Он вернулся к столу. Маргарет рассматривала отчищенный замок под разными углами, держа в правой руке молоток. Затем накрыла его фланелевым рукавом рубашки и, придерживая материю одной рукой, сильно стукнула по замку молотком. Эдвард не заметил никаких перемен, но когда она откинула рукав, защелка открылась с легкостью.
Оба они ошибались. Это был не Лидгат и не Гервасий. Там вообще не было книги. Под переплетом обнаружился то ли труп, то ли могила. Кто-то тщательно вырезал все страницы, оставив чистые поля по бокам и пустоту в середине. Осталась одна только скорлупа.
Нагнувшись, Эдвард увидел, что поля не совсем чисты. Там остались черные следы от чернил и мельчайшие крупицы красок: густой багрянец, яркая зелень, глубокая синева, а порой — драгоценные блестки золота.
12
Ящиков было двенадцать, — сказала Маргарет.
Она сидела на широком подоконнике в кабинете Лоры Краулик. По бокам и на полу, под ногами в одних чулках, громоздились картонные коробки с бумагами. Забывшись, она постоянно опиралась спиной на жалюзи, производя страшный треск, и выпрямлялась опять. Было уже очень поздно, больше часа ночи. Быстрый и не оставляющий следов обыск, задуманный ими по пути к лифту, вылился в изнурительную и чреватую последствиями инспекцию каждой бумажки.
— Одиннадцать. Я считал. — После двухчасового сидения на полу с подвернутыми ногами седалище Эдварда жгло огнем, а позвоночник напоминал раскаленную, выгнутую буквой S проволоку.
— Судя по этому вот реестру, двенадцать. Он подписан Краттенденом.
— Вы нашли сопроводительную накладную?
Она продолжала изучать документ молча, и он, кое-как встав, подошел к ней. Бумага, увенчанная пышным гербом с гиппогрифами и шапкой «ТРАНСАТЛАНТИЧЕСКИЕ ПЕРЕВОЗКИ МАКМИЛЛАНА», действительно оповещала о двенадцати ящиках одинакового размера и веса, содержимое коих обозначалось просто «СУХОЙ ГРУЗ». Внизу стояла дата — 7 августа 1939 года. Ящики прибыли в Америку на корабле «Мьюр».
— Да, похоже, это она, — сказал Эдвард. — Но почему «реестр»? Обычно говорят «накладная».
— Термин, принятый в Средней Англии. Архаизм.
В комнате горела только Лорина настольная лампа — Эдвард боялся, что кто-нибудь снаружи заметит свет. Кондиционер не работал, поэтому здесь было душно. Эдвард отирал лоб, у Маргарет растрепались волосы.
— Стало быть, одного не хватает, — вздохнул он, снова усевшись на пол. — Есть идеи насчет того, куда он делся?
— А вы не могли бы спросить у нее? Ну, у Лоры, чей кабинет мы потрошим в данный момент.
— Нет. Нельзя, чтобы она знала, что нас по-прежнему интересует коллекция. И что мы видели эту накладную, само собой. Хотя… — Эдвард прикусил губу. — Вообще-то это секрет… ну ладно. Прошлой ночью мне звонила герцогиня. Может быть, Лора в курсе.
— Герцогиня Бомри звонила вам?
— Угу, — промычал он, давая понять, что регулярно беседует не только с Бланш, но и с другими английскими пэрами.
— И?
— Что «и»?
— Может она помочь нам?
— Не знаю, — сказал он, покраснев без всякой причины. — Об этом речи не было. Я не настолько хорошо с ней знаком.
Если Маргарет и любопытствовала относительно содержания их разговора, свое любопытство она оставила при себе.
Порядок в кабинете Лоры и раньше оставлял желать лучшего, теперь же здесь разразилась настоящая катастрофа. Повсюду выросли горы всего, что могло хотя бы теоретически служить вместилищем для бумаг: плотные конверты, скоросшиватели, потертые альбомы, обувные и шляпные коробки, деревянные лотки, кожаные портфолио с бархатными завязками. Большинство документов относилось к самой квартире — налоговые и страховые квитанции, счета за ремонт и обслуживание. Эдвард проверил Лорин почтовый лоток. Ничего интересного — затяжная переписка с авиакомпанией по поводу затерявшегося зеленого чемодана.
В воздухе стояла потревоженная ими пыль, и он вышел в коридор прочихаться. Вернувшись, он протер саднящие глаза и зевнул.
— Кто выше — каунт или эрл?
— Что-что?
— Чей титул выше?
— Ни тот, ни другой. «Эрл» у англичан соответствует «каунту», то есть графу, а «граф» на континенте то же самое, что «эрл». Английские титулы возрастают в таком порядке: барон, виконт, граф, маркиз, герцог, король.
Эдвард потянулся.
— Все, я пошел. Надо поспать.
— Хорошо. — Маргарет снова взялась за чтение.
— А вы что ж, остаетесь?
— Побуду еще немного.
— Ладно, пока.
Он задержался у двери. Глаза у него закрывались сами собой, но он чувствовал себя виноватым из-за того, что бросает ее. Да и не настолько он доверял ей, чтобы оставлять одну в квартире Уэнтов.
— Вы здесь пробыли восемнадцать часов подряд. Вы разве не преподаете студентам? Или что-нибудь в этом роде?
— Летом — нет. — Она тоже потянулась. Узкие плечи напряглись под свитером, и взгляд Эдварда невольно соскользнул на ее скромный бюст. Она, не замечая этого, повернула длинную шею влево и вправо, до хруста. — А в этом году я получаю стипендию для работы над диссертацией и осенью тоже не буду преподавать.
— И как у вас продвигается?
— Что, диссертация? — Она вернулась к работе. — В академических кругах об этом не принято спрашивать.
— Понятно. — Он прислонился к косяку в беззаботной, как ему хотелось думать, позе и скрестил руки. — А как вы там оказались? То есть почему решили заняться наукой?
Она вздохнула, не переставая разбирать и просматривать бумаги. По-видимому, она умела общаться на светском уровне, не отрываясь от текущих задач.
— Я училась дома. Отец работал в Бюро патентов и торговых марок, а мама почти все время посвящала моему образованию. Они очень религиозные люди, и я их единственный ребенок. В детстве я только и делала, что читала. Когда мне было четырнадцать, отец умер, а мама вплотную занялась… моей нравственностью. Я начала посещать местный общественный колледж. Ничего особенного, но этим я, думаю, выражала свой протест. Давали там самые азы, и через год преподаватель английского предложил мне перейти в Пенсильванский университет. Я окончила его и поступила как дипломница в Колумбийский.
Эдвард представил себе ее мать: версия Маргарет с резкими чертами и волосами стального цвета, с железным распятием в бледной руке.
Он собирался уйти, но вместо этого снова уселся на край стола и стал рассеянно перелистывать пухлую картонную папку с надписью «Корреспонденция». В ней были подшиты сделанные под копирку экземпляры каждодневных деловых и благодарственных писем. Какой все-таки хлам, и как примитивны эти чернильные каракули на прессованной древесной пульпе. Взять бы волшебную клавиатуру и провести в этой кипе поиск, как в компьютере. А еще лучше — подойти к окну, поднять жалюзи, напечатать «НАЙТИ СПРЯТАННУЮ КНИГУ» и обыскать весь город. Реальность выглядела безнадежно устаревшей по сравнению с цифровыми технологиями.
Одно письмо, впрочем, чем-то зацепило его, и он перечитал еще раз.
— Посмотрите-ка, — сказал он Маргарет.
— Что там? — не поднимая глаз, спросила она.
— Письмо от герцога — старого герцога. Отца нынешнего, должно быть. Адресовано Ченовету.
— Дайте-ка взглянуть.
Он подошел к ней с папкой, и они прочитали вместе:
Генри Ла Форж уведомляет меня, что помещение, предназначенное для выставки материалов, переданных библиотеке весной 1941 г., так и не было построено, и никаких подготовительных мер к его сооружению, насколько я понял, не было принято. Я понимаю, что фонды такого учреждения, как Ченовет, весьма ограничены, но и вы также должны понять мою озабоченность отсутствием прогресса в данном вопросе. Прошу вас как можно скорее уведомить в ответном письме о принимаемых вами мерах по сооружению вышеупомянутого помещения и о примерном графике строительства такового.
Письмо, датированное 1953 годом, было подписано герцогом Бомри.
— В прозе он не Гервасий Лэнгфордский, — сказал Эдвард.
— И даже не Лидгат. — Маргарет отложила папку в сторону. — Ладно. Предположим, что так и есть. Предположим, что двенадцатый ящик Уэнты передали в дар Ченовету.
— Что ж, давайте предположим. — Эдвард сел на неудобный деревянный стул в углу, и тут значение письма дошло до него в полной мере, а оставшаяся энергия покинула его окончательно. Он подавил зевок и сполз вниз, опершись поясницей на краешек стула. — Значит, старый герцог отдал двенадцатый ящик Ченовету.
Маргарет пристально следила за ним.
— Ну да.
— Новая обманка. — Он запустил руки в волосы. — Если бы кодекс был там, он бы прославился, и все бы про него знали. Вы бы по крайней мере должны были знать. Но вы не знаете, следовательно, его там нет, тут и сказочке конец. Правильно?
Она задумчиво кивнула в ответ. Автомобильные сигналы где-то внизу, смягченные расстоянием, звучали почти музыкально. Эдвард вспотел и проголодался. Он не ел с середины вчерашнего дня.
— Да, возможно, — произнесла Маргарет. — Но в Ченовете нет зала Уэнтов.
— Простите?
— В Ченовете нет зала Уэнтов. Из письма герцога следует, что он, делая свой дар, поставил условием строительство специального помещения для подаренной коллекции. И если я не ошибаюсь, его так и не построили.
— И что из этого? — раздраженно спросил Эдвард. — Может, я чего-то не догоняю?
— Вы не понимаете принципа работы библиотек. Ченовету постоянно дарят книги и документы в огромных количествах — некоторые коллекции стоят целое состояние, но большинство имеет сомнительную ценность или вообще никакой.
Маргарет встала и принялась приводить кабинет в подобие прежнего состояния.
— Оценка и обработка даримого — очень трудоемкое дело. Явно ценная и чистая с точки зрения закона книга может отправиться сразу на полку, но чаще на это уходят месяцы или даже годы. Какие-то хвосты всегда остаются. В случаях вроде уэнтовских, когда дарение сопровождается дополнительными условиями, дело может затянуться на десятки лет. Фактически у Ченовета есть масса причин невносить эти материалы в каталог, поэтому их хоронят в каком-нибудь склепе с надеждой, что ситуация переменится. Ну, скажем, даритель умрет, а его наследники пойдут на смягчение условий или вообще забудут о сделанном даре. Библиотеки живут долго, а книги от времени только дорожают.
— И вы думаете, что двенадцатый ящик все еще где-то пылится? После пятидесяти-то лет?
— Теперешняя администрация, возможно, даже не знает о его существовании — или намеренно забыла о нем.
Маргарет, мастер бумажных дел, за разговором выравнивала пыльные кипы, расставляла папки в алфавитном порядке и тасовала отдельные листки, как шулер колоду.
— Вы представления не имеете, что хранится в ченоветских подвалах. Сундуки, чемоданы, картонные коробки с любовными письмами и записками, нацарапанными на оберточной бумаге. Все это, как правило, связано с затянувшимися судебными процессами и никогда не проходило официальную инвентаризацию. Книги составляют ничтожную часть этого хлама. Все до потолка забито холстами, бобровыми шкурами, старым огнестрельным оружием, локонами чьих-то волос, и никто не знает, как за этим ухаживать. Однажды мой коллега откопал в углу ветхое кресло и забрал к себе на квартиру. Оно простояло у него полгода, прежде чем он заметил ярлык на спинке: оказывается, оно служило для работы Роберту Льюису Стивенсону. А пару лет назад в одной флорентийской библиотеке нашли прах Данте, который семьдесят лет пребывал на верхней полке в хранилище.
— Отлично. — Эдвард встал. — Просто великолепно. И что же нам делать? Можем мы как-то попасть в Ченовет и порыться там?
Маргарет не ответила, и он только теперь осознал, как она, должно быть, устала. Она стояла с закрытыми глазами, ухватившись за спинку стула, и волосы упали ей на лицо.
— Если книги у них, — механически проговорила она, — то они скорей всего в филиале, в Олд-Фордже. Все лишнее сплавляют туда. — Стул скрипнул под ее весом. — Я поеду туда и найду способ пробраться в подвал.
— Это как же?
— Не знаю.
— Я могу вам помочь, — с полной искренностью сказал Эдвард. Он не хотел, чтобы она занималась этим одна, — ему хотелось участвовать, быть рядом, держать все под контролем, хотя бы под наблюдением, и он боялся, что она поймет, как мало нуждается в его помощи. — У меня время есть, а у вас много своих дел — диссертация там и прочее.
— Кому она нужна, моя диссертация, — отрезала Маргарет.
— А вам разве нет?
Она молча пожала плечами, глядя на закрытые жалюзи.
— На какую она тему? — рискнул спросить он.
— Вы все равно не поймете.
— Попытайтесь все-таки.
Она вздохнула. Эдварда на самом деле не очень-то интересовала тема ее диссертации, но он хотел знать, из-за чего она так рассердилась.
— Ладно. Она называется… — Маргарет откашлялась, пародируя выступающую с докладом школьницу: — «Ученый и джентльмен: Гервасий Лэнгфордский на фоне проблематики истории и историографии средних веков». Рассматривается роль Гервасия в возрождении схоластики на почве Англии второй половины четырнадцатого века, что отмечает переход от позднего средневековья к Возрождению. Гервасий во многих отношениях является аномальной фигурой, дилетантом, занимающимся историей в то время, как…
Здесь Маргарет, к облегчению Эдварда, прервалась.
— Да, это скучно, я знаю. — Вид у нее, к его удивлению, был в самом деле грустный и даже озлобленный. — Даже для моих коллег, а уж они, поверьте, собаку съели на усыпляющих монографиях. Пятьсот листов фундаментальной науки.
— Вы правда написали пятьсот листов? — Эдвард проникся к ней почтением. Сам он в свое время писал только курсовые объемом в двадцать страниц.
Она, кивнув, заправила волосы за уши.
— Полтора года назад. С тех пор я ничего не писала. Заклинило. — Она сердито, как надоедливую муху, смахнула слезу. — Не думала, что такое может случиться. У меня никогда не было проблем с изложением своих мыслей. Никогда.
— Уверен, вы что-нибудь придумаете, — в нежданном порыве сочувствия сказал Эдвард.
Она нетерпеливо потрясла головой.
— Дело не во мне, а в нем. В Гервасии. У меня никогда не было проблем с писанием, — повторила она. — Это с ним что-то не то. Чего-то недостает. Все как будто имеет смысл, но не говорит ни о чем. Чего-то я не схватываю — я просто уверена в этом. — Ее бледные пальцы бессознательно сжались в кулаки. — Только я не виновата. Он сам не хочет мне чего-то сказать. Все, что он говорит или делает, имеет свое объяснение, но в цельную картину не складывается. Но что же, что я могла упустить? — Вопрос был риторический — она сейчас обращалась к другим литературоведам, если не к самому Гервасию. — Оно скрывается где-то там, между словами, между буквами. Почему он умер так рано? Почему сидел в Бомри, не пытаясь вернуться ко двору? Почему он вообще уехал из Лондона? Почему в «Странствии», если его действительно написал он, столько боли и гнева?
— Может, он был самый обычный человек. — Эдвард хотел утешить ее, но почему-то получалось так, будто он дразнит ее, пинает ногами лежачую. Он понимал это, но остановиться не мог. — Никакой не гений. Такой же, как все. Ну, не повезло мужику. Вы сами говорили, что он фигура не первого плана. И жизнь у него была несчастливая.
Она уставилась на него некрасивыми, покрасневшими глазами, мрачно сжав губы.
— Я помню, о чем говорила.
13
Скажи-ка мне, Эдвард… — Джозеф Фабрикант развалился на стуле. — Что ты знаешь об Уэнтах?
Стулья в «Четырех временах года», обтянутые оленьей кожей, были до того уж удобны, что стоило труда сидеть на них прямо.
— Наверно, не так много, как следовало бы. — Эдвард, прижав костяшки пальцев ко рту, подавил зевок. Было восемь тридцать следующего утра, то есть очень рано по его теперешнему графику. Щурясь на свой омлет с помидорами и базиликом, он ковырнул его вилкой. Джозеф Фабрикант, которому надоело разыскивать его через посредничество Зефа, застал его врасплох, позвонив домой, и прямо-таки силком пригласил завтракать. Теперь Эдвард видел напротив его симметричные черты, смутно памятные по дремотным аудиториям, по снежным дорожкам кампуса и по какой-то пивной вечеринке — он тогда ушел с самой красивой девчонкой. Фабрикант естественным образом вписывался в любой круг, в то время как Эдвард по-настоящему никуда не вписывался. Утреннее солнце вливалось в большие окна и освещало его в самых выгодных ракурсах — высокого, красивого, успешного, белокурого, неотразимо-демонического. — Ну а ты что знаешь о них?