Ему кажется, что, еще не добравшись до деревни, он может умереть.
На мгновение ветер стихает, и до него доносятся возносимые Глорой молитвы.
Может, ему тоже вознести молитву, и Бог смилостивится или даст наконец умереть?
Чего бы Бог ни пожелал, все хорошо. Бог — это его папа. Но если Бог хочет, чтобы Ваун жил дальше, то, может быть, он не хочет, чтобы Ваун снова делал это в деревне? Ходить за Глорой повсюду и петь у церквей — это ведь лучше, просить милостыню для ужина — это лучше, чем чистить угря. Городские мальчишки глумятся над ним, а больше над Глорой, но не так жестоко, как Олмин и его друзья. К счастью, Глора скорее всего не знает дороги в деревню. Черт его знает, сколько уже прошло дней с той поры, когда она в первый раз сказала ему, что они возвращаются домой. Они ночевали в траве.
Боже, как же болит живот…
Вонючая грязь на лице. Похоже, он упал вслед за Глорой…
— Эй, приятель! Решил поспать среди бела дня?
Ваун заставляет себя открыть глаза. Заставляет себя повернуть голову. Он узнает потрепанные башмаки Нивела.
Он слабо улыбается.
Теперь его Нивел несет, вот потеха. Нивел при ходьбе весь шатается, волоча за собой больную ногу. И Ваун теперь вместе с ним. Туда-сюда. Туда-сюда. Где-то позади слышны Глорины молитвы.
— Есть хочешь, черноглазый? — Нивел тяжело дышит. — Есть немного супа из угря для голодных сорванцов.
— Не хочу, Нивел.
— Чо это, молодой парень — и не хочешь есть? Никогда не вырастешь и не станешь взрослым, если не будешь есть, Ваун.
— Не хочу, — стоит на своем Ваун, с трудом выгоняя слова из пересохшего рта. И этот проклятый живот…
Нивел задыхается, опускает Вауна на землю, встает рядом на колени. Глора далеко позади в танце размахивает руками.
— Надо передохнуть, — говорит Нивел, пристально рассматривая Вауна. Он приподнимает грубым пальцем его веко, будто бы хочет под ним что-то найти.
— Каждый ли день ты получаешь свою порцию бустера?
Ваун неуверенно кивает. Нивел бормочет что-то такое, не разобрать.
— Слушай меня! Черноглазик! Внимательно слушай! И не обращай внимания, что лепечет эта туполобая… что скажет тебе мамочка, договорились? Ты будешь получать свою порцию бустера каждый день, ты понял? Каждый день без исключения!
Если у вас дома его не найдется, ты придешь ко мне. Или попросишь у кого-нибудь. Даже в большом городе. Когда у тебя нет бустера, ты должен попросить у любого мальчика, у любой девочки, и если у них есть, они обязаны с тобой поделиться. Это закон. Бустер — для всех. Понял?
Ваун никогда не видел Нивела в ярости, а потому согласился.
— Одной еды недостаточно, — говорит Нивел, будучи, по-видимости, уже менее уверенным. — В пище чего-то такого нет, что должно быть, и что-то есть, чего не нужно, и те, кто не получает своей порции каждый день, очень-очень скоро начинают болеть, не растут, не становятся взрослыми, никогда не вышибают дерьмо из Олмина.
Ваун смеется. У них эта шутка на двоих. Нивела здоровяком не назовешь, он не может много работать со своей больной ногой, потому живет сам по себе, в то время как все остальные мужчины живут с женщинами, и у них есть маленькие дети.
Время от времени Нивел приходит пожить к ним, и это самые лучшие дни, хоть Вауну и приходится спать на полу — Глора меньше разговаривает с Господом, реже будит его посреди ночи, чтобы Ваун присоединился к молитвам. Но это длится всегда меньше, чем хочется.
Никто так не любит Нивела, как Ваун. Даже Глора. Глора в особенности.
Потому что она рассказывает о нем такие вещи, что мальчишки получают возможность лишний раз посмеяться над ним. А иногда Глора бывает и ничего.
Нивел поднимается, поднимает Вауна, взваливает его на плечо, кряхтя и шатаясь.
— Ты запомнил, черноглазик? Кто не ест бустер, тот не может жить на Ульте, запомнил?
Еще несколько шагов… Туда-сюда!.. Туда-сюда!.. Ваун говорит хрипло:
— А где он живет, Нивел? Тот, кто не ест бустер?
— Он не живет, — отвечает Нивел, отдышавшись. — Он засыхает и умирает.
Сновидец — Розовый, водит — Малиновый. Их около дюжины — нет, сотни — нет, тысячи. Сновидец Розовый, а водит Багряный.
Десятки малышей — нет, тысячи, и все увертываются и смеются, а Багряный пытается поймать их. Они разбегаются и катаются по траве, разливаясь и летая миллионами цветов, но вокруг Багряного всегда пустое пространство. Они пищат и кричат, кривляются и хохочут. Высоко в небесах светят солнца-близнецы — две алые подушки на синем покрывале неба. Но Багряный устал. Он изнемог и больше не смеется. Сновидцу жалко его, он нарочно спотыкается, чтобы дать Багряному схватить себя. Теперь водит Розовый. Он должен ловить других. Придите ко мне, братья, и я прикоснусь к вам… Сон меняется. Теперь сновидец стал Синим… Смуглые руки барахтаются в хаосе воплей и брызгах воды. Все убегающие от него разом выбираются на берег. С криками «Ой» и «Он поймал меня!» они выскакивают из воды, отряхиваются, дрожат и хохочут — коричневые мокрые малыши. Сегодня сновидец Синий, но как только он хватает с травы свои шорты, их хватает и другая рука. Он улыбается и получает улыбку в ответ, обе руки отпускают шорты и ищут другие. Вот так другой мальчик становится Оранжевым, а сновидец — Коричневым… а на самом краю берега возникает Черный. Сновидец ловко выставляет локоть, Черный валится на спину. Вскоре все вовлечены в игру, и сам сновидец падает во вздымающуюся и опадающую волну тел братьев… Братья, я иду…
Сон меняется…
Луна не светит, и в спальне темно. Вроде бы малыши должны спать. Но ночь сегодня необычная, сегодня ночью почти все плачут. Пришли известия с Ксанакора.
Там уничтожен улей. На него напали рэндомы, и улья больше нет. Есть кадры, есть жуткие рассказы, и старшие отправили малышей в кровати пораньше, сказав, что сегодня ночью у них будут важные разговоры. Но сновидец-то знает, что на самом деле они так сказали для того, чтобы самим поплакать, глядя на звезды, и не послужить дурным примером для малышей.
Но малышам ведь тоже хочется поплакать! Сновидцу позволено немного посидеть на коленях у большого мальчика. Тот обнимал его и гладил, но этого не хватило. Слишком много еще слез ему нужно было пролить. Он не может уснуть, потому что думает о своих братьях. В теплой темноте всхлипывают другие малыши.
Стоит одному затихнуть, как принимается рыдать другой. Из-за этого у сновидца комок подступает к горлу и в памяти загораются кадры воспоминаний: он видит перед собой братьев — их хватают, пытают, они истекают кровью и горят в огне.
Братья на вид не старше его. Они истекают кровью и кричат. И он снова плачет, задыхается, стонет.
Он слышит шаги и поднимает голову. Кругом ходят братья, и только он успевает понять, что происходит, около него в темноте возникает фигура.
Сновидец с благодарностью подвигается, и рядом с ним садится брат. Они обнимаются и плачут вместе, поливают слезами пижамки друг друга — они оплакивают своих сородичей, погибших на Ксанакоре.
— Адмирал?
Ваун, должно быть, задремал. Сухой голос аварийной системы торча заставил его вздрогнуть.
— А? Чего?
— Вы просили, чтобы Вам сообщили, когда Вы будете возле самого удобного подступа к Форхилу.
— Ох… да.
Он же летел к Тэму.
Ваун потянулся, потер глаза, расправил мозги, как поглаженные носки. На востоке закат пылал кровью с золотом. Он лег курсом в сторону «Каслорн Интернешнл» — так более всего будет похоже на безобидный полет по направлению к оборонительным рубежам Тэма.
Он так и не придумал, как пролезть в Форхил; он мог бы прорваться силой, но только не в торче, конечно.
Точно! Поехали… Несмотря на то что так, как сейчас, было подобраться удобнее всего, все-таки еще высоковато — но все равно он переключился на ручное управление и вошел в штопор.
Через две секунды на всех приборах, верные себе, как и вчера, позажигались красные лампочки, и завыла сирена. Пожалев, что не захватил теплой куртки, он застегнул пуговицы на рубашке и застыл в ожидании.
— Внимание 80-775! Внимание 80-775! Вы проникли на закрытую территорию.
Через три минуты начнутся действия. Внимание…
Он позволил голосу орать, считать секунды, а сам следил по приборам за скоростью и изменением высоты. Слишком быстро… Он устроился поуютнее, но в разреженной атмосфере торч способен только трястись. И очередные предостережения появились на дисплее… Пройдет минуты две, и оборонительная система возьмет управление на себя, развернет торч и отправит его назад. Вчера так происходило неоднократно. Три раза. Три раза он пытался, и три раза оборонительная система выбрасывала его на расстояние в час полета. Сегодня он не имел намерения спорить.
Одна минута… Он включил выход к сети, звуковой и визуальный.
Предостерегающий голос перешел на шепот. Экран оставался пустым.
— Форхил. Тэм, это Ваун. Мне необходимо переговорить с тобой. Я один и без оружия. Я приближаюсь, Тэм!
Когда он отсоединился, крик возобновился. На приборной доске загорелась надпись: «Тревога». Ушами не шлепают. Теперь в любую секунду он может почувствовать, как захромает управление, что будет значить, что оборонительная система взяла его на себя. Правой рукой он вытащил из кобуры пистолет, наклонился и нажал пальцем клавишу «Спуск».
— Отказ! — завопил громкоговоритель, заглушив даже сирену. Загорелись все индикаторы и надпись «Самоубийство» в том числе.
— Вперед, сукины дети, — пробормотал Ваун, погрозив приборной доске пистолетом, и стал ждать. И ждать…
Ожидание? Ожидание — это медленная смерть и хуже, чем смерть. Более изощренной пытки не было ни в кошмаре пропитанной кровью истории церкви, ни в анналах Расовых Войн.
В кабине полуночная мгла, полная таинственных грузных форм. Там и тут радужный отсвет приборных огоньков озаряет то ухо, то лоб, то движущуюся руку.
Посреди этого склепа узкий круг горбатых упырей, экипаж, все на местах — две женщины и четверо мужчин, внимательны, как музыканты, исполняющие старинный шедевр. Бубнят голоса, людские и механические, отдельные слабые звуки тонут во всеобщем гуле. Мигают экраны.
Шаттл ультийского командования «Либерти» на орбите…
Ваун измучен перегрузкой: новая с иголочки форма хрустит при каждом движении и режет в паху, устрашающие свидетельства его звания поблескивают на плечах, пахнет металлом и воздухом многоразового использования, от искусственной гравитации кружится голова, еще больше она кружится от того, что он видит перед собой в аквариуме дисплея биллион звезд, сияющих во всем своем великолепии.
Это не доггоцевский сим. Это все на самом деле. Он выскочил на этой бутылке из горлышка пусковой установки в Хайпорте, вперед, в открытый космос.
Мэви не сказала «до свидания». Не было «до свиданий». В тот момент, когда прочие члены экипажа целовались на прощание с любимыми, он торчал один. Ему сказали, что она уехала из Хайпорта. Лучше об этом не думать.
Где-то там Q-корабль — название неизвестно, экипаж неизвестен, пункт отправления — Авалон. Может быть. Братство. Он его не видит, а приборы утверждают, что может. Хрустально-электрические мозги не принимают во внимание, что командир новичок.
Он, конечно, может переключиться на инфракрасный. Q-корабли всегда разогреты, и в инфракрасном диапазоне его можно найти. Ощущение почему-то такое, что тебя дурачат… Он продолжает поиски.
Самое странное и самое мучительное из чувств — чувство отчуждения обретшего власть. Ответственность. Возбуждение пульсирует в висках, кислота курсирует по венам, комок льда в животе. Пятеро из шести спейсеров — настоящие.
У них звездочки космических странников на лацканах, и о происходящем они знают, наверное, раз в десять больше него. Доггоц они покинули как минимум лет пять назад, раньше него, а Ульт достаточно велик, чтобы у только что получившего звание прапорщика была возможность представиться коммодором.
На него смотрят в ожидании указаний. Ни намека на то, что заурядная на вид миссия угрожает всем смертью, подобно клочку приближающейся тучи, вестнику зимы. Они, должно быть, ума не приложат, почему высокопоставленного коммодора поставили у руля какого-то жалкого суденышка, почему он так панически торопится войти в контакт, но ни один из них ни малейших подозрений не выказывает. Видно, не продемонстрировал он пока своего невежества и неопытности, а больше ничего и не нужно. Все пятеро доверили свои жизни его фальшивым знакам отличия; они будут беспрекословно ему подчиняться.
Он обращается к приборной доске с просьбой дать картинку с большим увеличением, по неизвестным причинам тревожась, не услышит ли его кто. Все заняты своим, и дела никому нет до того, что там нужно их командиру от приборной доски. Они не догадываются, что он никак не может отыскать Q-корабль.
Так до сих пор и не отыскал!
Ваун оглядывает тьму вокруг себя, тени лиц. В дальнем конце поблескивает пара глаз… Йецер следит за ним. На каждом корабле обязательно присутствует гражданский чиновник, но не из этого же ведомства, и кроме того, они обычно ничем не занимаются до контакта. А этот уже погружен в работу. Его обязанность — следить, чтобы Ваун не переходил рамок. Расположение мест на этом корабле нестандартное, и они сидят прямо напротив друг друга. Он, может быть, уже навел на Вауна дуло пистолета. Низкоскоростного, спейсеровского, с мягкими, безвредными для оборудования и металлического корпуса, но способными словно скатерть расстелить человеческие мозги пулями.
Наверняка ему приказано пустить свое оружие в ход до окончания полета, вне зависимости от того, что случится с Q-кораблем.
Ожидание.
Совестно за тяжесть в груди, за сухость во рту.
Он украдкой посматривает в дальний конец кабины. Йецер по-прежнему таращится на него. Следит. Прошедшие пять лет были ласковы с офицером службы безопасности Йецером, ныне коммодором Йецером. А сегодня он облачен в скромное оперение гражданского чиновника Йецера. Познакомившись с Вауном, он резко пошел в гору. Сбросил много кусков своей туши, ни один из которых никогда не изобиловал особенным количеством жира. То ли в его обязанности не входило пугать людей, то ли его пост был столь высок, что для того, чтобы показать свою крутизну, ему мускулы не требовались. Он по-прежнему высок, и почему-то размеры его костей без болтающегося на них мяса впечатляют только больше. Он по-прежнему смугл и подозрителен. Он по-прежнему внимательно смотрит.
Ваун отворачивается.
А на экране перед ним Q-корабль. Как он мог раньше его не видеть? Ничего, по правде говоря, особенного, просто пепельно-серая не правильной формы штуковина. Округлая, без зубцов. И не такой уж большой — приборы говорят, что где-то четыре километра по продольной оси, но когда работают шаровые молнии, ни один прибор не может давать вполне точных показаний. Похож на картофелину, а не на древний кусок астероида, изувеченный адским пламенем космических дорог. Вот это — корабль, настоящий космический фрегат, твердыня. А шаттл по сравнению с ним — детская игрушка. Из-за какой-то кляксы у Вауна пульс ускорился на тридцать пунктов.
— Навигатор! — рявкает Ваун, заставив всех подпрыгнуть, даже себя самого.
— Сколько осталось?
Навигатор прокашливается, устремляет взгляд на приборную доску.
— Порядка пятидесяти секунд, сэр. Если считать, что они движутся по стандартной орбите. Безответственный ответ…
— С какой стати они не будут двигаться по стандартной орбите? — Не должны, сэр. Сорок четыре секунды.
Ваун поворачивается к экрану. Он втискивает судно в парковочную орбиту, мягко говоря, не вполне так, как того требует постоянный устав-инструкция.
Принимая во внимание тот факт, что Q-корабль движется практически вслепую, поскольку его способность к видению происходящего теряется в сингулярностях, надо признать, что делает он это неплохо — бесспорно лучше, чем легендарный «Грифон» несколько столетий тому назад.
Не пройдет и сорока пяти секунд, сингулярности отскочат, и гость станет не более чем полым камнем, искусственным спутником. Тогда можно будет посмотреть, кто или что на борту.