Сен-Жюст слушал, заложив руки за спину и опустив голову. Когда она закончила, он кивнул, как будто даже соглашаясь с ее обвинениями.
– Венецианская республика, – проговорил он тихо, не поднимая на Элеонору глаз, – должна была защищать свою независимость от всей Европы. И она прекрасно справилась с этой задачей, казавшейся непосильной даже самым амбициозным политикам. Французская республика оказалась в похожей ситуации. Отсюда – и одинаковые методы, доказавшие, к тому же, свою эффективность.
– Эффективность?! – вскричала Элеонора с удивлением, смешанным с ужасом. – Вы считаете террор эффективным?!
– О да! – протянул он, самодовольно улыбаясь. – Всем, чего достигла республика – от военных побед до борьбы с голодом, – мы обязаны террору. Террор спас Францию, нравится вам это или нет.
Она покачала головой и уже собралась возразить, когда Сен-Жюст положил конец дискуссии, заявив устало-скучающим тоном:
– Я не спал две ночи, гражданка. Так что позвольте все же узнать причину вашего визита, после чего я вынужден буду, рискуя показаться невежливым, попросить вас уйти.
– Простите, это я поступила невежливо, вторгшись в вашу квартиру, – Элеонора заговорила мягко, даже нежно, растянув губы в кокетливо-извиняющейся улыбке. – Наверное, мне не стоило приходить… – она сделала шаг по направлению к нему. – Я долго колебалась, не решаясь… – она замолчала, улыбка все еще блуждала на ее чуть приоткрытых губах. – Но в конце концов, было бы глупо и дальше скрывать то, что, скорее всего, вам известно… – теперь она стояла к нему так близко, что чувствовала на щеке его дыхание.
«Если сейчас он не отвернется, если не отступит, то я победила», – решила она.
Он не отступил, не отвернулся, не оттолкнул ее, а стоял, не в силах сдвинуться с места, пошевелиться, отвести взгляд.
«Ну вот и все, – подумала Элеонора. – Еще секунда – и неприступный гражданин Сен-Жюст…»
– Антуан! – чужой звонкий голос рассек, подобно лезвию кинжала, пространство между ними, потушив электрический разряд, нарушив магию, разбив колдовство.
Сен-Жюст отпрянул от Элеоноры с такой брезгливой поспешностью, словно прикоснулся к гадюке. Она вздрогнула и обернулась на голос. Он тоже смотрел в проем между гостиной и прихожей. Миловидная молодая девушка с огромными голубыми глазами, в которых блестели слезы, стояла там, безвольно опустив руки и устремив испуганный взгляд на Сен-Жюста, на него одного, словно не замечала присутствия Элеоноры, хотя, похоже, именно ее присутствие заставило гостью исторгнуть возмущенный возглас.
Элеонора вопросительно посмотрела на депутата, но его внимание было полностью поглощено незваной гостьей. Элеоноре даже показалось, что на лице Сен-Жюста появилось доселе незнакомое ей выражение стыда. Она перевела взгляд на девушку, надеясь получить объяснение бестактному вторжению, но та молчала, даже не пытаясь сдерживать слезы, двумя неровными струйками стекавшие по нарумяненным щекам.
Элеонора вновь обернулась к Сен-Жюсту, намереваясь спросить, кто посмел нарушить их уединение, но он коротким повелительным движением головой приказал ей молчать.
– Генриетта, – наконец, произнес он, нарушив неловкое молчание, – ты – здесь?! Я не ждал тебя. Что привело?..
Она не дала ему договорить. Так и не сдвинувшись с места, не решившись переступить порог гостиной, Генриетта Леба, нарумяненная и разряженная, в модной шляпке с цветами, в ярко-розовом платье, перехваченном на талии красной лентой, заговорила прерывающимся рыданиями голосом:
– Я стучала, но никто… не отозвался… А горничная сказала… она сказала, что ты… что ты вернулся… И дверь… она была незаперта… И я вошла… А ты… тут…
«Черт, я, верно, забыл запереть дверь, когда увидел Плесси», – подосадовал Сен-Жюст.
«Еще одна влюбленная дура», – догадалась Элеонора.
Она смерила девушку надменно-оценивающим взглядом и удовлетворенно улыбнулась: при всей ее миловидности она ей не соперница.
Генриетта дрожащими руками достала из висящей на запястье шелковой сумочки носовой платок и поспешно отерла слезы, безжалостно размазав тщательно наложенные румяна. Она почувствовала на себе высокомерный взгляд незнакомой женщины с раскинутыми по обнаженным плечам волосами и одетой, как проститутка из Пале-Рояля, и покраснела.
– Зачем ты пришла? – Сен-Жюст не ожидал, что вопрос прозвучит так резко, и немедленно пожалел, что досада на самого себя выплеснулась на ни в чем не повинную Генриетту.
Девушка приложила ладони к пылающим щекам, словно получила пощечину. Она заметила, как женщина криво усмехнулась.
– Антуан, – Генриетта приблизилась к Сен-Жюсту и внимательно заглянула ему в лицо, – кто это? Почему она так смотрит на меня? Что она здесь делает? Что вы здесь делаете?
– Точно такой же вопрос я задал тебе, – строго сказал Сен-Жюст. – Твой брат знает, где ты?
– При чем здесь мой брат?
– Разве не на нем лежит ответственность за твои поступки?
– А что предосудительного в моих поступках? – встрепенулась Генриетта. – Я пришла повидать друга… Ведь мы же друзья, не так ли? И не моя вина, что я застала тебя с этой…
– Довольно! – Сен-Жюст не позволил ей договорить. – Что ты себе позволяешь?!
– Как ты мог, Антуан?! Как ты мог так поступить со мной?! – губы девушки задрожали, предвещая новый всплеск рыданий. – После всего, что наговорил о любви к республике, о невозможности разделить эту любовь с любовью к женщине! Как ты посмел так бессовестно обмануть меня?!
– Боже, Генриетта, что ты себе вообразила! – Сен-Жюст легконько встряхнул ее за плечи. – Ты не отдаешь себе отчет в том, что говоришь.
– Я видела вас! – закричала она, и рыдания, наконец, вырвались на свободу. – Видела, как ты!..
– Боюсь, мадемуазель неверно истолковала ситуацию, – громко заговорила Элеонора, чем заслужила недовольно-хмурый взгляд Сен-Жюста. – Она, похоже, решила, что имеет какие-то права на человека, который ей не принадлежит. Ваше поведение, дорогая, недостойно девушки из приличной семьи, каковой вы, несомненно, являетесь.
Генриетта прекратила плакать и растерянно смотрела на Сен-Жюста, не зная, что ответить, и призывая его в защитники. Но столкнулась с бесстрастным равнодушием.
– Что она говорит, Антуан? – возмущенно воскликнула она. – Как ты можешь позволить ей так разговаривать со мной?!
– Тебе лучше уйти, Генриетта, – ледяным тоном попросил Сен-Жюст.
– Уйти? – недоуменно прошептала девушка. – И оставить тебя с ней?
– И оставить меня в покое! – взорвался он. – Я же ясно дал понять, что ты питаешь напрасные иллюзии на мой счет! О чем нам еще говорить?
– Где ваша гордость, мадемуазель? – вмешалась Элеонора. – Мужчина отвергает вас и просит уйти. Подчинитесь его решению и сохраните остатки собственного достоинства.
Эти жестокие слова, сказанные с надменной нравоучительностью, на которую эта посторонняя женщина не имела ни малейшего права, выплеснулись на Генриетту, подобно ушату холодной воды. Она встрепенулась, приосанилась и с вызовом проговорила:
– И ты снова ничего не скажешь, Антуан? Снова не велишь ей замолчать?
– Я снова попрошу тебя уйти, – отрезал Сен-Жюст и отвернулся.
– Так будь ты проклят! – крикнула Генриетта и выбежала из квартиры, оставив входную дверь распахнутой настежь.
Сен-Жюст неторопливо прошел в прихожую, закрыл дверь и запер ее на ключ. Вернувшись в гостиную, он кинул на Элеонору мрачный взгляд.
– Ни к чему было столь жестоко обращаться с этой девушкой, – строго проговорил он. – Мы с вами и мизинца ее не стоим.
Элеонора деланно рассмеялась и, пожав обнаженными плечами, ответила:
– Возможно. Вам виднее. Только вот влюбленность ее мизинец явно не украшает.
Сен-Жюст, не проронив ни слова, подошел к окну и долго-долго смотрел куда-то вдаль. Элеонора терпеливо ждала – ждала, когда он прогонит ее, ибо была уверена, что именно это он собирается сделать. И не ошиблась. Обернувшись, Сен-Жюст удивленно посмотрел на молодую женщину, словно спрашивая, что она все еще делает здесь, и попросил вежливо, но настойчиво оставить его одного. Она немедленно подчинилась.
29 жерминаля II года республики (18 апреля 1794 г.)
Амар широкими шагами мерил погруженную в полумрак гостиную. Разгоряченный гневом и выпитым анжуйским, он распалялся все больше и больше, повышая тон, страстно жестикулируя и неоднократно выплескивая содержимое бокала, который держал в руке, на ковер, чем вызывал неодобрительное покачивание головой хозяина.
– Прекрати истерику, – наконец, проговорил Вадье. – Ты мне весь ковер зальешь.
– Ковер? – Амар в недоумении остановился и взглянул себе под ноги, не понимая, какое отношение какой-то ковер имеет к судьбам Франции, к их судьбам, о которых он уже битых полчаса разглагольствовал перед мирно потягивавшим вино шефом.
– Вот именно, ковер, – невозмутимо повторил тот. – Сядь и успокойся. Ты слишком много выпил. Это не идет на пользу твоей способности рассуждать.
– Мою способность рассуждать вином не убьешь, – отозвался Амар, но совету внял и, залпом прикончив бокал, тяжело опустился в кресло. – Я знаю, что мы должны предпринять, и не понимаю, чего ты медлишь! Швырни ему в лицо донос Невера! Посмотрим, как он запоет! Сразу надо было разоблачить его, еще тогда, в вантозе! Не пришлось бы сейчас глотать унижение.
– Полагаешь, одного сомнительного доноса достаточно, чтобы поставить под сомнение заслуги человека, на счету которого пара блистательных побед в Эльзасе и падение Дантона? – все с тем же ледяным спокойствием спросил Вадье.
– Раньше надо было действовать! Раньше! – Амар снова вскочил с кресла. – До разгрома фракций! До того, как у Сен-Жюста созрел план по передаче полиции Комитету спасения!
– Вмешайся мы в вантозе, ты сейчас ломал бы голову, как избавиться от дантонистов, Андре, – философски заметил Вадье. – Мы дали Сен-Жюсту возможность сделать очень важную работу, которую без него завершить было бы крайне затруднительно.
– И что теперь? Терпеливо ждать, пока он отправит нас вслед за Дантоном?
– Ну, до этого еще далеко, – обнадежил Вадье.
– Он забрал у нас добрую половину полицейских функций! – взревел Амар, с силой ударив кулаком по столешнице.
– Не стоит преувеличивать. Комитет общей безопасности не потерял ни одного из своих полномочий. Просто Комитет общественного спасения приобрел функции, отчасти дублирущие наши. Это разные вещи.
– Ты думаешь, он этим ограничится?
– Не думаю. Но на данный момент в нашей власти оспорить принятые в Бюро полиции решения и выдать противоречащие им распоряжения.
– И чего мы добьемся? Хаоса в полицейских делах, снижение эффективности нашей работы и, в итоге, открытую войну!
– Вот именно, войну, – кивнул Вадье. – И главным оружием в этой войне станет донос Невера, а также еще одно свидетельство, которое я надеюсь получить в ближайшее время.
– Что за свидетельство?
– Узнаешь, когда придет время.
Амар пристально посмотрел на Вадье. Старик чего-то не договаривает. Неужели он больше не доверяет ему?
– Не думай, что я тебе не доверяю, Андре, – примирительно проговорил Великий инквизитор, которому не составило труда прочесть мысли собеседника. – Но дело деликатное и не терпит спешки. Твое нетерпение может все испортить.
– И сколько времени тебе надо, чтобы, наконец, предъявить Сен-Жюсту обвинение?
– Месяца два.
– Два месяца?! – снова взорвался Амар. – Да за два месяца Комитет спасения окончательно завладеет всеми рычагами управления, если будет действовать теми же темпами, что сейчас!
– Не завладеет, – заверил Вадье. – Сядь и послушай, что я тебе скажу. И перестань подливать себе вина. Мне нужна твоя ясная голова.
Амар отставил недопитый бокал и послушно сел напротив хозяина дома.
– Так-то лучше, – кивнул Вадье и откинулся в старомодном кресле с высокой спинкой. – Для того, чтобы ослабить Комитет спасения, вовсе не обязательно объявлять войну, кричать и ломать копи в пустых дискуссиях. Достаточно лишь нейтрализовать его самых активных и враждебных нам членов. Улавливаешь, о чем я?
Амар отрицательно покачал головой.
– Начнем по порядку, – вздохнул Вадье, понимая, что разговор будет длиннее, чем он предполагал. – Комитет общественного спасения состоит из одиннадцати членов.
Амар возвел глаза к потолку, показывая, что не нуждается в том, чтобы ему сообщали очевидные вещи. Вадье сделал вид, что не заметил этого жеста, и продолжал тем же тягучим менторским тоном:
– Приер из Марны вечно отсутствует в миссиях, его мы в расчет не берем. – Амар кивнул. – Сент-Андре, Ленде и Клод Приер занимаются исключительно техническими вопросами снабжения и армией. Они нам не помеха. – Амар снова кивнул. – Остаются семь человек, – заключил Вадье и перечислил, загибая пальцы: – Робеспьер, Барер, Кутон, Сен-Жюст, Карно, Колло и Бийо. Барер не пойдет против Комитета общей безопасности, тем более теперь, когда его красотка у меня под колпаком. Шестеро. Карно не занимается ничем, кроме военной кампании. И даже если его можно назвать, скорее, амбициозным, его амбиции заканчиваются славой организатора побед. Славой, которая, кстати, не дает Сен-Жюсту спокойно спать по ночам. Но к этому мы еще вернемся. Остаются пятеро, Андре. Не так уж и много, если учесть, что Колло и Бийо всегда были близки экстремистам и имеют куда больше друзей в Комитете безопасности, чем среди собственных коллег. Факт немаловажный, должен заметить, даже если дружба в наши дни утратила свою былую искренность. Остаются трое, один из которых, Кутон, передвигается в инвалидном кресле и полностью находится под влиянием Робеспьера.
– Зато второй полон сил и энергии и стоит четверых, – раздраженно заметил Амар.
– Вот мы и добрались до сути, – Вадье сделал жадный глоток вина. – Достаточно удалить Сен-Жюста, чтобы ослабить Комитет спасения.
– Не забывай Робеспьера, – напомнил Амар.
– Робеспьер, действительно, представляет для нас немалую угрозу, – согласился Вадье. – Его авторитет огромен. Я даже не уверен, что кто-либо из политических лидеров за пять революционных лет пользовался хотя бы третью того авторитета, которым обладает он. Но он быстро угасает. Революция совершенно истощила его силы. Не надо быть врачом, чтобы понять, что он болен. Его время исчисляется месяцами.
– Три-четыре месяца он протянет, – заметил Амар, – а этого вполне достаточно, чтобы…
– Не Робеспьер является для нас основной помехой, Андре! – повысил голос Вадье, раздраженнный постоянными возражениями коллеги. – Его куда больше волнуют абстрактные материи. Угрозу для нас представляет только один из одиннадцати. Тот, кто молод и энергичен, кто рвется к власти любыми средствами и не остановится ни перед чем, чтобы расчистить себе путь к долгожданной цели. Повторяю, достаточно удалить Сен-Жюста из Парижа, чтобы развязать себе руки. Он поручил управление Бюро полиции младенцу Лежену, боящемуся собственной тени. Без поддержки Сен-Жюста Лежен нам не опасен. Пусть он занимается своими бумажками, плевать! Распоряжения будут исходить из Комитета общей безопасности.
– Формально Бюро подчиняется Комитету спасения. Не будет Сен-Жюста, кто-то другой из членов Комитета возьмет на себя управление полицией.
– Я только что обрисовал тебе ситуацию в Комитете спасения. Кто бы ни управлял Бюро, ссориться с Комитетом безопасности он не станет.
– Если только им не будет Робеспьер, – уточнил Амар.
– Робеспьеру не потянуть такую махину, – отмахнулся Вадье. – Если Сен-Жюст покинет Париж, влияние в Комитете спасения полностью передет в руки Бийо, Колло и Барера. И можем считать, что партия нами выиграна.
– Допустим, – нехотя согласился Амар и снова потянулся к бокалу под осуждающим взглядом Великого инквизитора. – Только каким образом ты надеешься удалить Сен-Жюста из Парижа на несколько месяцев, да еще в самый разгар его увлечения новым Бюро?
– Э-э, друг мой, ты забыл о другой страсти нашего молодого коллеги, – хихикнул Вадье, явно довольный собой. – Недаром я сказал, что слава Карно не дает ему спать спокойно.