– Ну и кто же из нас самоослепленный мессия?
– Ты знаешь, кто стоял за твоими драгоценными повстанцами после твоей смерти? Кто их финансировал?
– Моя возлюбленная, Лита.
– Лита. Учитывая ее способности, она была настолько же глупа, как и ты.. Ребенок, получивший слишком большую пушку. Нет, человек, стоявший за мятежниками, был из нормалов, – это Гарибальди. Ненавидящий тэпов фанатик, получивший оружие от еще одного фанатика. Зрелище того, как мы уничтожаем самих себя, должно быть, доставляло ему ужасное удовольствие.
Ты спрашивал, почему я сохранил в живых небольшую часть тебя? Вот почему. Так ты можешь узнать, что ты наделал.
– И ты можешь сказать "я же говорил"…
– Да.
– Это мелко.
– Я лишился всего. Все, во имя я трудился, лежит в руинах. Время свершений прошло. Я всегда верил, что, если лишусь всего, у меня останется мой народ, мои телепаты. Ты забрал у меня даже это, Байрон. Даже это.
– Ну так ложись и преставься.
– Нет. Я – не ты. Я не трус. Я живу с последствиями своих поступков. И я живу.
– Что ж, тогда пожалуй – смотри!
– Нет. Это сон. Я могу его прервать.
– Нет, не можешь. Ты знаешь это. Не раньше, чем это произойдет.
– Отпусти меня, Байрон.
– Я тоже могу быть мелочным.
Он пытался отвернуться, но сцена преследовала его.
Это должно было стать решающим ударом. С восстанием было бы покончено, мятежники оказались бы на коленях. Двести лучших, его самых верных…
Он все еще слышал их крики, еще чувствовал ужас их уничтожения, содрогание их уходящих жизней, их душ.
– Ты сбежал, – сказал Байрон. – Ты нашел лазейку секундами раньше и сбежал. Ты спасал свою шкуру и оставил твоих людей умирать.
– Они так или иначе шли на смерть. Я ничего не мог сделать.
– И ты назвал трусом меня.
– Замолчи.
– Смотри на них, Бестер.
– Замолчи!
– Смотри, – глаза Байрона стали провалами, провалами в черепе, и пламя было повсюду. Байрон был Сатаной, окруженным проклятыми душами.
– Смотри! – Байрон был Бестером, ледяным лицом в зеркале, улыбавшимся без веселости и тепла.
– Замолчи!
Тут он проснулся в тот момент, когда кто-то пытался его убить.
Глава 4
Старый инстинкт рывком послал его руку к отсутствующему PPG, но еще более старый со скоростью света выдал ментальную атаку. Иногда меж двух вздохов умещалась жизнь и смерть.
В данном случае, к счастью, между вдохом и выдохом в момент пробуждения он осознал, что не нападение, что над ним склонилась Луиза, выражение беспокойства исчезает с ее лица, как марсианский лед, тронутый первым лучом солнца.
– Месье Кауфман? Вы в порядке?
На мгновение он удивился, к кому она обращается, но затем все сфокусировалось. Клод Кауфман. Это имя, которое ему дали.
– Что вы делаете у меня в комнате? – спросил он.
– Прежде всего, это моя комната – я все еще владею ею. Во-вторых, я услышала, что вы тут кричите, будто дракха увидели. Я подумала, что вам плохо, – теперь вижу, что это, должно быть, был дурной сон.
– Да, – подтвердил Бестер, – дурной сон. Извините, просто было неловко проснуться и увидеть вас тут, особенно после этого кошмара.
– Часто так?
– Бывает.
– Моему отцу тоже снились кошмары, – сказала она. – О войне. Войне между Землей и Минбаром.
– Война не из тех вещей, что забываются, – суховато сказал Бестер.
– Нет. Полагаю, что не из тех.
Он заметил острия бледнозолотого света, проникавшего сквозь щели между шторами, превращавшие пылинки в крохотные яростные солнца. – Который час?
– Почти одиннадцать.
– Значит, завтрак я пропустил, не так ли?
Выражение ее лица несколько смягчилось.
– Думаю, я могу что-нибудь найти для вас, если вы пожелаете сойти вниз.
– Тогда я так и сделаю. Спасибо, – он поколебался немного. – Спасибо за ваше беспокойство.
– Это пустяки, – отозвалась она. – Вообразите, какие у меня были бы неприятности, если бы в одном из моих номеров кто-нибудь умер!
– Ах, да. Допрос коронера, возня с телом, устранение беспорядка. У вас талант в общении с мужчинам – сразу чувствуешь особенное внимание к собственной персоне, миссис…
– Буэ, – сказала она после секундной заминки. Он, кажется, уловил другое имя, сквозившее в ее мыслях. Коли? Много боли ассоциировалось с этим именем. Имя, которое было и раной.
Совсем как у него.
– Куда вы идете? – спросила его Луиза после завтрака, когда он направился к парадной двери.
– Просто погулять, – отозвался он. – Я давно не был в Париже. Хочу снова посмотреть его.
– Давно?
– Более двадцати лет.
– О. Как по-вашему, он изменился с виду?
– Именно это я и хочу выяснить.
Она помедлила.
– Вы идете в какое-то конкретное место? – спросила она.
– Нет. А что, вы хотите мне что-то предложить?
– Нет, но нынче утром мне идти на рынок и в магазин на другом конце города. Мне бы понадобилась помощь – нести покупки, если у вас не найдется занятия получше.
Бестер изучал ее с минуту. Лицо ее было равнодушно, но он почувствовал за этим, что она в некотором смысле жалеет его. Она считала его старым одиноким человеком.
Что ж, так и было, но жалость уязвила его. И еще, в ее словах скрывалась правда. Она не лгала, помощник – нести бакалею – ей бы пригодился.
– Кто позаботится об отеле?
– Фрэнсис – мой работник – вот-вот будет здесь, если вы сможете подождать.
– Я не спешу, – сказал Бестер.
Как и обещал, Фрэнсис – долговязый тинейджер, смуглый и черноволосый – пришел через несколько минут, и Бестер с Луизой отправились в город. Она надела юбку в черно-синюю клетку, прикрывавшую колени, и темно-синий свитер поверх белой хлопчато бумажной блузки. Он впервые заметил, что она чуточку ниже его ростом.
Поначалу он был смущен странным молчанием между ними, но когда они оба освоились с тем фактом, что не станут болтать зря, он расслабился и был удивлен тем, что, несмотря на события вчерашнего вечера и последующий сон, его энергия вернулась.
Ощущение наполненности жизнью возникало не столько изнутри, сколько извне, от гомона толчеи, через которую они продвигались. Избавление от чумы дракхов воспринималось как всеобщее помилование перед повешением, и, словно осужденный, неожиданно обретающий свободу, человечество было полно радости бытия, прямо-таки брызжа такой энергией, которую он просто припомнить не мог в годы своего детства на Земле или в любой из последующих визитов.
И Луиза являлась частью этого. О, она была сдержанна, осмотрительна, но, пока они шагали, он чувствовал радость в звуке ее шагов, наслаждение, с которым она вдыхала воздух, воспринимала свежий ветерок, наслаждалась запахом, доносившимся из кондитерской, которую они миновали. Он пытался не слушать, но ее голос был неотразим как сам город, не потому, что был прост или чист, но потому, что это было сплавом простоты и чистоты. Это была радость, присущая тому, кто знал скорбь, но чье сердце еще билось.
Они поднимались на холм к Сакре-Кер. Достигнув вершины, он заметил, что Луиза наблюдает за ним с непонятным выражением лица.
– Немного не по пути… – призналась Луиза, – но коли вам нравится изображать туриста… – Она пожала плечами. Он почувствовал, что она сочла, что выразилась грубо, и хочет загладить это. Снова жалость.
– Нет нужды, – сказал Бестер. – Мы можем прямо идти туда, куда направляетесь вы.
Когда они пересекали забитый туристами-зеваками сквер, незнакомый мужчина – уличный художник – практически подскочил к ним с альбомом в руке.
– У вас интересное лицо, – сказал он, – уверен, вы хотите иметь сувенир, который станет напоминанием о визите сюда. – Он уже зарисовывал, его рука провела несколько штрихов углем.
– Не сегодня, – бросил Бестер и двинулся с места.
– Нет-нет, погодите. Вы не знаете, как это будет дешево, практически даром. А когда вы увидите, как я схватываю сходство… – он остановился, заметив Луизу. – О, но конечно – вы скорее приобрели бы портрет леди?
– Также нет, – сказал Бестер на ходу.
Человек шел следом, его рука беспрерывно двигалась.
– Вы поблагодарите меня, месье, когда я закончу, не сомневайтесь.
Бестер подумывал, не дать ли парню небольшого ментального тычка. Внезапный ужас, тошнота. Он решил не прибегать к этому. Телепаты все еще регистрировались, и привлекать к себе внимание подобного рода было последним, к чему он стремился. Он с сожалением поглядел на свои обнаженные руки. Было время, когда один лишь взгляд на него и его перчатки избавил бы его от подобной назойливости.
– Слушай, он не станет платить, – сказала Луиза мужчине. – Мы не туристы, и знаем эти игры.
– Тогда я оставлю это себе, – сказал тот вызывающе.
У Бестера подпрыгнуло сердце. Этого он позволить не мог. Тут в сквере было множество других уличных художников, и большинство из них выставляли образчики рисунков. Сколько людей проходит за день через сквер? Тысячи? И сколько из этих тысяч могут узнать Альфреда Бестера, с бородой или без?
Так что ему все равно придется заплатить за рисунок. Странно, однако, Луиза, которая только что отчитывала назойливого художника, внезапно притихла. Она взяла у парня рисунок и с минуту смотрела на него. Затем, по-прежнему ничего не говоря, она полезла в сумочку и достала кредит.
– Вот, – сказала она. – Теперь ступай.
Она взяла картину и свернула ее. Художник ретировался, слегка задрав нос.
– Я же вам говорил, – бросил он через плечо.
– Почему вы это сделали? – спросил Бестер, когда они продолжили путь.
– Мне нравится портрет.
– Не понимаю.
– Я люблю смотреть на небо, – сказала она. – Мне оно нравится всяким. Бледным, пастельно-голубым, индиго в сумерках или затканное облаками. Но мое любимое небо – покрытое черными тучами, когда сквозь тучи на какое-то мгновение прорываются золотые лучи.
– Я все еще… – но он понял прежде, чем она объяснила. Это было очень похоже на то, что минутами раньше он думал о ней.
– Вы повидали многое, я думаю, и мало что из этого делало вас счастливым, да? Вы похожи на темную тучу. Но был момент только что, лишь момент, когда в вас блеснул свет. Впервые с тех пор, как я вас повстречала. И этот парень, этот уличный художник поймал его. В этом он показал себя в некотором роде гением. И этого достаточно, чтобы заслужить плату.
– Можно посмотреть?
– Не смейтесь надо мной.
– Не собираюсь.
Она протянула ему бумагу, и он развернул ее. И изумился. Это был не он. О, внешнее сходство было. Человек зафиксировал усталые черты его лица, пропорции были верны. Но глаза были молоды, проникнуты удивлением.
Чувство, которое он испытал, было необыкновенным, и в нем было немного вины. Увиденное художником в его лице было его восхищением Луизой. Это была она, отраженная в нем.
– Что вы станете с этим делать? – спросил он.
– Это ваше, – ответила она. – Вы повесили бы это у зеркала – напоминать самому себе, что вы можете выглядеть вот так.
Он этого не желал. С другой стороны, если это заберет она…
– Благодарю, – сказал он.
Он приобрел книгу.
Магазин на том конце города оказался книжным, что поначалу его не заинтересовало. Однако были времена, когда он любил читать. Старый его наставник, Сандовал Бей, привил ему вкус к этому, познакомив его как с классикой, так и с современной литературой. Даже после того, как старик был убит, Бестер продолжал читать – как бы отдавая дань памяти Бея.
Но по мере того как он становился старше, романы, которые он читал, казалось, становились все более и более похожи на покрытую буквами бумагу. И однажды он перестал читать. Задумавшись, он не смог даже сказать, когда это было. Десять лет назад? Двадцать?
Что читают люди в нынешние дни?
Он проглядел бестселлеры. На мемуары был большой спрос, особенно на воспоминания экипажа "Экскалибура" и других исследователей. Одна книга привлекла его вгляд: "Свобода разума. Воспоминания о Мистерии телепатов".
Он взял ее в руки. Он купил ее.
Следующим вечером он сидел в маленьком кафе под названием "Счастливая лошадка", склонясь над несколькими последними страницами. Небольшие коринфские колонны сигаретного дыма словно подпирали низкий потолок, и свет разнообразных настольных ламп не проникал далеко. Несмотря на все это, место казалось популярным для чтения. Семь из восьми других посетителей занимались этим.
– Пресно, – хмыкнул он, закрывая книгу с соответствующей миной.
– Действительно? – худощавый тип лет тридцати пристально посмотрел на него поверх старомодных очков в проволочной оправе. Это было, конечно, рисовкой, ведь любой дефект зрения мог быть исправлен за несколько минут при помощи дешевой операции всего лишь за один визит к врачу. – Просто я тоже читал это и счел блестящим. Как это могло показаться вам пресным? Или вы имели в виду кофе?
– Нет, я имел в виду книгу, – отозвался Бестер.
– Ну, и?
– Не бесцеремонно ли, как по-вашему, требовать объяснения? Может быть, я угрожаю вашему мнению, а, следовательно, вам?
Мужчина чуть-чуть скривил губы.
– Может быть. Могу я ли попросить более вежливо? Или вы боитесь, что не сможете отстоять свое мнение?
– Оно не нуждается в защите, – Бестер отвернулся, но затем повернулся снова. – Но если вам нужно знать… Я нахожу стиль безвкусным, избитым и примитивным. Философия – перелицованный квази-буддистский сентиментализм двадцатого века, который тогда уже перекраивали; здоровый кусок заимствован книги Г'Квана. Рассказ от первого лица, настоящее время – это все претенциозно, а от попыток воспроизвести поток сознания Фолкнера бы стошнило.
– Я думал, это поэтично и проникновенно.
– Ну, – сказал Бестер, – так вы ошиблись. Меня не упрекайте.
Молодой человек коротко пренебрежительно хмыкнул.
– Не взяли бы вы на себя труд изложить это письменно?
– Что вы имеете в виду?
– Я редактирую маленький литературный журнал. Париж нынче полон писателями, и многие мысли у них вполне великолепны. Многие нет. Я думаю, в этом не мешало бы разобраться, и мне для этого нужны критики.
– Но насчет этого романа мы не согласны.
– Согласие – не камень преткновения. Читать, думать, выражать что думаешь…
– …продавать свои мнения тем, кто сам думать не умеет?
– Да, именно. Или, в некоторых случаях, тем, кто станет спорить с вами. Девяносто девять из ста, брось я вызов их мнению, капитулировали бы или отвернулись. Э, чего беспокоиться? Это единственное искусство, не стоящее споров о нем – кроме того, чем оно является, потому что ничто не бессмысленно так, как искусство, о котором не спорят, которое не критикуют, так что…
– Сколько за это платят?
– О. Неизбежный прозаический вопрос. Это стоит десять кредитов за каждые сто слов. Заинтересовались, да?
Бестер, к своему собственному огромному удивлению, услышал собственный ответ:
– Да.
Он возвращался в отель. Шел дождь, так что его ботинки попадали в пастельные лужи, мокрая парусина побывала под потоком воды и окрасилась в цвет заката. Сереброкрылые силуэты ласточек проносились в колышащемся воздухе, и в какой-то момент он увидел: не птицы, а "Черные омеги" курсируют пред жадным ликом Юпитера. Его корабли, его люди, им нет преград. Он задрожал при мысли, чем он был. Он свергал правительства, отводил реки судьбы, чтобы наполнить новые океаны. Без него Тени бы победили, уничтожили бы все человечество.
Это никогда не выходило наружу. Он никогда не видел этого в какой-либо из кровавых историй про него.
Шеридан знал. Герой Шеридан, честный человек. Он знал, но сохранял напрасное молчание. Гарибальди тоже знал.
Конечно, Гарибальди не был человеком большого масштаба. Гарибальди заботил только Гарибальди – что Гарибальди нравится или не нравится. Что доставляет Гарибальди удовольствие, что причиняет ему боль. Особенно то, что причиняет ему боль. Возможно, его подчиненные до сих пор пытаются выследить осу, ужалившую Майкла в пятилетнем возрасте.