занимаетесь живописью?
– Да.
– Что ж, я рад.
– Рады? Хорошо. Тогда вы согласитесь мне позировать.
– Что? Нет, этого я не могу сделать.
– А почему нет? Вы прожили то, что заработали за помощь в уборке и покраске. Вот вам шанс сделать кое-что еще.
– Нет.
Она отбросила шутливый тон и положила свои пальцы на его руку.
– Пожалуйста! Я хочу попытаться изобразить нечто трудноуловимое, спрятанное и подлинное. Думаю, что когда-то я умела это делать. Я хочу увидеть, могу ли я еще.
Искренность ее голоса дошла до него.
– Ну ладно, – сказал он, – полагаю, это мне не повредит. Но из одежды вам меня, юная леди, не вытащить.
– Нет? Тогда вы наденете то, что я вам выбрала, да?
Он пожал плечами.
– Почему бы нет?
Они постояли, пока она не сказала:
– Ну?
– Что "ну"?
– Идите переодевайтесь.
– Не ерзайте. Вот так.
– Дышать можно?
– Дышите, разговаривайте, все что хотите, только сохраняйте эту позу, более или менее.
– Я попытаюсь, – сухо сказал он. Боковым зрением он видел, как она всматривается в него, затем в холст, затем поднимает кисть, пробуя.
– До сих пор я не писала портретов, вы знаете? – сказала она через несколько минут. – Это считалось уделом прошлого, когда я училась в школе. В моде была минбарская диалектическая перспектива.
– Минбарская… что? Вы это сами выдумали.
– Нет, извините за выражение, не выдумала. Это был философский ключ к новой пост-пред-постмодернистской традиции.
– И это вы тоже сами выдумали.
Она рассмеялась музыкальной трелью, первый такой смех, который он слышал от нее. Детский смех.
– Кто-то выдумал это. Не я. Я читаю вашу литературную колонку, знаете ли. Не изображайте эпистемологическую невинность передо мной.
– Вы читаете мою колонку?
– Да, время от времени. Вы умеете наносить оскорбления.
– Это что, комплимент?
Она снова хихикнула, на сей раз в более привычном, более циническом тоне.
– Что хорошего в комплиментах? Никто никогда не извлекает пользы из похвалы.
– Ах. Так вы вправду читаете мою колонку.
– Да. Если позволите высказаться, мистер Кауфман, я на самом деле ее не одобряю.
– Критика критики? Теперь вы пытаетесь улучшить меня?
– Легко разобрать дом на части. Труднее его построить.
– Смысл?
– Смысл вы умеете выражать речью, и вам следовало бы употребить это умение позитивно. Напишите что-нибудь свое собственное.
– Так чтобы это, в свою очередь, можно было критиковать?
– Это то, что останавливает вас, значит? Страх?
Бестер обдумал это.
– Нет. Если честно, мне никогда не приходило в голову что-то написать.
– Вы похожи на человека, которому есть что сказать. В этом есть что-либо, что людям следует понять, что-нибудь, чего, по-вашему, человеческой расе недостает?
Из того места своего сознания, где он держал Байрона, он услышал сардонический смешок. "Да, мистер Бестер. Не хотите ли позволить им понять? Понять, почему вы заставили меня уничтожить беззащитных нормалов? Почему по исправительным лагерям струились реки слез и крови? "Слезы и кровь", – вот и готовый заголовок для тебя."
– Возможно, вы правы, – сказал Бестер, пытаясь игнорировать Байрона. – Я об этом подумаю.
По непонятной причине его лекарства не оказалось в секретном почтовом ящике. Оно было единственным, что ему было действительно нужно от остатков агентурной сети, – однако оно не пришло. Уже три дня опоздания. Что могло случиться? Вовлеченные люди просто не могли предать его – он слишком многое имел на них, а в некоторых случаях и в них.
На будущей неделе дела пойдут к худшему. Он начнет выдавать себя телепатически. Луиза – если не кто-то еще – узнает, кто он есть. С этим она еще может справиться, но справится ли она, когда он утратит разум, и начнется процесс агонии и умирания? Окажется ли она способна ухаживать за ним, кормя с ложечки, как ребенка, и меняя простыни?
Он не потащит ее через это – неважно что, да и делать этого она не будет. Нет, он будет умирать в больнице, где результат положенной проверки ДНК проскользнет мимо посвященных в его тайну в Метасенсорное отделение EABI (Бюро расследований Земного Содружества). И затем придут охотники. Но, конечно, они добудут уже немногое, не так ли?
Это была всего лишь задержка, ничего более. Ампулы завтра прибудут, и все станет хорошо.
Когда прошло еще два дня без намека на лекарство, он сделал кое-что, чего не хотел делать. Он пошел и позвонил по некоторому номеру. Так он связался с компьютером в Швеции, который, в свою очередь, соединил его с Марсом и в конце – с отдаленной колонией Мир Креншоу. Предположительно, у каждого из этих узлов был только двухпроцентный шанс проследить обоих связников, и через три передачи он был защищен, неважно как.
Вызов потребовал долгого времени на соединение. Наконец, кто-то поднял трубку.
– Алло.
Он остолбенел. Он не отвечал. Он достаточно хорошо знал этот голос, но был совсем не тот человек, которого он ожидал услышать.
– Бестер? Это ты? Ты знаешь, кто это, не так ли?
Это был Гарибальди.
– Я иду за тобой, Бестер. Я иду за тобой, сукин ты сын.
Бестер повесил трубку.
Джем издал заикающийся звук, открыв дверь и обнаружив за ней Бестера. Ему понадобилось несколько секунд, чтобы успокоиться до такой степени, чтобы пригласить Бестера внутрь.
– Я не доставлял Луизе неприятностей, – поторопился сказать он. – Фактически, я перестал доставлять проблемы ей и делал больше неприятностей отелям в округе, так что она получила больше постояльцев. Точно как вы велели.
– Я знаю, Джем, и я очень доволен. Это не то, зачем я пришел.
– Нет?
– Нет. Мне кое в чем нужна помощь, кое в чем по твоей части.
– О. У… садитесь, если не против.
– Не буду возражать, – отозвался Бестер, усаживаясь в кресло.
– Не возражаете, если я выпью?
– Ничуть.
– Вам налить?
– Для меня еще рановато.
Джем налил себе стакан скотча, затем сел на кушетку, вращая стакан между ладоней.
– Что за дело? – спросил он.
– Это очень просто, на самом деле – небольшой взлом.
– Где, что и когда? – теперь голос Джема успокоился, теперь в нем возросла доверительность, ибо они толковали о чем-то, в чем он разбирался.
– Большая аптека в нижнем городе, на бульваре Сен-Жермен.
– Знаю это место. Почти неприступно. Во время чумы прошел слух, что у них есть лекарство, но его получат только богачи. После пяти взломов они организовали надежную охрану. Что вам нужно? Может, я достану это на черном рынке.
– Это – нет. И это единственное место в Париже, где есть то, что мне нужно.
В Париже, кроме него, было четыре человека, страдавших тем же недугом – он проверил это, прежде чем приехать. Он даже достал их имена и адреса, как раз на подобный случай. Его первоначальный план в крайности был просто пойти в их дома и взять их дозы, если они ему понадобятся. Это было до того, как впутался Гарибальди. Зелье производилось конкурирующей компанией, но Гарибальди, должно быть, как-то открыл состояние Бестера и выследил его поставщика.
Это значительно усложняло дело. Число людей, нуждавшихся в лекарстве, было настолько невелико, что человек с возможностями Гарибальди мог выследить их всех. Если один из них умрет или запросит повторную дозу, это привлечет внимание. На большом расстоянии Гарибальди не узнал – не мог узнать, где он. Его связник на Креншоу не мог выдать его местонахождение, потому что не знал его.
Но если он возьмет сыворотку у одного из других телепатов в Париже, Гарибальди узнает, где он, вероятно, в считанные дни, наверняка, менее чем за месяц.
Путь налета непосредственно на аптеку был безопаснее, более окольный. Аптеки грабят постоянно. Трюк был прост, и наверняка никто не мог сказать, зачем совершили ограбление.
– Мне также нужно, чтобы ты спалил ее.
– Зачем?
– Этого тебе знать не нужно, Джем. Так как насчет этого?
– Ясное дело, мистер Кауфман. Сделаю.
– На самом деле, мы сделаем. Мне нужно быть там.
Джем воспринял это с явным удивлением, но ничего не сказал. Он еще хлебнул своего напитка и уставился в янтарную жидкость.
– Что вы сделали со мной, мистер Кауфман? – спросил он тихим голосом. – Я пытался… я пытался рассказать приятелям, но не смог. Иногда я также пытаюсь подумать о том, чтобы вас убить… – он внезапно содрогнулся – … но об этом я даже думать не могу. А какие у меня сны… Мне снится, будто я умер, будто я просто блуждающая пустота в воздухе.
Я не просил никогда за всю свою жизнь. Никогда, даже у своего старика. Но сейчас я прошу. Пожалуйста. Je vous en prie (Я вас умоляю (фр.) – Прим. ред.) Я сделаю все, что вы говорите. Что угодно. Но только – не могли бы вы прекратить сны?
Бестер наклонил голову.
– Ты будешь делать все, что я скажу, неважно, что, или будет хуже, хуже и хуже, до тех пор, пока ты и глаз не сможешь сомкнуть. Ты это знаешь. Я не стану что-либо делать, чтобы ты был покорным. В том, что касается тебя, я Бог, и это единственное во вселенной, что действительно имеет значение.
– Пожалуйста, – он рыдал.
Бестер протянул руку и похлопал Джема по плечу. Здоровяк съежился.
– Я обдумаю это, после этого дела. Обдумаю – имей в виду.
– Хорошо, – сказал Джем и допил свой стакан. В его глазах почти не было надежды.
– Итак, почему бы тебе не быть хорошим мальчуганом и не пойти проверить аптеку? Все-все: поэтажный план, охрану, сторожевое оборудование. Я даю тебе два дня на сбор информации, затем я снова встречусь с тобой здесь, и мы спланируем наши действия. Идет?
– Идет. Займусь этим сейчас же.
– Молодец. Увидимся через два дня.
Глава 10
Бестер чувствовал зуд, а свет выделывал фокусы с его глазами. Сидеть спокойно было труднее, чем обычно, и голос Байрона в его голове стал громче. Как и странные голоса, долетавшие с улицы подобно неприятным и нежелательным запахам.
Он сказал себе, что все будет в порядке. Сегодня он снова поговорит с Джемом, и в ближайшие дни он получит инъекцию. Если же нет – если нет, он сделает то, что должен. Найдет кого-нибудь из других тэпов, заберет его дозу и покинет Париж.
Он вновь подумал о бегстве, среди холодный и незнакомых звезд, с большей болью, чем мог предполагать. В одно ужасное мгновение он подумал, что сейчас заплачет. Он терял контроль над эмоциями – дурной знак.
– Вы сегодня выглядите грустным, – отметила Луиза со своего места у мольберта.
Звук ее голоса был криком для него, но это еще больше обозначило его дилемму. Скоро он начнет выдавать себя, телепатически. Скоро она узнает, что он такое, может быть, даже, кто он такой. Возненавидит ли она его тогда? Вероятно.
"Наверняка," – поддразнил Байрон.
– Я просто чувствую жалость к себе. Обычная стариковская слабость.
– Вы не настолько стары – но должна сказать, что вы скорее кажетесь одиноким в этом мире, мистер Кауфман. У вас нет никакой семьи, никаких друзей?
"Корпус – мать, Корпус – отец. Мы – дети Корпуса", – вставил Байрон фальшивым тоном.
– Больше нет, – устало сказал Бестер. – А у вас? У вас нет семьи?
– У меня была очень большая семья, – сказала Луиза. – Три брата и три сестры. Я была средним ребенком.
– Где же эта ваша большая семья?
– Ну, сейчас она не такая большая. Отец скончался от сердечного приступа шесть лет назад. Мой младший брат, Пьер, был на "Виктори", когда ее взорвали дракхи. Жан и Франсуа эмигрировали на колонию Бета очень давно. Мама снова вышла замуж и живет в Мельбурне; мы общаемся по телефону, но уже два года, как я ее не видела. Одна из моих сестер, Анна, сражалась на стороне Шеридана против Кларка, а моя старшая сестра служила у Кларка в личной охране. Они с тех пор не разговаривали, а после попытки помирить их и я с ними обеими больше не общалась.
– Остается еще сестра.
– Ах. Я отбила у нее парня и вышла за него замуж.
– Ого.
– Да. Я сохраняю надежду, что она простит меня – надо думать, она теперь понимает, что я оказала ей услугу. Но упрашивать я не стану.
– Жаль все это слышать.
– Не жалейте. Я все еще люблю их, и я думаю, что все они еще любят меня. Семью никогда по-настоящему не теряешь – просто расходишься с ними по месту и времени. Но я усвоила также, что на них не приходится рассчитывать. Некоторые люди из больших семей никогда не научатся быть независимыми. Я научилась, и я рада. Опора может и подвести.
– А теперь вы выглядите грустной.
– Грустной, да. Подавленной – нет. А вы увернулись от моего вопроса, как я полагаю. О вашей семье.
– У меня тоже была большая семья, – сказал Бестер, и, к своему удивлению, понял, что это не совсем ложь. – У меня был брат – Бретт. Мы всегда соперничали, мне кажется, всегда пытались превзойти друг друга. Каким-то образом, думаю, он был мне ближе всех моих родственников, – он посмотрел на облака в небе за окном. Он как будто видел в них лица – Милла, Азмун и, да, Бретт. Ребята из его класса, те, с кем он вырос. Кем же они были, если не родственниками?
– Бретт умер много лет назад. Мне все еще недостает его, иногда это ощущается так, как будто он глядит мне через плечо. Наши родители… – "Корпус-мать, Корпус-отец" – …наши родители были строги, но справедливы. Прекрасная старая школа.
Он улыбнулся, но воспоминания вспыхнула перед его внутренним взором настолько живо, что на мгновение он перестал видеть Луизу, или облака, или еще что-либо. Мгновение он видел огонь и дым, цитадель мятежников на Марсе почти полстолетия назад.
Лидер мятежных телепатов умирал у его ног. Человек, который утверждал, что приютил Бестера ребенком, что знал его настоящих родителей. Меттью и Фиону Декстер, предводителей подполья – до их гибели в 2189 году, когда родился он.
Он застрелил негодяя за эти слова, да так, что пальцы, державшие оружие, сжались навсегда – отнялись, умерли…
– Клод? Что это? Что случилось?
Он моргнул. Луиза наблюдала за ним с беспокойством в лице.
– Ничего. Я… просто воспоминания.