Антония снова посмотрела на мужчин, сидевших в отдалении. Брюнет встал, пожал руку Томми и покинул столик. Мужчина шел на нее, и когда он проходил мимо, они встретились взглядами. Она узнала его. Из Экономического отдела. Один из тысячи разочарованных, которые приходили и уходили у нее на глазах. От многих его отличал стиль одежды – «сноб а-ля 80-е». Джинсы, черные броги, красивая рубашка под дорогим свитером из овечьей шерсти; тонкий бежевый плащ, перекинутый через руку. В мужчине была какая-то небрежная элегантность…
Антония осмотрелась: полицейские, пожарные и работники «скорой»; в их толпе она искала Ульфа. Ульф был единственной причиной, по которой она пришла сюда. Он был опытным следователем – далекарлиец[6] из Людвики, молчаливый и глубоко внутри добрый. Она не западала на накачанных копов. В нем ее привлекали его уверенность в сексе, оригинальность и молчаливость… ну, и глубоко спрятанная доброта.
Она увидела его, а он заметил ее. Они выпили вместе; разговор не клеился. Потом такси к нему, в аккуратную двухкомнатную квартиру в районе Сундбюберг, где в туалете горели ароматные свечи. Ульф…
4
Валле-дель-Каука / Стокгольм
София прошла через таможенный контроль с дорожной сумкой и вышла в зал прилета к стоявшим в ряд стойкам аренды автомобилей. Она отдала бронирование человеку за нужной стойкой – и вскоре уже сидела за рулем автомобиля и ехала в сторону города Картаго, находящегося к юго-западу от города Перейра.
Через открытое окно в машину вливалось тепло, темные очки давали глазам Софии возможность отдохнуть от яркого солнца.
Когда машина припарковалась на маленькой площади в центре города, церковный колокол пробил три часа дня. Ей сказали, что она должна ждать здесь, ждать такси. Едва женщина успела об этом подумать, как с узкой улочки выехало поднявшееся в горку такси.
Водитель не разговаривал с Софией, а просто ездил по городу и вглядывался в зеркало заднего вида, потом сделал один звонок по мобильному, что-то промычал и отключился.
Через некоторое время он остановился на оживленной улице около ресторана и жестом показал, чтобы София вошла. Она последовала указаниям, и внутри перед дверью какой-то мужчина осторожно взял ее под руку и провел между столиками, через кухню и дальше к двери, выходившей на пустынную улицу. Там стояло другое такси с открытой задней дверью. София юркнула на сиденье, дверь захлопнулась, и такси поехало прочь. Вот так все и продолжалось. София сменила три машины, прежде чем наконец оказалась в серебристом «Кадиллаке», который на высокой скорости вез ее по шоссе.
Там женщина немного расслабилась и стала смотреть на руки, сложенные на коленях. Она просто плыла по течению, жизнь толкала ее, София делала то, что говорят, стараясь лишний раз не думать и не чувствовать.
Прочные и понятные ценности больше не играли роли, исчезли, стали недоступны. Ее внутренний монолог стих. Взгляд на других людей – все могли представлять угрозу. Взгляд на себя – мрачнее, холоднее, изолированнее, жестче. Но еще она стала глубже осознавать вещи и явления, стала яснее в мыслях, реалистичнее…
Или она просто выдавала желаемое за действительное? Ей необходимо на что-то опереться?
За окном автомобиля раскинулся зеленый мир. Вдали горы окаймляли пейзаж, словно взяв его в объятия.
София мяла ладони. Ее жизнь перестала быть обыденной…
Но иногда она заставляла себя возвращаться туда. В обыденность. Как будто хотела получить алиби. Только иногда, чаще всего на ужинах, где обыкновенные люди напивались, а обыкновенные мужчины навеселе искали обычное или необычное внимание – возможно, одобрение или просто-напросто любовь. Она никогда не понимала этого.
И никто не ставил под сомнение ее существование или отсутствие в этом мире. Все обыкновенные держали дистанцию и одновременно относились к ней с заботой и преувеличенным уважением. К ней, Софии, вдове с сыном, прикованным к коляске, – это определение стало ее защитой. Именно так она и хотела жить, чтобы защитить Альберта и себя. Изолированно, без близких связей, просто быть обезличенной оболочкой, чтобы никто не заинтересовался и не начал задавать вопросы.
«Кадиллак» свернул с шоссе и углубился в лес. Сквозь листву редких деревьев струился свет. Они ехали довольно долго.
Тут София увидела сторожевой домик и шлагбаум. Худой мужчина с автоматом через плечо вышел из домика, поприветствовал жестом и поднял шлагбаум. «Кадиллак» поехал дальше. На возвышении среди деревьев София заметила снайпера в камуфляже. Снайпер лежал на животе и держал на прицеле автомобиль с ней.
Они выехали из леса, дорога стала лучше и наконец, петляя, привела наверх к небольшому замку сливочного цвета с колоннами, статуями, к фонтанам и зеленым квадратам газонов.
Водитель открыл дверь, и София вышла из машины. Вид был грандиозный. Густая сочная зелень внизу простиралась насколько хватал глаз. Горы вдали, повсюду царило плотное влажное тепло.
От входа в ее сторону двинулся темноволосый мужчина в серых брюках и белой рубашке.
– София? – спросил он.
Они поздоровались, крепко пожав руки. Игнасио Рамирес загадочным образом отличался необъяснимой безликостью. Улыбался он на вид естественно, но глаза выдавали что-то другое – возможно, неискренность. У него были темные крашеные волосы, бледная кожа и видневшийся под белой рубашкой живот, который свидетельствовал о лени и неправильном питании.
– Пойдем, – сказал он, махнув рукой в сторону от дома.
Дон Игнасио подождал, пока София сядет в электрический гольфмобиль, и повез ее по владениям, показывая и рассказывая. Они проехали мимо огороженного участка, где стоял одинокий жираф и смотрел в никуда вместе с несколькими зебрами и двумя бегемотами. У животных был удрученный вид. Теннисные корты, бассейны и водопады, вертолетная площадка с вертолетами. Повсюду вооруженные охранники.
София краем глаза следила за ним, как он гордо едет по своему нелепому Диснейленду. Бездушному и пустынному. Наполненному таким количеством негативной энергии, что она практически ощущала ее запах. И в этой энергии женщина чувствовала что-то говорившее ей, что ей не следует здесь находиться, надо уехать, бежать, здесь опасно, от этого заболевают, оно заразно.
Они сидели в просторной гостиной. Каменные стены из светло-серого гранита, большие окна с широкими рамами и опора для всего в виде покрытых светлым лаком деревянных конструкций. Широкие, глубокие и дорогие диваны. Комната напоминала североамериканский охотничий домик, как будто они находились на элитном лыжном курорте. София сидела далеко в глубине мягкого дивана, дон Игнасио – в кресле.
Официант в белой рубашке и черных брюках принес закуски и напиток, поставил на стол и тихо вышел из комнаты.
Дон Игнасио потянулся к вазочке за орешками.
– Подождем какое-то время, – сказал он и попробовал орехи.
Тут открылась дальняя дверь. София увидела Альфонсо Рамиреса, вальяжно идущего в ее сторону. У него была белозубая улыбка, светло-коричневая кожа, черные волосы. Он скрывал почти все, что с ним происходило, – он был таким человеком, любил находиться в центре внимания.
– Мы знакомы, – обратился Альфонсо к Софии со своей неизменно широкой улыбкой.
Нет, на самом деле они совсем не знали друг друга. Но она встречала его в «Трастене», когда все полетело к чертям. Когда Йенса чуть не убили русские бандиты, когда Михаил Асмаров и Клаус Кёлер спасли им жизнь, когда Гектор и другой мужчина у нее на глазах в состоянии искренней радости убили одного из русских.
София встала, Альфонсо привычно поцеловал ее в обе щеки и сел на диван, туда, где тот загибался на девяносто градусов.
– Стокгольм! – воскликнул он, всплеснув руками. – Вот где жизнь! – Громко рассмеялся, дождался, пока пройдет приступ смеха. Радость сменилась сочувствием. – Как себя чувствует Гектор?
– Хорошо.
Альфонсо кивнул.
– Радостно слышать. Я нервничал, мой дядя тоже.
Альфонсо показал на дона Игнасио, который казался не очень-то встревоженным. Его пустой взгляд скорее говорил о том, что, по его мнению, все, кроме него самого, было чем-то преходящим и бессмысленным.
– И вот теперь ты здесь, Софи, – сказал Альфонсо.
Она восприняла его слова как намек на то, что пришло время рассказать о цели визита, но Альфонсо поднял руку.
– И вот теперь ты здесь, – повторил он. – Чтобы успокоить нас, чтобы подтвердить, что все идет по плану. Возможно, ты попросишь больше времени, может, расскажешь историю, что вы снова в деле, что наш бизнес скоро пойдет в гору…
Альфонсо говорил холодно, настроение его изменилось.
– Но мы всё знаем, – продолжал он. – Мы знаем, что вы связались с множеством деловых партнеров Гектора и заверили их, что всё нормально, всё под контролем, что Гектор скрывается, но активно действует. Вот это вы им и сообщили. Вы попросили о терпении и понимании, вы дали обещание бо́льших успехов, как только все успокоится и придет в норму. Такова была ваша миссия, и вы хорошо с ней справлялись.
Альфонсо Рамирес поднял указательный палец.
– Но, может, Гектор Гусман мертв? Или настолько плох, что не может говорить, пока Арон изо всех сил пытается удержать маленькую компанию на плаву? Я мыслю в правильном направлении?
Альфонсо замолчал. Дон Игнасио продолжал есть орешки, теперь медленнее, по одному, как будто первые горсти утолили его голод.
– Сколько будет стоить? – спросила София.
Альфонсо непонимающе улыбнулся, хотя улыбка далась с трудом.
– Стоить? – переспросил он.
– Да, стоить.
Дон Игнасио бросил в рот еще один орешек.
– Стоить что? – спросил он.
– Прекращение, – ответила София.
– Прекращение чего?
– Сотрудничества, работы с вами.
– Как? Навсегда? – В рот полетел очередной орешек.
София не ответила.
Дон Игнасио с грустным выражением лица, продолжая жевать, что-то беззвучно пробормотал на своем языке; слова звучали удрученно.
– Я должен назначить цену? – спросил он.
София держала паузу.
– Нет какой-то специальной стоимости, – продолжал дон Игнасио.
– А нужна она? – спросила София.
Он пожал плечами.
– Нет, конечно, не нужна.
– Так как бы мы поступили, чисто теоретически?
– Теоретически, – прошептал себе под нос дон Игнасио.
Игнасио и Альфонсо быстро переглянулись.
– Брат Гектора, Эдуардо Гусман, трагически погиб в Биаррице пару дней назад, – монотонно произнес Альфонсо.
В комнате сгустились сумерки.
– Кто-то что-то хочет от вас, кто-то хочет что-то сказать.
Он пытливо ловил ее взгляд своими бледно-голубыми глазами.
– У вас должны быть какие-то мысли, София? – продолжал он.
– Неважно.
Альфонсо улыбнулся.
– Не бойтесь, кто?
– Может быть кто угодно.
– Ну а вероятнее всего?
– Немцы, возможно, кто-то другой, – не выдержала она.
– Ханки?
Едва заметный кивок Софии.
– Почему Ханки? – спросил дон Игнасио.
Казалось, диалог разыгрывался по сценарию: один точно знал, когда должен вступить второй.
Она даже не шевельнулась: сидела и ждала.
– В последний раз они выиграли, так ведь?
Дон Игнасио откинулся на спинку.
– Им что-то нужно, – сказала София.
Он поднял брови.
– Им что-то нужно, – театрально повторил дон Игнасио и положил ногу на ногу.
София обратила внимание на его черные полуботинки, заношенные и грязные, на слишком короткие носки, которые не закрывали белых щиколоток.
– Что им нужно? – продолжал дон Игнасио. Он был теперь похож на учительницу, которая ждет заранее предопределенный ответ.
– Все, им нужно все, насколько я понимаю.
– Верно, – ответил он, как будто София дала правильный ответ. – Им нужно все. И этим, София, можно измерить цену вашего прекращения сотрудничества с нами. – Игнасио чуть наклонился вперед и отчетливо прошептал: – Мы помогли Ханкам найти Эдуардо Гусмана в Биаррице.
Софию обдало колючим, причиняющим боль холодом. Он резал ее по живому.
– Вы получили приглашение от нас и от Ханков; воспринимайте ситуацию в таком ключе, – добавил дон Игнасио.
Она поймала себя на том, что, уставившись, смотрит на него. Он отреагировал на ее взгляд, сказав насмешливо:
– Именно так, София. Поэтому я совершенно серьезен, когда говорю, что ваша игра окончена. Давайте остановимся на смерти Эдуардо Гусмана… Угомонитесь. – Дон Игнасио потирал уголок рта, не спуская с нее глаз. – Понимаете, что мы имеем в виду? Понимаете ход мысли, язык? Можете осознать, о чем мы?
София молчала.
Мир за иллюминатором был вначале светло-голубым, бескрайним и холодным. Теперь он стал темным и съежился.
Игнасио работал вместе с Ханками, они убили Эдуардо Гусмана, а теперь хотели выманить Гектора. А она должна уговорить Арона упасть на колени и отдать все, что у них есть. Чего он никогда не сделает. Арон будет биться до конца – так он устроен.
Они будут убивать и дальше.
5
Сонора
[7]
Йенс стоял в грузовом отсеке старого русского Ан-12, летевшего на запад на высоте восемь тысяч метров.
Самолет, которому было около пятидесяти лет, толкали вперед четыре гудящих советских турбодвигателя. Внутри было невыносимо шумно.
В старые добрые времена коммунистам удавалось затолкнуть в такой самолет сотню свирепых и до зубов вооруженных десантников. Теперь же здесь был один Йенс. Он и четыре ящика украденного имущества, дребезжащих в центре отсека.
Ящики принадлежали одному американскому особому подразделению, которое присвоило немало имущества высокопоставленных баасистов[8] во время первой волны входа сухопутных войск в Ирак в 2003 году. Присвоенное представляло по большей части золото, ювелирные украшения, предметы искусства, наркотики, оружие и много наличных. Все упаковали и закопали в пустыне к востоку от Багдада. Прошли годы, война закончилась, и пришло время выкопать ценности и вывезти из страны. Тогда связались с Йенсом, и он получил задание. Отправился в Багдад, где его не покидал страх, что машину взорвут, потом возил ящики с войны на войну – в Афганистан. Там он снова закопал их. Прошло еще несколько лет.
Месяц назад ему позвонили. Особое подразделение завершило миссию и хотело увезти ценности в США.
Переправьте их в Мехико, а мы оттуда доставим их в Штаты.
На стене в грузовом отсеке замигала лампа. Пилоты зачем-то вызывали Йенса. Он подошел к кабине.
Капитан и штурман были грузины. Немногословные, гордые и непрерывно курящие самокрутки.
– Мы приземлимся через сорок минут, – сказал капитан. – У нас будет четыре часа на то, чтобы разгрузиться, заправиться и поменять маркировку. Потом сваливаем.
Самолету нужно было вернуть его первоначальную маркировку. Ее спрятали под проклеенными изолентой листами таких же серого и белого цветов, как и корпус самолета. Когда они подлетят в Мехико, все должно снова стать легальным. Грузины отправятся домой, место назначения – Батуми, у Черного моря. Йенс уедет вместе с ними. Возможно, отделится от группы где-нибудь по дороге, он еще не решил. Йенс вел такую жизнь – все время в дороге. Не по какой-то определенной причине – просто потому, что не мог сидеть на месте; вынужденное поведение, чтобы держать себя в форме, работать, бросать вызов судьбе, переживать… чувствовать. Но это уже не действовало так же хорошо, как раньше. Жизнь начала повторяться и даже стала предсказуемой.
Штурман предложил ему самокрутку. Хоть Йенс давно бросил, он взял ее, прикурил от золотой зажигалки штурмана и опустился вниз в застекленной кабине.
Снаружи было совершенно темно, вкус сигареты напоминал сено и разъедал горло. Самолет трясло, шум двигателей то усиливался, то стихал, листы дребезжали и тряслись, заклепки трещали. Но Йенс привык, полагаясь на то, что Господь и добрая воля удержат самолет.