Посмотрел. Слева и чуть сзади староста, наклонившись, закладывает нижнюю часть ниши кирпичом. Три ряда стенки выложено на растворе. Стало понятно — засунут меня туда связанного, стенку заровняют, как будто ничего и не было.
Староста почувствовал мой взгляд, сказал, не оборачиваясь:
— Не смотри. Не надо нервничать. Тебя уже нету. И корабля нет.
— Сомневаюсь, — сказал я. — Открыть возможно только моей рукой. Запор на меня настроен. Вот если б вы меня туда доставили, мою ладонь прижали…
Он молча продолжал свое.
Что еще говорить?
Шорох за дверьми. Неужели Глгл так быстро вернулся с моря? Мы со старостой оба уставились на дверь.
В проеме выросла фигура.
Я первый нашелся. Староста был слишком удивлен.
— Привет, Змтт. Мы тут поспорили — сумею сам освободиться, если меня свяжут? Не сумел. Проиграл. Развяжите меня.
— Конечно, — радостно согласился Змтт. Тотчас подошел ко мне, помог повернуться на бок.
— Стой! — вмешался Рхр. — Мы его сейчас замуруем. Он тут никому не нужен.
— Правильно. — Верный своим принципам, Змтт кивнул, выпрямляясь. — Так ему и надо.
— Нет-нет, Змтт, — поспешил я. — Разве можно людей замуровывать? Негуманно. Развязывайте скорее.
— Чего уж тут хорошего. — Змтт взялся за узел.
И тут староста совершил ошибку.
Ему надоело словопрение. Шагнул к нам — в одной руке мастерок, в другой кирпич, — локтем небрежно отшвырнул Змтта к стопе толстых фолиантов. Это было неправильно. Мой новый приятель готов был слушаться любого последнего слова, но, как выяснилось, не терпел физического насилия. Скажи ему Рхр оставить веревку в покое, заткни он мне чем-нибудь рот, ничто меня не спасло бы. Но он толкнул Змтта.
И тот бросился на него, словно тигр.
От толчка Змтт не упал, а только присел на корточки, разрушив спиной стопу книг. Из этого положения, не медля ни мгновенья, он прыгнул вперед, пролетел метра полтора и с силой ударил не ожидавшего подобной эскапады старосту головой в грудь. Тот рухнул, стукнувшись затылком о возводимую им стену. Дернулся, застыл.
— Очень хорошо. Развяжите меня, Змтт.
Слава богу, староста дышал. Вдвоем той же веревкой связали ему руки и ноги. Он начал приходить в себя.
— Пойдемте, Змтт, — сказал я. — Сейчас вернемся сюда с людьми, заодно подстережем Глгла. Он должен прийти… Знаете, наверное, Глгла.
Информация была для старосты. Прибежит с ведром Глгл, освободит Рхра, и оба вряд ли рискнут остаться в городе. А такой промежуточный исход схватки и будет наилучшим — не начинать же только что созданному Совету с репрессий.
На улице спросил Змтта, как он попал в библиотеку.
— Вчера видел, как вы пробовали открыть окно. Освободился от песка, пришел сюда, долго плутал по темным лестницам.
Вот так. Думаешь, уже понял человека, а потом…
Тут я вспомнил то, что некоторое время держал в голове.
— Сможете подождать меня минуту?
Кинулся наверх в библиотеку. Последний марш лестницы на цыпочках, чтобы Рхр не услышал.
Свет из двери. В читальном зале возня. Извиваясь на полу, как червь, связанный староста боком, плечом толкает в глубь зала том в кожаном переплете. На это я и рассчитывал. Если они с Глглом разыскали «комплект», Рхр должен постараться его спрятать.
Рхр с пола проводил меня взглядом.
— У нас все лентяи. А как сейчас, лентяям лучше. Ничего у тебя не выйдет. Они предпочтут вымирать.
Змтт ждал у входа. Побрели потихонечку ко мне, то есть к маляру. Шатало — на голове шишка в добрый огурец.
В двух окнах знакомой комнаты тусклый колеблющийся свет.
— Наконец-то! — Крдж встал с пола, на котором пятеро вокруг чего-то вроде свечи. — Что случилось? Мы всюду искали.
Вьюра не поднимала глаз. Возненавидела меня, что ли?
— Продолжаем заседание, — сказал Крдж. — Вам слово.
— Пока никаких ответов. — Я с облегчением сел на пол. — Нам бы вопросы сформулировать.
Впрочем, сначала я рассказал. Потом смотрели «комплект». Оказалось, переплетенная карта-схема. То, что сначала приняли за страницы, было пронумерованными, сложенными тридцать два раза большими очень тонкими листами. Если разложить — около четырех квадратных километров. Графики, формулы, тексты, чертежи. Решили, что это описание подземной машины. Понять что-либо в листах никто не мог.
Затем бесконечный разговор.
Чего мы хотим?.. Ясно лишь, от чего хотелось бы избавиться. Первым делом, от диктата через пищу. Отсюда дискуссия повернула к проблемам смысла жизни, раскрытия заложенных в человеке способностей.
— Кто мы сейчас?! — восклицал Крдж. — Пенсионеры прошлого, иждивенцы не нами созданной технологии. Каких усилий, какой энергии, духовной и физической, требует от нас процесс поддержания жизни?.. Никаких! Сразу от рожденья — без поступков, без трудов — на пенсию.
А за окном было не так, как в мою первую ночь на Иакате. От моря порой доносился шум, в той стороне мелькал свет. Вьюра сказала, что вечером нашелся старик, обучивший молодежь добывать огонь, и на берегу тотчас развели костры из водорослей. (Одна такая палочкой-свечкой освещала комнату.) Трижды снаружи слышали громкий разговор прохожих. С соседней улицы кто-то позвал на помощь — когда добежали, никого не было. Под утро мимо дома прошагало из центра в пустыню около тридцати человек в синих обтягивающих костюмах. Все рослые, крепкие, как на подбор. Крдж сказал, таких никогда здесь не видели. Проходящих окликали, они ушли молча. Другой, не вчерашний город.
Когда рассвело и все полулежали, измученные, Кржд вскочил.
— Прежде всего познакомиться со своим обществом. Социальный строй, экономика, ресурсы, перспективы. Мы же ничего про себя не знаем.
Спал я, положив книгу под голову. Понятно было, что комплект и есть самое ценное, чем владеет сейчас Иаката. Проснувшись, задумался — куда девать. В комнате только голые стены. Ничего в голову не приходило, сунул книгу под куртку.
Нашу тихую улицу не узнать. Стоят, ходят иакаты — все повысыпали из домов. Знакомятся, которые прежде не знали друг друга, болтают. Старательно сделанные прически у женщин, у девушек. Женщины особенно похорошели. Не хочешь, залюбуешься.
Возле редакции толпа. И как раз народ повалил со второго этажа — заседание СОДа перенесено в сквер.
Кто-то берет под руку. Вьюра скороговоркой, негромко:
— Сергей, вы нас поймете. Решили пока не вводить вас в президиум.
Хотел сказать, что надежно спрячу книгу. Девушка уже смешалась с толпой.
В сквере у памятника составили из скамей трибуну. На ней вся редакция.
Меня толкнул плечом парень. По-деревенски загорелый.
— Видал? — Сунул мне под нос стебель «клубники». На нем не одна, а две ягоды. Раздвинул было стоящих впереди, чтобы пробиваться к трибуне, но повернулся ко мне. Пальцем тронул куртку, под которой книга, хитро посмотрел. — А это что у тебя?.. Тоже не так просто, да?
Полез вперед.
Получалось, с комплектом надо что-то делать. А то каждый будет вот так тыкать пальцем. Люди тут с собой ничего не носят, им удивительно. Да и вообще жизнь пошла непредсказуемая. Теперь меня уже волей-неволей втянуло. Неизвестно, где я через час и что со мной будет. А как раз сообразил, что есть место для книги. Такое, куда никто не заберется.
Хорошо было идти спорым шагом из города. Узнавая дома, перекрестки, подворотни, приглядывался к ним внимательнее, чем в первый раз. Все разные, все разное. У одного дома окна низкие, широкие, у другого стрельчатые, орнамент, где сохранился, тоже у каждого свой. Все говорило, что город очень стар, относится к местному средневековью, знавшему только ремесленное строительство. Не может быть порождением той цивилизации, что создала подземное устройство.
Но сама-то она куда девалась?
Открылся простор анлаховых полей. В столовую я в этот день не ходил, опасаясь подвергнуться неожиданной атаке букуна. Хотелось есть. Растения торчали из земли черными крепкими мослаками, откуда росли длинные зеленые ветви с початками. У каждого куста лишь один, но очень толстый корень. Попробовал копать, чтобы узнать его длину. Дошел до песка, погрузился рядом с корнем по пояс, а он еще и не ветвится, толстый, крепкий, как дерево. Уходит на десятки, может быть, метров вниз, собирая там питание с разных уровней. Вероятно, при сборе урожая с такого растения надо только обрубать зеленые побеги. Конечно, это легче, чем всякий год заново готовить почву, сеять. Поэтому крестьяне здесь и могут после обеда загорать, купаться.
Початки на кусте были разной спелости и все пресные.
Закопал корень, как было.
Вдруг возглас:
— Эй!
В двух шагах между кустами лежит мужчина, молодой, лет двадцати пяти. В синем обтягивающем костюме. Встал, рослый, ловкий. На лице выражение некой ироничной ленцы. Не торопясь, подошел.
— Ты куда?
— Туда. — Я махнул рукой. — Надо.
Он очень откровенно рассматривал меня. Проявление новой для иакатов черты — любопытства.
— Тогда сегодня иди. Завтра не пройдешь.
— Почему?
Он произнес слово, значения которого я не знал. Но дальше стало понятно, что речь идет о чем-то вроде стражи или заставы. Оказывается, все деревни большой группой обошли старейшины — здесь есть такой статуе — и еще какие-то мужчины. Сказали, в городе беспорядки. Явился неизвестно откуда взявшийся человек, предлагает сломать машину. Если так, горожане пойдут разорять поля. Крестьян разбили на отряды, которые завтра преградят выход из города.
— Видишь, на полях никого. Сейчас они на море. Обучаются.
— Чему?
— Драться.
— А ты почему не пошел? Ты ведь не горожанин.
На это молодой мужчина не ответил, продолжая рассматривать меня.
— Тебе далеко?
— Далеко.
— Не ходи по дороге. Встретят. Вот там тропинка. — Показал на северо-восток. — Ты на нее наткнешься. Кончатся поля, будешь спускаться вниз. Глубоко. Потом наверх. Поднимешься в пустыню, пойдешь на солнце. Приведет к морю.
Впечатление было, что он знает о корабле.
— Ладно. Спасибо.
— Что это у тебя? — Он показал не на книгу, на рукоятку ножа.
— Нож.
— Покажи.
Я подал нож. В отличие от Вьюры мужчина знал, что это такое. Вынул из ножен, осмотрел, попробовал остроту. Отсосал выступившую на пальце большую каплю крови, уважительно покивал.
— Хорошая вещь. Дай мне.
— Возьми.
Он подумал миг.
— Провожу.
Срезал несколько стеблей анлаха. Пошли прямо по песчаной целине в сторону, противоположную морю. Справа вдали я увидел деревню — с десяток серых низких строений. Кажется, глинобитных, без труб и окон. Потом еще одну и третью. Они мне не попадались, когда шел от корабля по шоссе, потому что стояли далеко от берега.
Спустились с мужчиной в большую каменистую впадину, по дну засыпанную нетронутым чистым песком. Мой спутник указал на тропинку впереди. Начиналась она как бы ни от чего, на голом месте.
— Туда.
Я глянул на него.
— А ты откуда шел? Почему нет твоего следа?
Он нагнулся, пучком анлаха, пятясь, стал заметать наши следы.
— Ночью ветер все сровняет. Ты иди.
Раскинувшаяся передо мной пустыня была каменной — «хаммада», как в Сахаре называют такую. Плоская, она заметно поднималась в направлении моего пути. Из-за крутого подъема горизонт все время был рядом, впечатление, что идешь прямо в небо.
Вышел на гребень и ахнул.
Гигантский амфитеатр. Чаша в десятки километров диаметром и целых два, может быть, глубиной. Желтые, рыжие, красные, кое-где обрывистые стены. Долина, со дна которой до уровня, где я находился, циклопическими столбами стояли разнообразных очертаний скалы. Словно мертвый город великанов.
Захватывающее зрелище. Солнце еще не достигло зенита, и то, что дыбилось ко мне снизу, пестрело тенями: синими, фиолетовыми, даже черными в самой глубине. Это вблизи, по горизонтали. А вдаль уходило легким сине-зеленым маревом. Казалось, до ближайшей черной скалы-столба можно рукой дотянуться.
Я-то думал, что Иаката совсем старая планета со сглаженной поверхностью.
Такие просторы притягивают. Можно смотреть бесконечно. Они возвышают и требуют.
Сначала тропинка шла полого вбок, потом круче вниз.
— Эй!
Еще раз мой новый знакомый.
Он спустился легко, как прирожденный горец, протянул нож.
— На. Я просто так. Хотел испытать. Если потеряешь тропинку, ищи не под ногами, а впереди. Она мелькнет. Воду внизу можно пить. Что будешь делать, делай быстро. В темноте ты здесь не пройдешь.
— А кто ее пробил?
— Я.
— Для чего?
— От скуки. Я мальчишкой три раза убегал. Возвращали.
— В пустыню убегал? Зачем?
— За смертью. Многие так уходят, когда маленькие.
Мы постояли, глядя на панораму перед нами.
— Я знаю, кто ты. — Повернулся, стал быстро подниматься, гибкий, со свободными движениями.
Из «видящих», конечно. Выходит, и такие среди них есть.
Спускаться было нетрудно, но не прогулка. Иногда терял тропинку. Потом она мелькала внизу, и, начав с увиденного места, ее можно было проследить до самых своих башмаков. Порой вела к большим глыбам, между которыми еле протиснешься, порой по каменным осыпям, где жутко неудобно было ставить ногу. В одном месте зашел в тень и здесь только почувствовал, какая же стоит жарища. Снял куртку, преобразовал в вещмешок, сунул туда комплект и брюки, проделся в лямки.
Стена, по которой спускаюсь, — геологическая карта. Но для меня почти немая — не знаю многих минералов.
Недалекие через пространство воздуха скалы, что поднимались со дна долины, задавали загадку. Эоловый (кажущийся творением рук человеческих, а на самом деле произведение природы) или настоящий город? Иногда по четкости ровного вертикального профиля уверен был — впереди взметнувшееся из глубины строение. Но тропинка подводила ближе, и выяснялось, что тот же отшелушенный дикий камень, древний, неровный, в бороздах и трещинах, изъеденный кислотами, покрытый солью — старания жары и холода, воды и ветра.
Теперь тропинка стала ясной. Заторопился. Новый крутой спуск, еще. Неожиданно длинной была эта дорога. Показавшийся небрежно ленивым парень годы, может быть, ей отдал.
Внизу стало прохладно. Ветер. Тропинка виляла между ямами-колодцами. Вода держалась в них высоко у края. Ее обилие говорило, что я на самом дне долины. Скалы уходили от меня на высоту — до упора приходилось закидывать голову, чтобы посмотреть на вершины. Солнечный свет не доходил сюда — только в самый полдень. Царство мрака и холода.
Через километр тропинка наконец повела наверх, оставляя в стороне эоловый город. Чем дальше от него, тем более он напоминал настоящий мегаполис — средоточие небоскребов. Тем красивее становился, тем легче было думать о нем, как о наполненном борьбой, мечтами, отчаянием, радостью, жизнью. Только чистое небо, прозрачный океан воздуха над уходящим назад виденьем своей хрустальной нетронутостью не соглашались, отрицали.
Здесь тропинка, вырубленная в отвесной, порой даже нависающей стене, свидетельствовала о большом упорном труде того, кто сначала просил, потом вернул нож. Вызывала уважение даже своей бесполезностью — понятно было, что, поскольку есть шоссе, здесь, кроме самого создателя, никто не ходит.
Не тропу, сам себя он строил.
На пологом месте сделалось тепло. Посмотрел наверх — не так уж далеко до обрыва. Удивился, что оттуда выглядывает густая зелень — приятель-то говорил, что пустыня. Скоро тропинка вывела под обрыв, так что до деревьев, торчащих на фоне неба кончиками ветвей, оставалось метров десять. Манило посмотреть, откуда же тут взялась роща. Бросив тропинку, по трещинам, по неровностям начал взбираться. С обрыва толстым ковром свисал дерн, трудным оказалось перевалить через самый край. Одной рукой держась за выступ стены, другой долго шарил в дерне. Комочки сухой земли сыпались на голову, летели в бездну. Под пальцы наконец попала петля одеревеневшего корня. Подтянулся, втащил себя наверх на траву.
Мама родная! Версаль, Петергоф и Сан-Суси!
Вдоль обрыва в обе стороны ограда из колючей проволоки. А за ней великолепный парк. Словно с картин Ларжильера, с «Версальской серии» Бенуа. Подстриженные лужайки и деревья, боскеты, аллеи, посыпанные красным песком, горбатый мостик через пруд, выглядывающий из зелени угол белого дома с террасой.
Казалось, вот-вот из-за трельяжа выйдет надменная дама в кринолине.
Оттягивая струны колючки, пролез под оградой, пошел, пригнувшись за стенкой подстриженных кустов. Парк выставлял свои красоты. За первым дворцом-особняком второй, озерцо с каменными ступенями к воде, эспланада, предназначенная, вероятно, для игр, снова каменный особняк с огромными окнами, с балконами. Одетый ровно выкошенной травой холм, на вершине которого балюстрада — оттуда обитатели этого убежища любуются, вероятно, величественной панорамой долины.