– А правда ли, что замок тот огромен, как гора?
– Да уж. Выйдешь иной раз утром, когда воздух еще холодный и прозрачный, и с холма как раз увидишь этот ужас. Только вот сегодня не видать, облаками все затянуло, да дождь на севере идет, видно. Ох ты, что ж я! Тебе-то все одно не увидать. Только это к лучшему. Вдруг он, злодей, и на расстоянии околдовать может? Я никогда не смотрю.
– Эх, женщина! - подумал Слепец. Сама себя уже с головой выдала, но пытается оправдаться. "Не смотрю", а подробностей вон сколько доложила: в какой день, куда встать, куда глядеть. Откуда в ней такая ненависть к Мездосу? Только потому, что он - могучий колдун, или есть иные причины? Если они достаточно веские, то какой смысл идти к такому опасному человеку? Однако, опасения не успели завладеть Слепцом как следует. Он быстро вспомнил, кто такой муж Таттлу, и какой зуб он имеет на таинственного Мездоса. Не может простить, что тот заколдовал его первую жену и таким образом разрушил их брак. Эх, глупец он, а не гордец. Но это его дело, да и не переубедить такого упрямого человека.
Вскоре после полудня, когда из-за облаков наконец выглянуло солнце, раздался скрип отворяемых ворот, громкие, веселые ругательства и ржание коней, почуявших стойло и овес. Тяжелый стук по ступеням на крыльце возвестил о возвращении хозяина.
– Эй! - крикнул он, едва зашел в дом. - Ждешь не дождешься, поди? Только я не виноват, позвали меня, не отказаться. Против лесной кошки каждый боец полезен.
Сменив одежду и велев жене накрывать на стол, Раумрау пошел во двор, чтобы смыть с себя грязь и пот. Таттлу принялась ураганом носиться по дому, вытаскивая из кухни в обеденную комнату чугунки и крынки.
Чуток переваренная, раскисшая пшенка казалась Слепцу безвкусной, а баранье мясо просто не лезло в горло, покрывая зубы и десны противной пленкой. Холод проникал в грудь неведомо откуда, обхватывал ребра своими безжалостными пальцами. Ложка, кое-как зажатая между изуродованными ладонями, норовила выскочить и упасть на пол. Перед самой едой Раумрау сказал, что сразу после обеда он займется руками Слепца, и именно это заставляло его дрожать и бояться, как ребенка. В детстве он и испытывал подобное чувство. Давным-давно, когда суровый Галид повел его в страшный черный дом посреди квартала купцов, где жил маленький, кривоногий старик с засыпанными перхотью волосами и огромными, мосластыми руками. На белой скатерти у него были разложены десятки блестящих инструментов, больше подошедших бы для палача. Долго и отвратительно, сладенько разговаривая с юным королем, старик поглаживал инструменты, до тех пор, пока не выбрал одни клещи с загнутыми губами. Ими он вырвал королевский зуб. Страшная боль, которую испытал при этом Слепец в тот раз, заставляла его трястись от страха и упираться, когда снова Галид вел его к старику. Кричать, плакать, умолять, приказывать. Вести себя далеко не по-королевски. Сейчас он вырос и испытывать детские страхи просто недостойно настоящего мужчины. Легко это сказать, легко твердить себе об этом в мыслях, но трудно победить само чувство. Да и боль при вбивании в кость металлического штыря будет посильнее, чем при вырывании молочных зубов…
Слепец очнулся только тогда, когда Раумрау положил ему руку на плечо:
– Ты готов? Пойдем.
По дороге они не разговаривали. Кузнец отвел его в незнакомое место - там не было стука молота, не было жаркого гудения огня, не было злых шуток Хажеу. Ноги Слепца предательски подгибались, отчего он постоянно боялся упасть. Ему хотелось повернуться и убежать, испытывая при этом огромное облегчение, убежать до самого дома милой Халлиги и забиться в теплый угол за печью… Мозг лихорадочно пытался придумать причины, по которым можно отказаться от экзекуции - но не находил ни одной.
Когда они вошли внутрь неведомого строения, пропахшего травами и наполненного странным, горьким дымом, черная волна паники захлестнула Слепца с головой, и только железная воля не позволила ему завопить от ужаса. Кроме прочего, он ничего не видел, ничего не мог себе представить с помощью хваленого "внутреннего ока", и потому страх возрастал троекратно! Зачем, зачем мне выпали такие муки! - подумал он, усаживаясь на холодный стул за столом из неструганых досок. - зачем эти непрерывные испытания болью? Уж не за то ли, что он как бы родился заново? Развращенный безмятежной жизнью король превратился в прекрасного человека, которого любят все вокруг - и люди, и даже чудовища?? Быть может, он должен еще раз пройти испытание жуткой болью, чтобы потом смог дойти отсюда до самого Центра Мира? Попросить прощения у Галида, бухнуться на колени перед Селией и сделать еще много чего хорошего?
Ладно, пусть это будет последнее искупление, после которого он станет чист и невинен, как только что родившееся дитя. Хотя… Вряд ли его мучения воскресят того крестьянина, до смерти закормленного утками, или тех несчастных, кого он безжалостно послал под стрелы дерриотийцев в бою у деревни Переправа… Значит, все это не имеет смысла? Нет. Нет!
Все это глупое нытье, попытки найти в себе силы противостоять мучениям, на сей раз совершенно добровольным. Нечего искать оправданий, ведь тогда он действовал как король. Королям часто приходиться быть жестокими, в этом их судьба. Все те смерти были принесены королем Малгори на алтарь государства, ради его сохранения и упрочения, как он тогда считал. Королевство бездарно проиграно, и все жертвы стали просто-напросто бесполезными. Никакое страдание виновника не наполнит давние смерти смыслом. Разве что… Разве что он вернется и отберет королевство обратно! Эта мысль вызвала у Слепца невеселый смешок. Даже если бы он хотел этого, как слепой калека может побороть могучего колдуна, разделавшегося в одиночку сначала с его армией, а потом и с ним самим - тогда еще полным сил и здоровья? Глупость… И к тому же, он не хочет возвращать себе трона.
Он поднял голову и выпрямил спину, переставая наконец дрожать, ибо в этот момент к нему вернулось странное умиротворение и отрешенность от мира. Те самые, которые владели этим телом, когда оно делало мучительные шаги к Реке и смерти. Тогда он перестал бояться гибели, боли, почти забыл обо всем, что окружало его раньше. Так и теперь. Он был сам по себе, и рядом жила только боль… Вернее, пока ее не было, но вскоре ее стоило ждать.
В это время подошел Раумрау и с грохотом высыпал на столешницу какие-то мелкие металлические предметы.
– Вот это может стать твоими пальцами, - сказал он с некоторой долей гордости в голосе. - Могу не хвастаясь сказать тебе, что эти штуки получились у меня гораздо лучше, чем первые, которые я приделал Елунику.
– Как они выглядят? - спросил Слепец, с трудом протиснув слова через пересохшее горло.
– Они из бронзы. Самой лучшей, которую я мог найти. В общем-то, все похожи на обычные крючки для ловли рыбы. Ты видал такие когда-нибудь? Я старался сделать их такими, какими были твои собственные пальцы, если их согнуть в двух суставах. Третьи фаланги на твоих кистях частично уцелели, и в них я постараюсь забить прямые концы крючков. Они гораздо тоньше, чем… э-э-э… загнутые части, и сверху на них надета "юбочка". Если все пройдет успешно, я сожму эти "юбки" клещами, чтобы была дополнительная поддержка для крючков. Быть может, придется разрезать кожу между пальцами, чтобы закрепить все как следует. Вот два крюка, загнутых не так сильно. Вернее, они почти прямые - пойдут тебе на место больших пальцев. С помощью остатков фаланг ты сможешь двигать всеми этими крючками, и даже сжимать их в некое подобие кулака! Я уже придумал, как переделать рукоять на одном из своих длинных ножей, чтобы ты мог взять его в свои новые пальцы. Конечно, крепко держать его ты не сможешь, но и такое может пригодиться. Как ты думаешь?
– Конечно! - возбужденно воскликнул Слепец. Уверенный голос кузнеца и его подробный рассказ породил в нем надежды на благополучный исход задуманного дела. Он уже видел себя самостоятельно открывающим двери и запросто сжимающим ложку. Он снова сможет сам натягивать штаны и срывать цветы одной рукой!! Он…
Радостные мысли были прерваны все тем же Раумрау, усевшимся рядом со Слепцом на стуле.
– Пора начинать, парень. А не то до ночи не управлюсь.
– Хорошо, - согласился Слепец. - Я готов.
Он протянул свои руки, сложив их на стол перед сидящим кузнецом.
– Погоди, еще не все. Ты, может быть, и решился все терпеть и держаться до последнего, не даваясь боли, но она-то может оказаться сильнее тебя! Не хочу я, чтоб ты в самый важный момент вдруг дернулся и заорал, как резаный кабан. Поднеси вот этот порошок к носу и вдохни его, что есть мочи.
В протянутые ладони Слепца просыпалось нечто невесомо легкое. Он с сомнением поднес свои руки поближе, словно пытался рассмотреть несуществующими глазами.
– Что это?
– Ты мне не веришь? Если я говорю, что тебе надо вдохнуть этот порошок, значит, так оно и есть, и нечего выпытывать! - вдруг вспылил Раумрау. - Думаешь, хотел бы я тебе чего сделать, так не сделал раньше? Да тебя ведь дитенок трехлетний палкой убьет, не запыхается!!!
– Ты что!? - удивился этой вспышке злости Слепец. - Ничего такого у меня и в мыслях не было! Просто интересно стало…
– Ишь ты, любопытный какой, - проворчал Раумрау уже гораздо спокойнее, и даже словно бы чувствуя себя неловко. - Это лекаря порошок. Он дает его нюхнуть людям, когда зуб рвет коренной, или ногу отпиливает. Специально, чтобы от боли не мучаться - по крайней мере, сначала.
Слепец пожал плечами, словно бы желая показать: ну вот, стоило ли возмущаться из-за такой мелочи. Он быстро поднес ладони к лицу и с силой всосал в себя нечто, похожее на пыль. Будто зазубренным железным прутом этот невинный порошок прополз по его носоглотке, разрывая кровеносные сосуды и саму кожу, проникая все глубже и глубже, вызывая в плоти неимоверный зуд. Резкая боль мгновенно забралась в череп и разорвала его огромной черной вспышкой. Все мысли разлетелись по сторонам и утонули в пустоте, как тают, уносясь в ночь, тонкие пряди дыма от маленького костра. Слепец, как подкошенный, завалился на бок и рухнул со стула прямо на пол…
В странную страну давно потерянных воспоминаний унесла его эта тьма, наползшая на разум. Когда она стаяла, Слепец вдруг увидел отца, стоящего с ним рядом на помосте, и гладившего его по волосам своей жесткой, истертой рукоятью меча ладонью. Как он мог помнить это? Ведь ему исполнилось лишь три года, когда отца не стало. Какой-то праздник: на площади, перед воротами королевской башни резвились жонглеры, акробаты, шуты. Фокусники доставали из карманов голубей и разноцветные платки, деревянные куклы дубасили друг друга в веселой драке. Однако Слепец не успел почувствовать в себе детскую радость, потому что сразу заметил нечто неправильное в этом своем нежданном воспоминании. Шуты корчили мерзкие рожи и скалили острые зубы, жонглеры то и дело норовили кинуть ножом прямо в короля, а маги, перебрасывая голубей из руки в руку, обращали их в перепончатокрылых рогатых тварей, пищащих противными громкими голосами. Рука отца вдруг стала совсем жесткой, и стала царапать кожу на голове острыми когтями. Слепец протянул вверх свои маленькие ладошки, пытаясь защититься, и нащупал голые кости, лишенные плоти. Рука, гладившая его по голове, принадлежала скелету. Он в ужасе отшатнулся, запрокидывая лицо и разевая рот в безмолвном крике. Сверху вниз на Слепца пялился посеревший от времени череп. Вдруг из костей подбородка выросла седая борода, а пустые дотоле глазницы полыхнули огнем. Этот огонь немедленно растекся по всему скелету, а когда волны пламени схлынули, перед Слепцом стоял человек, знакомый ему до боли - в самом прямом смысле этого выражения. Маленький мальчик бессильно поглядел на свои крошечные ручки и слабый кулачок, которым он хотел ударить врага. Волшебник Клусси громко расхохотался и схватил его разом за обе руки. Из раскрытого рта колдуна полыхнуло пламя - нет, это были зубы, каждый как небольшой факел бьющего из десен пламени. Клусси притянул руки маленького Малгори ближе и примерился откусить их своими страшными клыками…
На этом месте разум Слепца снова помутился, унося его прочь от страшных грез. Кажется, он не переставал плакать и трястись от страха, как самый настоящий маленький мальчик. Страшное видение пропало, реальный мир вернулся, он давал о себе знать мягкой постелью, в которой утопало тело, запахом жареного мяса и стуком дверей где-то далеко, в другой комнате. Некоторое время Слепец лежал неподвижно, вспоминая, кто он на самом деле и где находится. Потом пытался открыть несуществующие глаза. Ах да, у него нет этих полезных органов! Тогда нужно сосредоточиться, чтобы получить хоть какую-то картину с помощью оставшихся чувств. Тихое гудение огня, слышимое из-за теплой стены, скрип дерева, что раскачивается на ветру за окном. Покрывало на груди, а руки лежат сверху… И в пальцах поселилась нудная, дергающая, саднящая боль.
Слепец попытался поднять правую руку и тут же сжал зубы. Словно по тяжелой наковальне привязали к каждому пальцу, да еще самыми грубыми, жесткими веревками, какие только можно придумать. Значит, Раумрау все удалось? - подумал Слепец. Или тяжесть - это просто обман? Ведь могло случиться и так, что он только разворотил мне все кости и замотал их тряпками. Слепец медленно поднес кисть к лицу и прикоснулся к щеке. Странное дело! На руке какое-то подобие деревянной рукавицы, судя по запаху и равномерной плоской поверхности с обоих сторон. Любое движение отдавалось новым приступом дергающей боли, поэтому Слепец не стал исследовать "рукавицу" подробнее, а осторожно положил ее обратно на грудь.
– Таттлу! Раумрау!! - закричал он. За стеной тут же раздались квохчущие звуки, топот, толчки, шуршание платья и скрип отворяемой двери.
– Ой!! - Таттлу громко прихлопнула ладонями. Раумрау довольно хмыкнул.
– Уже очнулся! Я-то думал, ты проваляешься без сознания дня три.
– А сколько было на самом деле? - еле слышно прошептал Слепец.
– Да если считать с того момента, как ты на пол свалился, то полтора дня.
Слепец широко улыбнулся, не догадываясь, как неестественно и вымученно выглядит на его лице эта гримаса. Серая кожа, спутанная и взъерошенная борода, грязные, слипшиеся от пота волосы. Пустые глазницы, казалось, стали еще глубже и еще чернее. В общем, на постели словно бы лежал человек, долгое время проведший в тюремных застенках и только сейчас оттуда выпущенный. Таттлу, всхлипывая, плакала от жалости, Раумрау тяжело вздохнул и пошел к кровати.
– Скажи мне… - снова зашептал Слепец. - Скажи мне прямо сейчас: получилось?
Раумрау снова вздохнул, протяжно, тяжело, словно готовясь сообщить страшную новость. Сердце Слепца сжалось от разочарования и страха. Нет? Но кузнец, крякнув, сказал другие слова.
– Сейчас трудно сказать. Кости твои выдержали, и все крючки удалось вбить, но пока раны заживают, мы не сможем узнать, будут ли эти штуки действовать так, как мы задумали? Сейчас нужно только ждать… и терпеть боль.
11.
Через месяц ударили первые, весьма ранние в этом году заморозки. Природа словно предупреждала Слепца: откажись от своего рискованного намерения отправляться в путь осенью! Однако, он не мог позволить себе жить в деревне Гордецов целую зиму, потому что чувствовал себя здесь слишком ущербным, слишком чужим. Конечно, Таттлу, добрая женщина, ни за что не хотела отпускать его, и даже Раумрау, ворча, отговаривал идти - хотя и не особо в этом усердствуя. Кузнец больше, чем другие, общался со Слепцом и мог видеть, что тот далеко не так беспомощен, как это могло бы показаться с первого взгляда. Деревянные рукавицы давно сняли с его рук, и новые пальцы постепенно становились частью искалеченного тела. Слепец не мог видеть их, но он прекрасно представлял, что это такое, по своим ощущениям и рассказам кузнеца и его жены. Сияющие красным отливом нового металла крюки, тоньше мизинца, с тупыми концами и плавными изгибами. Если согнуть остаток фаланг, то их концы упираются в ладонь. Можно схватить черенок лопаты, ложку с большой ручкой, или дужку ведра. Правда, нести это ведро, наполненное водой даже на треть, Слепец не мог из-за сильной боли, возникающей в костях. К тому же, Раумрау предупреждал его, что большая нагрузка может вырвать крючки из костей, и тогда их уже не забить обратно. Поэтому Слепец остерегался поднимать тяжелые вещи, и даже тугие двери не открывал.