Не хочу обещать. Не люблю навещать прожитое. Не могу превращать прошлогоднее сено в траву. Я уверен, что я и сегодня чего-нибудь стою. Я надеюсь, что я и до завтра ещё доживу.
Облетает листва разговоров, застолий, размолвок. Забываю детали. От этого не по себе. Но встречаются новые лица, и снова я молод. Станут новой листвой эти новые лица в судьбе.
И они облетят? Что ж, и вечнозелёное древо обновляет листву, просто делает это тайком. Зазывая: "А помнишь?" -- пытается липкое чрево ненасытного прошлого нас заглотить целиком.
Пусть коряв, пусть извилист мой ствол, но он тянется к свету, не всегда из надира в зенит, но всегда напролом. Остаются ветвями вильнувшие в сторону ветви, что когда-то хотели бы стать, но не стали стволом.
Я сегодня живу. Я старею, когда вспоминаю. За коварным "а помнишь?" ползут разложенье и тлен. За сегодняшний день свою чашу до дна осушая, ухожу, не прощаясь, в неведомый завтрашний день.
Две пылинки
1.
Заприметить снежинку в метели, заприметить и не потерять. Невозможное -- после потери -повторять, повторять, повторять.
Не предвидится, даже не кажется проследить хоть виток виража. А метель всё кружится, куражится, невозможностью заворожа.
Ведьма белая! Ну и пляши в ночи, и накручивай вихрь на вихрь! Мимолётные судьбы снежиночьи -что, казалось бы, мне до них?
Просверкнула нечаянным прочерком, и опять её вдаль понесло, словно чьё-то, отчаянным почерком выплеснувшееся, письмо,
не отправленное, запретное, где надежда и боль через край: "Заприметь, заприметь, заприметь меня! Не теряй, не теряй, не теряй..."
2.
Бездумно-бесцельна была толкотня и бессодержательны тосты, без жала остроты и страсть без огня.
Был вечер
и гости.
Ах, если бы думать: вот был да прошёл, ах, если бы знать: не вернётся... Был редкостный вечер, когда хорошо
и
не поётся.
Ведь песня звучит не едва захочу, она -- только эхо, не боле, красивое эхо, когда я кричу
от счастья
и боли.
В тот вечер не пелось. Плясалось, пилось, трепалось... Меж пляса и вздора я помню касание Ваших волос...
Вот видите,
как я скоро.
Четыре куплета -- и вот она, суть. Вы всё уже поняли, правда? Нас разные судьбы куда-то несут
порознь.
Вы рады?
Я тоже -- Вы верите? -- искренне рад, что нам никогда не встречаться и не восходить рука об руку в рай
без боли
и счастья.
Но утренний луч (всё окошко в огне!) коснётся щеки ненароком -и снится мне, будто я вижу во сне
тот вечер,
Ваш локон.
Не надо! Ведь утром опять толкотня, а завтра -- как нынче и прежде. Не надо, прошу Вас, тревожить меня
мечтой
о надежде.
Дай Бог нам друг друга в толпе не узнать, дай Бог Вам покоя и воли, дай Бог мне допеть, не дай Бог потерять
ни счастья,
ни боли.
3.
Начало зимы. Предполуночный час. Конец сумасшедшего века. Реальны, а значит, отдельны от нас ненастье, фонарь и аптека.
Всё это уже далеко и давно, пора бы забыть и смириться, хотя непогода пьянит, как вино, и ты продолжаешь мне сниться.
Мы были в тот вечер знакомы едва. Ты мяла в руке мою руку. Мы пили вино, говорили слова и знали, что снимся друг другу,
что здесь и сейчас продолжается сон, в котором встречаемся мы, берущий начало в начале времён, задолго до бездны и тьмы,
до Божьего Духа, витавшего над пустой и безвидной землёй, до трижды тонувшей горы Арарат -мы снились друг другу с тобой!
Теряя значенья, звучали слова, пока мы бродили по городу. Был сыплющий искрами стылый трамвай, дома, фонари, непогода,
и всё это было лишь фоном для нас -от снега до лифтовой клети. Начало зимы. Предполуночный час. Конец тысячелетья...
Меня до сих пор непогода пьянит, когда я бреду через вьюгу и очень старательно делаю вид, что мы только снились друг другу.
4.
Шепча тебе стихи -- чужие клятвы чужим богам, -- шепча тебе стихи, измять твоё непраздничное платье, целуя изумлённые соски,
и приближать, как будто бы играя, к преддверью рая дерзкие персты, и снова бормотать, перевирая порядок строф, обманчиво простых.
Как чисто! как не странно и не жалко, забыв о том, что это лишь игра, губами помнить голубую жилку на нежно-жаркой стороне бедра,
твой быстрый смех сквозь быстрые лобзанья и трепет век, твоих солёных век... Благословенны грешные писанья, тебя благословившие на грех!
5.
"Им только одного надо!" (Распространённое заблуждение, причём взаимное)
Не маячь за моею оградой, семиструнку свою не тревожь -я и так поняла, чё те надо, и никак не пойму, чё ты ждёшь.
Не оглаживай плечи мне взглядом, локоток мой украдкой не трожь -намекни на ушко, чё те надо, загляни вечерком, если хошь.
Не сиди то напротив, то рядом, не дыши в золочёную брошь -по-простому скажи, чё те надо, или просто возьми, чё ты хошь.
Никакой между нами преграды, отчего же в руках твоих дрожь -словно ищут они, чё те надо, и боятся того, чё ты хошь?
Ничему без тебя я не рада, и никто мне, как ты, не хорош. Моё жаркое то, чё те надо, -мой палач без того, чё ты хошь!
...Почему ты идёшь мимо сада и кому серенады поёшь? Или я не дала, чё те надо? Или не поняла, чё ты хошь?
6.
Страшит не выстрел, не пурга, не лес густой, а жизнь пустая. До спазмы в горле дорога ягнёнку -- стайка, волку -- стая.
Жуя из яселек сенцо, иль рыща в поисках добычи, им страшно потерять лицо, им важно соблюсти обычай...
Нет ничего в моей судьбе ни от ягнёнка, ни от волка. Я не принадлежу себе, да и тебе -- отчасти только,
и эта наша полусвязь смешна без стирки и готовки, когда сидим, уединясь на многолюдной остановке,
среди отбившихся от стай или оторванных от стаек, чья цель проста, а жизнь пуста -на целых полчаса пустая,
чьё нетерпенье разлито по душам, и притёрты пробки: не видит никого никто, ломясь к троллейбусной коробке,
а мы сидим, о том, о сём молчим и выглядим нелепо. Уедем, каждый на своём: тебе -- направо, мне -- налево.
Ну что ты ждёшь от дурака? Ну что ты хочешь от поэта? ...Мне тень привязанности этой до спазмы в горле дорога.
7. Сонет
Мы встретились. Мы долго не встречались, боясь, что распадётся наша связь. Непрочной представлялась эта малость, из глубины забвения светясь.
Но речка в оба берега плескалась, соединяя нас, живущих врозь, но сердце сладкой болью отзывалось на имя -- если вдруг произнеслось.
Всё оказалось не таким, как было. Река не та, и берега не те, и плеск волны в прибрежной темноте не будоражит память с прежней силой.
Обыденно звучание имён... Мы встретились. Распалась связь времён.
8.
"Мне писали стихи!" -- с грустной гордостью ты говоришь и, наверно, хранишь все листки и читаешь подругам. Абрикосы цветут. И плывёт, поднимаясь до крыш, абрикосовый запах. И дождик по стёклам упругим
барабанит всю ночь. И тебе до зари не уснуть над раскрытою книжкой -- красивым и скушным романом. Нет в судьбе поворота, и прям заколдованный путь, и с него не свернуть, обманув себя новым обманом.
Ты окно распахнёшь и вдохнёшь абрикосовый дождь, а потом, торопя и опять отгоняя решенье, ты стихи соберёшь и, быть может, порвёшь и швырнёшь. Я придумал тебя. Я влюбился в своё отраженье.
Я придумал. А ты не хотела придуманной быть. Ты хотела придумать меня, чтоб любить без оглядки, без оглядки на быт, на мой вечно несобранный вид, на взъерошенность мыслей и слов в голове и в тетрадке...
И закружат стихи -- пожелтевшие листья любви, -в опрокинутом небе встречая свои отраженья. Бросим прошлое -- прошлому. Полно обрывки ловить. Нам с тобой не хватило -- любви или воображенья?
Это сон. Ты проснёшься, когда нагловатый, весенний, участившийся дождь застучит по бесценным листкам. Ты закроешь их скушным романом. Рассвет, как спасенье, нежно руку протянет и нежно коснётся виска.
Вот и всё. А на узкой кровати, в подушках не смятых столько спрятано снов, ожиданий, отрад и утрат... Абрикосами пахнет. Привычный и приторный запах. Ты читаешь стихи. Ты, наверное, плачешь. Я в каждой слезе виноват.
Домовой
1.
Когда опять я покидаю дом, пусть даже дом брезентовый и тесный, грущу о том, что пережито в нём, а вспоминать не всякий раз уместно,
грущу о том, что вот уж сколько лет в дому ином надеюсь быть счастливей, и это так похоже на рассвет, на поцелуй прощально-торопливый,
грущу о том, что снова -- кутерьма, что в кутерьме привыкну постепенно и покидать обжитые дома, и обживать покинутые стены.
2.
Человек был очень весел, сам не зная, отчего, вдалеке от модных песен и от дома отчего,
от уюта и комфорта, от забот любимых рук, от огней аэропорта и от судоходных рек.
Человек твердил ночами рассудительную чушь: мол, в глуши он не случайно, и, мол, разве это глушь?
Всё продумал он и взвесил, всё он сделал по уму. Он доволен. Горд и весел. Верьте на слово ему.
3.
Я порой с работы поздно ухожу, три ключа в своём кармане уношу.
Три ключа в моём кармане, три ключа -я войду к любому гаду, не стуча.
Я скажу любому гаду: "Здравствуй, гад. Ну-ка, ставь на стол кефир и лимонад!"
И достанет он, приветствуя меня, два стакана и недопитый коньяк,
ну а я ему совру: "Ты знаешь, гад, я непьющий! Ты купил бы лимонад..."
Отвернётся он печально от меня, из горла хлебнёт початый свой коньяк,
обопрётся тяжело на шаткий стол. Препаршиво гад живёт. Он холостой.
Стены голы. Не зашторено окно. Разлито в углу креплёное вино.
На столе -- газета, стоптанный сапог, три окурка и капроновый чулок.
Я скажу ему негромко: "Слушай, гад, разве это..." -- Он ответит: "Виноват.
Виноват, -- он скажет, глядя мне в глаза. -Я живу не так, как надо. Так нельзя".
Постоим и помолчим мы с ним вдвоём -я и он, живущий в зеркале моём. Повздыхаем,
показнимся
и допьём.
4.
Подслеповатым, но зрячим окном щурясь на терема, где-то, я верю, стоит этот дом -там, где не сносят дома.
Будто на блюдечке белой зимы ломтиком старины -дом, что запомнил мой каждый миг: радости, горя, вины...
Ясной дорогой шагаем ли мы, бродим ли мы впотьмах -смотрят на нас из далёкой зимы нашего детства дома.
5.
Домовой -- не хозяин дома, сквозняков его и теней. Потому что хозяин -- дома. Вот лицо его на стене.
Домовой по покоям бродит, половицами -- скрип да скрип. Не находит покоя, бредит днями прошлыми гном-старик.
Он привык, что хозяин недвижен. Беспокоит его одно: лепестки отцветающих вишен мягко-мягко стучат в окно,
и мерещатся в тёплой вьюге что-то помнящие глаза, что-то шепчущие друг другу позабытые голоса...
А нахальный паук над дверью паутину свою прядёт. Он давно уж твердит и верит, что никто сюда не придёт...
Но хозяин вернулся однажды! Он распахивал окна в сад. Почему-то он был моложе, чем тогда, много лет назад.
Снял портрет. Погрустил. И бросил. Засмеялся. И смех -- как свет. Юной, солнечной, рыжеволосой гостьи голос звенел в ответ.
А потом были ночь и шёпот, поцелуй, полусмех-полустон... Домовой по покоям топал и скрипел половицами он.
Замирала хозяйка: "Слышишь?.." А хозяин шептал сквозь сон: "Мыши. Спи. Это просто мыши. Старый дом. Мы его снесём".
6.
Ты, наверное, зря в этот дом постучалась. Догорала заря. Ничего не случалось.
Не от горя-беды, а от осени только листья были бледны, словно лунные дольки.
Нет, не горечь утрат -просто длинная осень. Просто тучи с утра бились ливнями оземь.
Просто в меру дано сентябрей нам на долю. Просто кто-то давно не живёт в этом доме.
7.
Жарким летом каждый бугорок жёлт по обе стороны дорог.
Это одуванчики взошли, солнышки пробились из земли.
Как печаль, их головы легки, и горчат слегка их стебельки...
Медленный, рассеянный рассвет. Лето длится. Одуванчик сед.
И летят по лету семена -в солнечную Лету имена.
8.
Неуютное, тревожащее, дальнее... Кто сказал, что горизонт недостижим? Никогда мои не кончатся шатания по краям и по окраинам чужим.
Небо синее, какое небо синее! А дорога -- вся! -- в полуденной пыли. Там, за первым поворотом -- Абиссиния, а за следующим -- снова край земли.
Через улочки кривые, через площади я опять шагну в немереный простор, чтобы снова очутиться в чистой рощице, незнакомой, но обыденно-простой.
В ней, под деревцем, изогнутым причудливо, я прилягу, и от взора моего, по нездешнему пытливого и чуткого, эта рощица не скроет ничего.
Всё познаю, всё пойму и всё прочувствую и опять шагну за новый горизонт. Улыбаться будут женщины сочувственно и считать, что мне чертовски не везёт.
Буду слушать их и буду им поддакивать, сам поверю небылицам про себя и казаться буду тихим и податливым, от уюта воровато пригубя.