– Хотел бы я обладать твоим энтузиамом, Антуан, – вздохнул молодой человек. – Увы, я отношу себя к разряду тех, кто считает, что пришло время остановиться и оглядеться назад.
– Рано еще, – резко возразил Сен-Жюст. – Мы не сделали и половины того, что можем, что должны сделать. Имеет ли право удовлетвориться меньшим тот, кто может достигнуть большего?
– Где же конец, Антуан? – обернулся к другу Лежен и снова остановился. Они как раз подошли к Национальному мосту. – Когда прекратится террор? Когда прекратится погоня за химерами?
– За химерами, говоришь? – ухмыльнулся Сен-Жюст. – По-твоему, республика – это химера? Благоденствие, процветание, свобода, счастье народа – химеры?! Отечество, любимое гражданами до самозабвения, – тоже химера?! Нет, друг мой, это реальность, это наше будущее! Но для того, чтобы построить его, мы должны искоренить гидру преступления, окутавшую Францию своими щупальцами. Предательство, шпионаж, коррупция, спекуляция, дезертирство – никогда еще преступление не пользовалось таким простором и такой свободой, как во времена перемен, социальных потрясений, больших опасностей. Если мы не уничтожим преступление, преступление уничтожит все, что мы успели построить. Или то, что мы построили, – тоже химера, Огюстен?
Вопросы, которыми сыпал Сен-Жюст, больше походили на обвинения. Он впился в Лежена жесткими холодными глазами. Казалось, если бы он мог убить взглядом, он, не задумываясь, сделал бы это.
– Разве террор в состоянии искоренить эти болезни? – просто спросил Лежен, опустив голову. – Они неизлечимы, как проказа, и неизбежно будут разъедать человечество изнутри.
– Террор является быстрым решением многих проблем. Ты даже не представляешь, насколько эффективным он может быть. Я неоднократно убеждался в этом. Хотя, – Сен-Жюст вздохнул, – когда его слишком много, к нему привыкаешь – и перестаешь испытывать страх. Как найти золотую середину? Как показать неотвратимость возмездия и в то же время не превратить его в рутину? За этим-то ты мне и нужен, Огюстен, – он ободряюще хлопнул друга по плечу.
– Вы не те преступления караете. Я много думал над тем, что ты рассказал мне о злоупотреблениях Амара, его играх с человеческой жизнью и торговле свободой. Почему он до сих пор не в Трибунале, Антуан? Где твоя карающая десница, которая опустилась на Эро де Сешеля, на Дантона, на Демулена? Почему ты не разоблачишь Амара перед Комитетами и Конвентом, как разоблачил эбертистов и дантонистов? Ты разглагольствуешь о мече правосудия и об искоренении заразы с тела общества, а на болезнь, коренящуюся в самом сердце государства, закрываешь глаза!
– Если бы я закрывал глаза на преступления Амара и других членов Комитетов, мы с тобой сейчас не разговаривали бы, я не создал бы Бюро полиции и не поручил бы тебе управлять им. Ты обвинял меня в спешке, и вот доказательство моей осторожности и моего терпения. Сейчас не время наносить удар по членам Комитета безопасности, особенно по такому влиятельному, как Амар. Сперва надо ослабить Комитет, лишить его возможности защищаться, контратаковать, нападать и только потом раздавить его членов – всех вместе или поодиночке. И начать стоит с головы, Огюстен. Надо отсечь эту голову, после чего тело погибнет, и мы разорвем его по кускам без особых усилий. Ты понимаешь, о чем я? – Сен-Жюст пристально взглянул на бледного Лежена и, улыбнувшись, кивнул: – Да, понимаешь.
– Вадье, – прошептал Лежен и зачем-то оглянулся, словно опасаясь, что их подслушивают.
– Верно, Вадье, – так же тихо повторил Сен-Жюст. – Вот моя главная цель, мой главный враг, враг коварный и опасный. Я знаю, как поразить его, но для этого необходимо время. Не могу сказать, сколько именно.
– Вадье так легко не сдастся, – покачал головой Лежен.
– Знаю. И готов к борьбе, которая началась с образования Бюро полиции. Пока я лидирую, – хохотнул он. – Пойдем, Огюстен, у нас много работы. Я почти не спал прошлой ночью. Не уверен, что продержусь без сна и нынешней.
Сен-Жюст быстро взбежал по мраморной лестнице, перешагивая через ступеньку. Лежен поднимался медленно, привычно прихрамывая, и вошел в комнаты на четвертом, последнем, этаже павильона Равенства, занимаемые Бюро общей полиции, в тот момент, когда Сен-Жюст, стоя в центре довольно просторного зала (бывшей гостиной?), объяснял окружившим его служащим их обязанности.
Обернувшись к вошедшему, он показал на него рукой и представил:
– Гражданин Лежен, шеф Бюро и ваш непосредственный начальник.
Несколько десятков пар глаз уставились на Огюстена. Не привыкший к такому вниманию, он почувствовал, что краснеет.
– Позже познакомитесь поближе, – спас его Сен-Жюст, снова привлекая внимание к себе.
Он говорил о цели создания Бюро и об ответственности, которая ложится на его членов в связи с важностью миссии, которую Бюро призвано выполнять. Лежен, стоя в стороне, смог спокойно оглядеть своих подчиненных. Все молоды, даже очень молоды. Старшему, должно быть, не больше тридцати. Все хорошо одеты, некоторые даже щегольски. По всему видно, Сен-Жюст лично подбирал каждого из них. Узнал он и посыльного, дважды являвшегося к нему сегодня. Тот стоял, сохраняя на лице все то же высокомерное выражение, но, встретившись взглядом с шефом, с которым обошелся так непочтительно, поспешно отвернулся.
«С этим придется туго», – мелькнуло в голове Лежена.
Тем временем Сен-Жюст подошел к главному.
– Мне нужна четкая классификация каждого дела, – говорил он. – Имя, возраст, происхождение, состав преступления, откуда доставлен. Я уже отдал распоряжение, чтобы доносы, поступающие в Комитет общественного спасения, незамедлительно направлялись в Бюро полиции. Сюда же будут стекаться дела из департаментов. Что до Комитета общей безопасности… – он замялся, но лишь на короткое мгновение. – На данный момент они там сами будут разбираться со своими доносами, но скоро и их дела перейдут в Бюро. – При этих словах Лежен еле заметно усмехнулся. – Каждое досье, – продолжал Сен-Жюст, – должно быть классифицировано на основании этих сведений по трем категориям: спекулянт, роялист, аристократ. Опираясь на вашу классификацию, я или другой член Комитета общественного спасения, если меня не окажется на месте, – тут Лежен нахмурился, – будем выносить решение и отправлять досье либо на дополнительное расследование в Комитет общей безопасности, либо непосредственно в Революционный трибунал. Все ясно?
– Не совсем, гражданин, – возвысил голос молодой человек, сидевший прямо напротив Сен-Жюста.
Все взгляды – удивленные и настороженные – устремились на него. Сен-Жюст сдвинул брови и слегка кивнул молодому человеку, призывая его продолжать.
– Ты говоришь, что в нашем распоряжении всего три слова, чтобы вынести суждение по делу, и это суждение станет для тебя основанием для окончательного вердикта, – проговорил смельчак, ничуть не тушуясь.
– Все так, – подтвердил Сен-Жюст.
– Как же нам быть, если дело выходит за рамки этих трех слов, которые сами по себе являются приговором? Как нам быть с теми, чья невиновность вопиюща, кто стал жертвой клеветы и заслуживает освобождения?
Повисла тяжелая пауза. Лежен улыбнулся, стараясь показать смельчаку, что он полностью поддерживает его возмущение и преисполнен радости работать вместе с этим честным и справедливым патриотом. Но тот не смотрел ни на кого вокруг. Его глаза были подняты на стоявшего перед ним депутата, на того, кто отдавал приказы и чьего ответа он ждал. Сен-Жюст молчал, и с каждой секундой его молчание становилось все более угрожающим. Чтобы положить этому конец, Лежен громко кашлянул – и сам удивился, как короткий, резкий звук эхом разнесся среди напряженной тишины. Сен-Жюст встряхнул головой и обернулся к другу.
– Тебе должны быть по душе слова твоего подчиненного, Лежен, – язвительно заметил он. – Вернее, бывшего подчиненного, – обернулся он к молодому человеку. – Еще декаду назад, гражданин, я не колеблясь отправил бы тебя в Трибунал как покровителя врагов республики, – он выдержал значительную паузу и продолжил: – И очень пожалел бы об этом полгода спустя. – Вздохи облегчения раздались со всех сторон. – Ты станешь прекрасным слугой республики, когда мы покончим с врагами внутри и вне страны. Но в положении, в котором сейчас находится отечество, твои идеи опасны для свободы.
– Сен-Жюст… – начал было молодой человек, но депутат жестом руки велел ему молчать.
– Твоя любовь к отечеству несомненна, – проговорил он, – иначе ты не был бы сейчас среди нас. Но я вижу, что ошибся, определив тебя в Бюро полиции. Здесь ты не можешь послужить Франции. Уверен, в армии твое рвение найдет лучшее применение. Я займусь твоим переводом сегодня же.
Смельчак опустил голову. Лежен, бледный от негодования, которое не в силах был сдержать, но и не находил в себе силы выпустить на свободу перед этими людьми, молчаливыми и робеющими или решительными и ревностными, сжал кулаки. Он должен что-то сделать, должен вступиться за смелого юношу или хотя бы отомстить за него!
– Ты не ответил на вопрос, Сен-Жюст, – его тихий, но твердый голос прозвучал непривычно громко среди тишины зала.
Сен-Жюст медленно повернул к нему голову, взглянул так, как смотрят на расшалившегося ребенка – строго, но снисходительно, и проговорил устало:
– Мой ответ прост, Лежен: досье, оказавшееся в Бюро полиции, не может касаться невиновного.
– То есть ты заранее обязуешь нас выносить смертные приговоры? – робко спросил еще один служащий, некрасивый, тощий человечек, со следами оспы на вытянутом лице. – Кто мы такие, чтобы брать на себя столь тяжкий груз? По какому праву ты наделяешь нас властью над жизнью и смертью?
– По праву, данному мне революционным правительством, которое одно смогло предотвратить катастрофу, на грани которой стояла республика меньше года назад, – отрезал Сен-Жюст. – Вы здесь не для того, чтобы заниматься благодеяниями, а чтобы защищать республику от гадины, жаждущей ее погибели.
– Почему бы нам не готовить более детальные отчеты по каждому делу? – раздался голос из дальнего угла. Лежен с интересом взглянул в сторону говорившего. – А ты на их основании будешь выносить решение. Это потребует от нас больше работы и времени, но зато вероятность совершить несправедливость уменьшится.
– А потому, Потье, – снисходительно ответил Сен-Жюст, ничуть не разозлившись, как ожидал Огюстен, – что читать ваши доклады и от меня потребует больше времени, а времени у меня как раз и нет. И у вас не будет, – пообещал он. – Похоже, вы не совсем представляете себе количество досье, с которым нам придется работать. Тысячи, десятки тысяч. Я достаточно ясно ответил на ваши вопросы? – он почему-то обернулся именно к Лежену. – Мы можем продолжать? Или кто-то еще желает выступить в защиту врагов народа?
Молчание было ответом на его вызов.
– Хорошо, – удовлетворенно проговорил Сен-Жюст. – Если общее направление ясно, займемся деталями.
«Деталями» они занимались до часу ночи, пока Лежен, освоившись с ролью начальника, не заявил, что время позднее и всем им необходим отдых.
– Добро пожаловать в Тюильри, Огюстен, – проговорил, спускаясь по лестнице, Сен-Жюст и взглянул на друга, потиравшего воспаленные от усталости глаза. – Тут ты без дела не останешься.
– И ты еще сетовал, что не продержишься допоздна после бессонной ночи! – покачал головой Лежен.
– Дело тренировки, друг мой. Привыкнешь. Здесь мы простимся, – Сен-Жюст остановился на площадке, ведущей в Зеленую комнату. – Я зайду в Комитет. Там и подкреплюсь заодно: Бийо, наверняка, послал за провизией в преддверии долгой ночи. Кстати, не стесняйся делать то же самое. Все текущие расходы оплачивает Комитет спасения. Завтра займемся твоим жалованьем.
На том они и расстались.
28 жерминаля II года республики (17 апреля 1794 г.)
Он заставил ее, заставил грубо, требовательно, применяя угрозы, напоминая о данной клятве, поймав в ловушку ее чувств и слов. Элеонора не хотела подчиняться, сперва умоляла, потом грозила и, наконец, призвав на помощь здравый смысл, убеждала. Но он победил. Его аргументы были сильнее, выкрики громче, слова выразительнее, ласки желаннее. И она сдалась. Сдалась настолько полно, что сейчас шла на улицу Комартен, будучи почти уверенной в том, что так и следовало поступить, что именно в этом было их спасение. Их? Разве дела Лузиньяка когда-либо касались ее? Разве сам он не заверял при каждой встрече, что не желает подвергать ее опасности и потому не посвящает в свои секреты? А вчера вдруг заявил, что этот камень, этот сверкающий всеми цветами радуги бриллиант размером с ноготь большого пальца – надежный гарант их безопасности, оружие против любого самого страшного обвинения, какое только может быть выдвинуто против одного из них. Вопрос Элеоноры, кто и в чем именно может их обвинить, утонул в новой тираде о козырной карте, которая окажется в их руках, как только камень будет спрятан в квартире Сен-Жюста. «Особняк Обер, улица Комартен», – уточнил Лузиньяк. Он хорошо подготовился: обзавелся новым адресом Сен-Жюста и до мельчайших деталей пересказал ей распорядок дня члена Комитета общественного спасения. «В шестом часу, можешь быть уверена, риск застать Сен-Жюста дома минимален», – заключил он. Но и после этого она сопротивлялась, говорила, что готова сделать для него все, что угодно, только не это, напоминала об опасности, о невозможности, о бесполезности затеи. «Ты поклялась, – отрезал он. – Помнишь? Когда просила прощения за предательство». Она помнила – и подчинилась.
В начале шестого вечера Элеонора подошла к особняку Обер. В отличие от скромного отеля «Соединенные Штаты», ворота которого были почти всегда открыты, массивные двери, ведущие во двор роскошного дома, некогда известного всему Парижу как обиталище знаменитого оратора Учредительного собрания графа Мирабо, были заперты. Она перехватила в левую руку небольшую корзинку, где среди свежего хлеба, сыра и колбасы, которыми она надеялась подкупить прислугу, покоился в маленьком кожаном мешочке бриллиант, призванный стать ее ангелом-хранителем (кажется, именно так выразился Лузиньяк, покидая утром ее особняк на острове Сен-Луи), и с силой трижды ударила по воротам круглой ручкой в виде цветочной гирлянды.
Топот грубых башмаков во дворе раздался почти незамедлительно. Перед ней возникло улыбающееся лицо того самого паренька, которого она уже видела за работой в отеле «Соединенные Штаты». Как же его звали? Впрочем, не он интересовал Элеонору. Если он здесь, значит и строгая девушка, его сестра, тоже. Вот прекрасная новость!
– Я пришла к гражданину Сен-Жюсту, – негромко проговорила Элеонора, чуть подавшись вперед.
– Его нет, приходи завтра утром.
Парень готов был уже толкнуть ворота, когда она призвала на помощь свою самую нежную улыбку и проговорила тоном заговорщицы:
– Он просил меня прийти сегодня. Сказал, что я должна подождать, если не застану его.
– Странно, – лицо парня приняло озабоченное выражение. – Он бы предупредил Виолетту…
Ах да, Виолетта, вот как зовут его сестру.
– Возможно, что и предупредил, – подсказала Элеонора и решительно шагнула вперед. – Пойду спрошу у нее.
Она огляделась. Двор был просторным и грязным. Слева от входа стояла на привязи пара лошадей. Запах их помета ударил в чувствительные ноздри гражданки Плесси. Она поспешно отвернулась и спросила у Жана:
– Так где я могу найти Виолетту?
– Мы занимаем две комнаты на первом этаже, вход прямо под лестницей, – махнул он рукой. – Я пойду спрошу…
– Нет-нет, – поспешно откликнулась Элеонора и даже позволила себе схватить его за руку. – Я сама, – и добавила, мягко улыбнувшись и отняв руку: – Спасибо, юноша.
– Постой! – закричал Жан, пристально вглядываясь в красивое почти идеальной красотой – той, что не позволяет ни одного изъяна – лицо. – Я знаю тебя! Ты уже приходила к гражданину Сен-Жюсту и разговаривала с Виолеттой.
– Все верно, – подтвердила Элеонора. – И вот пришла снова.
Жан понимающе кивнул и принял серьезно-благожелательный вид, признав в ней соратницу и единомышленницу.
Первая преграда успешно преодолена, похвалила она себя, входя в особняк и заглядывая под широкую мраморную лестницу, ведущую на верхние этажи, к жильцам. Действительно, за ней скрывалась небольшая дверца, поддавшаяся при первом же легком прикосновении. Элеонора оказалась в тесной прихожей, откуда расходились две небольшие комнаты. Из одной из них раздавалось тихое шуршание. В нее-то и вошла посетительница – да так и замерла на пороге.