Люська спросила:
- Сдурел ты, что ли?
Он укоризненно сказал:
- Ведьма ты, ведьма.
И погрозил ей топором. Люська завизжала и исчезла, удрала к соседке Элке Кустодиевой, ушла из его жизни, забыл, как звали. Прорубил проем и подтащил раму, но тут приехали белые санитары и стали мешать работать. Гайдамака бросился на них с топором по-настоящему, и санитары тоже исчезли. Вставил раму, заделал цементом, застеклил, зашпатлевал. Сел у окна, сорвал бескозырку с бутылки водки и стал смотреть на Финский залив, на Швецию, Данию, на Мадрид. Все было видно. Санитары больше не приходили, зато по их жалобе явился его старый приятель - участковый инспектор Шепилов, живший в этом же доме.
- Что с тобой, Сашко? - спросил Шепилов.
Гайдамака налил Шепилову стакан водки и сказал в рифму:
Вот и водка налита,
да какая-то не та.
Как ни пробуешь напиться,
не выходит ни черта.
Шепилов все понял: на Гайдамаку снизошел стих. Выпили. Посмотрели в окно.
- Вид на Мадрид, - сказал Гайдамака.
- Да, - сказал Шепилов, глядя на ржавую свалку под торцом дома. - Прочитай еще что-нибудь. Люблю.
- Письмо советских рабочих Леониду Ильичу Брежневу. Но это не мое, народное.
- Народное тоже люблю.
Водка стала стоить восемь.
Все равно мы пить не бросим!
Передайте Ильичу:
Нам и десять по плечу.
Если будет больше
- Будет как и в Польше.
Если будет двадцать пять
- Зимний будем брать опять.
- Хорошо, - мечтательно сказал Шепилов.
- А знаешь, что ответил Брежнев?
- Нет.
Я не Каня, вы не в Польше.
Будет надо - будет больше.
- Знаешь, - грустно сказал Шепилов, - меня выдвигают на партийную работу.
- Хорошо, - сказал Гайдамака.
- Давай еще выпьем. Люблю.
Шепилов любил слово "люблю".
Был июнь, дни смешались, стояли белые ночи. Шепилов тоже исчез. Боязливо заглянула соседка Элка, сказала, что Люська к нему не вернется и надо отдать ей диван.
- Пусть забирает, у меня матрац есть.
Гайдамака срывал бескозырки с бутылок, щелчком отстреливал их в Финский залив, играл на аккордеоне "Раскинулось море широко", смотрел на Рим. Пред ним простирался Вечный Город. Он неплохо его знал по велогонкам. Вот Foro Romano*3, вот Colosseo*4, а вот Campidoglios*5. А вот и Basilia e Piazza di San Pietro*6, где он наехал на папу римского. Гайдамака заиграл "Интернационал", но его затошнило, он побежал блевать, но как ни корячился, ничего не смог из себя выдавить. Он глотнул еще и заснул с бутылкой водки на унитазе.
Проснулся он от пристального взгляда. Дверь в туалет была открыта. К нему в окно со стороны Финского залива заглядывала черная голова. Ночь стояла белая, голова была черная, курчавая, с желтыми белками глаз, окно находилось на шестом этаже, но Гайдамака не очень-то испугался, потому что решил, что спит, а черная голова ему снится.
- Пошел вон, жидовская морда! - пробормотал Гайдамака во сне.
Нет, он не был антисемитом в прямом смысле слова, но с тяжелого похмелья пробормотал первое простейшее оскорбление, которое пришло ему в голову. Потом он глотнул еще, перебрался с унитаза на матрац и опять уснул.
Но не в том дело.
Утром Гайдамака с еще более тяжелого похмелья стал вспоминать и сопоставлять: кто бы это белой ночью в белом венчике из роз, в белой простыне, будто из бани вышел, мог ходить в тумане над водами Финского залива и в его прорубленное окно на шестом этаже заглядывать?
Гайдамака Блока читал, но давно, и до Иисуса Христа додуматься пока не посмел, хотя понял, что его посетил некто божественный, - наверно, папа римский, на которого он наехал. Дальше папы римского религиозная фантазия у Гайдамаки не пошла. И обозвал он папу римского "жидовскою мордой" потому, что папа показался ему похожим на палестинского лидера Ясира Арафата. Папы римские - они тоже архаровцы, потому что сожгли Галилея, так оправдывал себя Гайдамака. Но чем дальше он думал, тем больше понимал, что папе римскому бродить по водам Финского залива - большой нонсенс, и тем больше подкрадывалось к нему страшное подозрение о персонаже Блока из поэмы "Двенадцать".
Гайдамака перепугался до бледности и холодного пота. В самом деле - что же это такое? Он надел видавшую виды велосипедную кепочку с широким козырьком, закинул на плечо свой знаменитый гоночный велосипед "Кольнаго" с дисковыми колесами, крикнул соседке с Люськой, чтоб присмотрели за квартирой, и пустился в велосипедное паломничество из Гуляй-града в Киево-Печерскую лавру к своему знакомому попу-летописцу отцу Павлу, и, приехав, стал осаждать преподобного отца преглупым вопросом: мол, хочу знать, какой национальности был Иисус Христос?
_____________________
1 Критериум - велогонка по уличным лабиринтам.
2 Очень плохо (польск.).
3 Римский форум (итал.).
4 Колизей (итал.).
5 Капитолий (итал.).
6 Собор и площадь Святого Петра (итал.)
ГЛАВА 5
ПРЕДИСЛОВИЕ
Если читатель не одобрит этот роман, я буду удивлен.
Если одобрит, я буду удивлен еще больше.
Ж. Лабрюйер
Автор, испытывая стойкую неприязнь к предисловиям (роман еще не прочитан, а его уже объясняют), послесловиям (роман уже прочитан, а его зачем-то объясняют), по чувствуя необходимость изложить свой взгляд на свой роман и тем самым предупредить недоумения, которые могут возникнуть у просвещенного читателя, решил приводить свои соображения там и так, где и как ему это будет удобно.
ГЛАВА 6
СЕЙ ШКИПЕР БЫЛ ТОТ ШКИПЕР СЛАВНЫЙ,
кем наша двинулась земля.
А. Пушкин
Гамилькар свистнул Черчиллю, тот спланировал ему на голову, вцепился в волосы, сложил крылья, и они покинули Офир в поисках Атлантиды, Эльдорадо и Бахчисарайского фонтана. Тут же началась империалистическая война. Империалисты всех стран накинулись друг на друга. Макконнен XII удалился в Эдем*1. Атлантида была неизвестно где, а Эльдорадо - тем более. Наверно, где-то в Южной Америке. Бахчисарай со своим фонтаном находился в Крыму. Путь к филиалу рая перекрыли германские субмарины, а итальянцы кинули глаз на беззащитную Африку. Пароходик Гамилькара "Лиульта Люси" колесил по Средиземному морю под итальянским флагом, потому что Гамилькару, хотя и не любившему итальянцев, пришлось, прикрываясь их флагом, принять участие в империалистической бойне на стороне Антанты, чтобы под шумок спасти свою родину от итальянского протектората, а самому заделаться офирским Pohouyam'ом.
Но сейчас он рвался в Россию, в Крым, в Бахчисарай, на Север, в тундру, не все ли равно, где искать Эльдорадо? Чем Крым не Эльдорадо? - хотя здесь чертовски холодно. Гумилев рвался к теплым морям, а Гамилькар - к Северному Ледовитому ("Блядовитому", - говорил Гумилев) океану. Но турки закрыли и Босфор, и Дарданеллы и не пропускали Гамилькара в Крым. Он ходил рядом с проливами, пока однажды в неспокойном море рядом с "Лиультой" не всплыла английская подводная лодка и на мостик вышел сам морской бог Уинстон Черчилль в прорезиненном плаще, в адмиральской фуражке, с сигарой в зубах и с бокалом коньяка в руке.
- Не разменяете ли сто долларов? - крикнул Гамплькар.
- Не слышу!
- Сто долларов! - Гамилькар помахал промокшей купюрой с портретом Бенджамина Франклина. Это был пароль.
- Не захватил мелочи! - крикнул Черчилль. Это был ответ. Его бульдожий тезка слетел с головы Гамилькара, перелетел с "Лиульты" на субмарину и уселся на фуражку сэра Уинстона.
- Хороший, хороший, - засмеялся тот, макнул свой толстый мизинец в коньяк и дал купидону облизать.
Потом сэр Уинстон прочитал рекомендательное письмо от Макконнена XII, которое начиналось словами "Дорогой Тони!", сказал: "Wеll"*2, пригласил Гамилькара в капитанский кубрик, имел с ним непродолжительную беседу и написал ему рекомендательные письма для турецкого президента Ататюрка и для Верховного Главнокомандующего России - Черчилль хотел было написать имя Врангеля, но передумал, потому что Главнокомандующие в России часто сменялись - с просьбой о всяческом содействии "подателю сего". На этом они распрощались. Сэр Уипстон отдал честь, сказал: "That's аll"*3 и погрузился в пучину.
Сам черт мог ногу сломать в планах Гамилькара. Пепел древнего Карфагена стучал в его сердце, боевые слоны Ганнибала вот уже два тысячелетия продолжали идти на Север. Запада и Востока для Гамилькара не существовало, весь мир он делил на Юг и Север, а все человечество - на черных и белых, с поправкой на то, что и среди черных встречаются плохие люди, а среди белых попадаются хорошие. Но сейчас волею судьбы его занесло освобождать Россию от каких-то красных.
О России Гамилькар много слышал от своего русского друга, поэта и натуралиста Nikolas'a Goumilyoff'a*4, когда тот в поисках рая в тайне от царских властей по поддельному паспорту на имя гражданина Клауса Стефана Шкфорцопфа посещал Офир. Гумилев действовал по наитию, полагаясь на судьбу и на встречу с Гамилькаром, доплывал до Джибути, а потом с тяжелым мешком за плечами по стратегической аддис-абебской железной дороге шел в столицу Эфиопии, напевая известную железнодорожную песенку:
А поезд был набит битком,
А я, как фрайер с котелком,
По шпалам, бля,
По шпалам, бля,
По шпалам!.
Какой-то стрелочник-езда
Остановил вcе поезда
Свобода, бля, Свобода, бля, Свобода!
Так, по шпалам, по шпалам, он добирался до Аддис-Абебы, уступая дорогу дребезжащим поездам. Паровозы с граммофонными трубами пыхтели, фыркали, лязгали, рассыпали искры и тащили по рельсам вихляющие крокодильи туловища зеленых вагонов с открытыми купе посередине и с выходами в пустыню по обе стороны. Путнику следовало отойти подальше от насыпи, потому что в открытых выходах и тамбурах стояли эфиопы и, высунув свои могучие черные елдаки, с ветерком удобряли насыпь желтыми струями - у африканцев считалось высшим шиком облегчиться по ходу поезда, и потому вдоль железной дороги круглый год хорошо росла трава и паслись овцы, страусы и одичавшие купидоны - в Африке ничего не пропадает зря.
Офир был где-то рядом, здесь уже пахло Офиром. Но и на железнодорожной обочине надо было смотреть в оба. Однажды он наблюдал гонку на беговых купидонах - мимо него вдоль ж.д. со скоростью скорого поезда промчалась кавалькада с черными ездоками без седел. Гонки на купидонах - национальный вид спорта в Офире, еще первый президент МОК де Кубертен предлагал сделать дерби на беговых купидонах олимпийским видом спорта, но Макконнен XII вежливо оставил предложение без ответа. Гонки традиционно проходят вдоль железной дороги Джибути - Аддис-Абеба по имени "Джибутийская ж.д.", а потом из Аддис-Абебы по пустыне до Райских ворот.
Офир никогда толком не картографировался - в Аддис-Абебе Гумилев нашел в продаже всего лишь одну карту Офира большого масштаба. Все маленькие туристические карты, составленные англичанами по донесениям своего супершпиона и временного британского консула в Эфиопии Грехема Грина, вполне откровенно оповещали о своем невежестве: часть Офира представлена на них в виде огромного белого пятна с бахромой названий вдоль границ и несколькими пунктирными линиями, обозначающими (неправильно) предполагаемые русла рек. Некоторые названия соответствовали действительности: деревни Мандрагоровые Яблоки и Жареные Арахисы, другие были неточно или буквально переведены: поселок Не Целуй Меня - что на суахили означает венерическую болезнь, и, значит, на карту попросту был нанесен лепрозорий для сифилитиков. Зато в большой, когда-то секретной карте, выпущенной военным министерством Италии перед нападением на Эфиопию, наблюдалась даже какая-то лихость, она свидетельствовала о могучей фантазии ее составителей. На ней были набраны крупным шрифтом надписи: КАННИБАЛЫ, АМАЗОНКИ, АНАКОНДЫ, ну и, конечно, ГЕЕННА ОГНЕННАЯ (обыкновенная самовозгорающаяся свалка под Нью-Ершалаимом). Эта карта не допускала белых пятен и пунктирных линий и не признавалась в невежестве; зато она была так неточна, что пользоваться ею было бесполезно, даже опасно в условиях войны из-за ПОРОГОВ, ВОДОПАДОВ, ЗЫБУЧИХ ПЕСКОВ, НЕПРОХОДИМЫХ БОЛОТ И ДЖУНГЛЕЙ, которых не было и в помине там, где они обозначались. Гумилева бы не удивило, если бы на ней красовались изображения драконов, единорогов и людей с песьими головами. Были названия весьма странные для этой местности - гора Косинога, речка Кубанка, впадающая в Евфрат, деревня Гуляй Луг, поселки Каравай и Горынычи.
Судьба Гумилева пока не подводила. В Аддис-Абебе он завернул за угол императорского дворца и встретил Гамилькара. Сколько лет, сколько зим!
- Принес? - спросил Гамилькар.