Увидев, как санитары один за другим выходят, а следом и Иноземцев, она взорвалась негодованием, точно вулкан.
– Да вы в своем ли уме, Иван Несторович? – вскричала она по-русски, аж закашлявшись. – Как вы смеете… как смеете так жестоко обращаться с женщиной?
Иноземцев обернулся на короткое мгновение, его лицо вздрогнуло в усмешке. Окинул Ульяну насмешливым взглядом и бесстрастно переступил порог.
– Да вы хоть снимите с меня эту тряпку! Я задыхаюсь!
– Сами справитесь, – бросил он через плечо.
В бешенстве Ульяна сорвала с себя смирительную рубашку и швырнула ее вслед обидчику. На что доктор разразился каким-то неестественным сатанинским смехом, захлопнул за собой дверь и повернул в замке ключ на два оборота. Услышав этот спасительный звук, девушка просияла, ее мозг тотчас же разжился планом побега. Если ключ вынут, ей хватит нескольких минут, чтобы с помощью шпильки вскрыть замок, если оставят – будет еще проще, откроет за минуту.
Она бросилась к двери и принялась исследовать замочную скважину, тип замка и ручки. Но тотчас же отпрянула от страха, ибо дверь задрожала под ударами молотков и еще каких-то плотничьих инструментов.
«Божечка милостивый, неужто замуруют здесь, – пронеслось в голове, – неужто погубить меня хочет, медленной смерти предать».
Тяжело дыша, она кинулась к окну, глянула вниз – а там небольшой балкончик со спускающимся вниз по стене плющом. Ульяна принялась теребить задвижки, раму, надавила на стекло, но то было хорошим, толстым, не поддавалось. Метнулась назад в поисках чего потяжелее, схватила пуф и уже было размахнулась, собираясь пустить им в стекло, но за перекрестием рамы выросли две фигуры. Они были одеты как просторабочие, имели инструменты, третий держал в руках охапку тяжелых железных прутьев, которую тотчас с шумом высыпал на пол балкона.
Бесстрастно рабочие принялись за установку решетки.
Завертевшись волчком, девушка вцепилась в волосы и едва не закричала от отчаяния – насилу сдержала вопль, вот-вот готовый сорваться с губ. Надо держать себя в руках! И подошла к стеклу. Но только успела придать лицу привычное лисье выражение – плотников ведь можно просто уговорить дать маленькую фору, дверь вновь заходила ходуном, потом два поворота ключа заставили ее обернуться.
Вошел Иноземцев с чемоданчиком в руках, торопливо пересек комнату, схватил за руку пленницу. Та не успела даже понять, что происходит, как оказалась прикованной сначала одной рукой к колонне кровати, потом другой. И таким неудобным образом, что ни сесть не получалось, ни толком выпрямиться.
– Остановитесь, Ванечка, – расплакалась Ульяна, – прошу вас, умоляю. Я больше не буду, честно-честно.
Но тот невозмутимо достал из чемоданчика какую-то странную складную установку на треножнике и в небольшом, с ладонь размером, лабораторном чугунке стал плавить свинец.
В немом ужасе девушка наблюдала за всеми его приготовлениями, и такое невообразимое отчаяние охватило ее, что, наверное, смотреть было жалко на перекошенное от страха личико. Роняла слезы, как ребенок, всхлипывала, причитала, молила.
Иноземцев был невозмутим. Свинец медленно таял в чугунке.
Что же он замыслил, чем пытать ее будет? Неужто, как ведьму, горячим свинцом?
– Не двигайтесь, Ульяна Владимировна, – проговорил доктор, будто перед какой-то врачебной процедурой, а не перед инквизиторской пыткой вовсе, – а не то больно будет, если раскаленный металл на кожу попадет.
Оказалось, этот мучитель замки на наручниках запаять решил, чтобы пленница, которая была мастерицей побегов, не смогла их открыть.
– Обещайте хорошо себя вести, – сказал Иноземцев назидательно, – вторую руку высвободить разрешу.
На правой руке браслет паять свинцом не стал. Но, оглядев девушку со всех сторон, бесцеремонно снял с ее взлохмаченных волос шляпку с набором заветных шпилек и всяческих крючков, расстегнул часики.
Ульяна дрожала, пока тот рвал с ее головы шпильки.
Но под юбку доктор заглядывать, конечно же, не стал. Велодог и нож остались при ней. На сердце Ульяны отлегло, и она, скосив полный ненависти взгляд на Ивана Несторовича, решила, что не все уж потеряно, раз тот слабину все же дал – даже сейчас, когда до несусветной степени вдруг таким жестоким решил сделаться.
«Эх, Иноземцев, Иноземцев, надо до конца дело делать, недотепа».
Теперь уйти от него будет задачей не столь безнадежно невыполнимой.
Так и осталась Ульяна в полусогнутом состоянии стоять у кровати, с прикованными запястьями к деревянной колонне. За окном сооружали решетку из прутьев чуть ли не в палец толщиной, дверь ходила ходуном – видимо, замки вешали, засовы всяческие.
Всю ночь она простояла в попытке высвободить хоть одно запястье. Только к утру смогла расшатать замок, тот, что не был запечатан свинцом, и правая рука оказалась на свободе. Левое запястье, увы, доктор постарался стянуть очень плотно. До крови Ульяна стерла кожу, но ничегошеньки ей сделать не удалось, не преуспела ни на йоту.
«Придется дерево пилить. Только вот чем? Ножом? Выну нож – отберет тотчас же. Эх, был хороший напильничек, теперь его нет…»
И снова расплакалась. А потом утерла слезы и, топнув ногой, закричала:
– Эй, вы меня что, голодной держать будете? Я есть хочу!
Но хоть под дверью явно ее сторожили, никто на призыв не ответил.
К полудню явился санитар, прикатил столик с завтраком. Парное молоко, булочки, варенье в вазочке. Ульяна чуть слюной не подавилась, уже и голова от голода кружиться начала. Ведь со вчерашнего дня даже стакана воды не видела. Но подлый человек в белой больничной форме оставил столик посреди комнаты и вышел, ни слова не сказав.
Девушка подождала минуту, десять, когда он вернется, чтобы исправить оплошность, ведь, поди, не заметил, что пленница была прикована и до еды не дотягивалась. Но спустя даже целый час никто так и не вернулся, и она поняла, что это новая издевка, которую придумал Иван Несторович, чтобы усугубить страдания несчастной.
А столик Ульяне ну никак было не достать. Она уж и рукой, и ногой пыталась дотянуться: каких-то двух-трех пядей не хватало. Со слезами бросила это занятие и стала во весь голос браниться, потом, устав, присела на голые доски кровати и попыталась уснуть.
К ночи дверь снова заскрипела множеством разнообразных неведомых внешних замков, через порог ступила грозная фигура Иноземцева. Он чуть коснулся пальцем края столика с остывшим и заветрившимся завтраком, тот на колесиках медленно подкатил к коленям пленницы.
– Ману такой растяпа, – промолвил он. – Но они боятся вас – вы же сумасшедшая, потому близко не подходят.
Потом он вынул из кармана небольшой бутылек с трубками и каким-то механизмом, Ульяна тотчас же узнала в нем пульверизатор, купленный ею в штате Огайо. Преспокойно Иван Несторович опрыскал еду на столике.
– Что это? – одними губами спросила Ульяна.
– Мышьяк.
– Боже! Зачем?
– Долго думал, что мне с вами делать, Ульяна Владимировна, какую вы пользу могли бы человечеству принести, и решил, что буду медицинские эксперименты на вас ставить. И наблюдать. Как вы давеча в Петербурге наблюдали за мной, когда луноверином травили-с[9].
И, развернувшись, направился к двери.
– Вы кушайте, доза не смертельная, – проговорил он на прощание. – От голода вы скорее умрете, чем от яда. А тот, быть может, еще вам службу сослужит. Небольшие дозы, принимаемые ежедневно, говорят, против мышьяковистой кислоты иммунитет даруют. Кроме того, он полезен при малокровии, невралгии. А вы вон ведь какая бледная стали, осунулись за эти два дня. Но ежели вдруг почувствуете все признаки развивающейся у себя холеры: сильные желудочные колики, рвоту с кровью, судороги, затрудненное дыхание, то сообщите мне или санитарам, которых я нанял, дабы за вами приглядывали. Мы уменьшим дозу.
Вот ведь какой негодяй, подумала Ульяна, оставшись одна. И со злости пнула столик ногой. Голодом заморить задумал. Надо выбираться, божечки мой, надо выбираться без малейшего отлагательства.
Наутро санитары явились в сопровождении доктора. Прибрались и открыли окно. Тотчас же Ульяна услышала голоса внизу и поспешила подняться, сколь наручники позволяли. Потянулась изо всех сил, аж на цыпочки привстала, поглядеть, что за шум такой, верно, ведь снова какие-то дьявольские приготовления. И не ошиблась. Прямо под балконом несколько землекопов рыли яму – прямоугольную яму, похожую на могилу. Рядом огромный надгробный камень лежал боком, а к нему неровно сколоченный ящик, подозрительно напоминавший гроб, пристроили.
В недоумении она взглянула на доктора.
Тот милостиво ответил на немой вопрос:
– Ну а что мне с вами прикажете делать, коль вдруг окочуриться изволите? Вот и местечко есть. Обещаю долго не мучить – как только замечу, что вы от мышьяка или с голоду не жилец, сразу и зарою. Живьем. Как вы однажды чуть не зарыли меня в проклятой Бюловке своей[10]. Ваш револьвер, что вы на подвязке под юбкой прячете, разрешаю с собой взять. Пустите себе пулю в лоб, ежели духа хватит.
Потерянная Ульяна опустила голову. Ни на гнев, ни на мольбу сил на сей раз не осталось. Совесть вдруг стала шевелиться и расти в размерах, угрюмо рычать, подниматься с колен. Глядь, а это уже не уютная кошка клубком лежит, а страшный, лохматый медведь.
А ведь прав был доктор, может, и заслуживает она теперь чудовищной смерти, ведь какие гадости себе на забаву творила.
Да, загоняла, было дело, доктора в петлю, да, толкала в могилу, да, сама лопатой работала – комья земли швыряя в лицо. Да, безжалостно травила ядом, да и гиену свою натравливала[11].
Присела Ульяна на край кровати, ужаснувшаяся от воспоминаний, пригорюнилась.
Но вдруг надежда спастись вновь ожила – санитар перед сном забыл окно запереть. Мгновенно в голове созрел план – да еще какой! Ведь и вправду, револьверчик у нее имелся под юбкой, шестью пулями заряженный. Один выстрел в цепь на руке, остальные пять в прутья на окне, небольшой лаз смастерить – дело четверти часа, благо сильной девушкой была мадемуазель Бюлов.
За́мок спал сном беспробудным. За дверью почивал один из сторожей, он мог проснуться от шума и, войдя в комнату, конечно же, помешать побегу. Но Ульяне было не до выбора, не до тщетных ожиданий, еще день, и она от жажды-голода помрет, и чего доброго Иноземцев ее похоронить велит под балконом.
Вынула оружие, прицелилась, выстрелила – да здравствует свобода. Кинулась к окну, распахнула ставни и в перекрестия прутьев принялась палить – одну за другой все пули выпустила и четыре перекладины пробила. Потом уперлась руками в откос, а стопами – в решетки и выгнула их, открыв пространство размером с хорошую тыкву. Оглянулась на дверь – никто, что ли, ничего не слышал? Странно даже. От страха и нетерпения казалось, когда спусковой крючок нажимала, что каждый кирпичик усадьбы, точно царь-колокол, звенел.
И не подумала ведь, что отворенное окно было всего-навсего ловушкой.
Ибо, когда спустилась вниз по плющу, подошла к могиле своей – с любопытства взглянуть пришла фантазия, из-за угла выскочили две черные, как ночь, собаки, два злющих добермана с острыми ушами да зловонными пастями. И кинулись они на бедную девушку.
Ульяна от неожиданности чуть в могилу-то свою и не полетела, насилу удалось шаг-два назад сделать, юбки приподнять. И понеслась она быстрее ветра, да только не обратно к темнице своей, а куда-то вперед, в темноту, в надежде до забора добраться.
Звери дышали ей в спину, вот-вот нагонят. Тут кусты, она – в них. Пока собаки среди веток путались, вновь припустила бежать, но теперь к парадному крыльцу, ибо парк вокруг усадьбы был огромен и забора впотьмах она бы не сыскала в такой спешке.
На ходу Ульяна рвала на себе юбки. Оставшись в одних панталонах, совсем как заправская велосипедистка, она вбежала вверх по ступенькам и, вцепившись в ручку стеклянной двери, стала ее изо всех сил дергать, взывая одновременно на помощь.
Собаки остановились у ступеней и, надрываясь лаем, готовы были броситься на свою жертву и растерзать. Но что-то им, верно, мешало. Будто демоны перед заговоренным кругом, метались они, не смея ступить на крыльцо.
Тут в холле зажегся свет. У двери в спальном халате показался Иноземцев. Он неспешно снял очки, протер стекла и надел их вновь. На лице застыла маска безразличия, ни единый мускул не дрогнул.
– Откройте, прошу вас, – молила Ульяна, рискуя оторвать заветную ручку от двери.
Иноземцев отрицательно покачал головой и ушел, точно так же медленно и безучастно. Через две минуты потух свет. А собаки продолжали заливаться, иногда подскакивая и пробуя на прочность передними лапами первую ступеньку. Потом вторую, затем начали пританцовывать, лая, и на третьей.
«Неужели съедят?» – рыдала Ульяна.
Когда лапы их оказались прямо перед стопами бедной девушки, она не выдержала и дернулась в сторону, перепрыгнула через перильца. Добежала до плюща, по которому давеча спустилась, забралась на свой балкон. Одна из собак успела схватить ее за пятку и сорвать башмачок, даже немного поранив.
– Хоть бы бешенства не заработать, – всхлипывала пленница.
Хотела остаться на воздухе, на звезды посмотреть, подышать напоследок перед смертью, ведь не выйти ей на свободу, сгинуть здесь в безвестии придется. Но зверье лаять не прекращало, аж до звона в ушах, да и замерзла – ведь середина октября. Стала внутрь своей тюрьмы взбираться. А обратно лезть труднее, вилы-прутья-то наружу торчали. Вся исцарапалась, изранилась, но влезла. Только тогда собаки, будто по приказу, смолкли.
Утром Иноземцев явился – бедную девушку, всю в крови и ссадинах даже взглядом не удостоил. Ульяна, уже начинавшая не на шутку обижаться на него да себя жалеть, терпела, не сказала, что собаки ее покусали и пятка невыносимо ноет. Доктор санитарам велел подоконник от кровавых разводов вытереть, потом рабочего привел, который поврежденные прутья вынул из решетки, новые вдел.
– Познакомились с моими питомцами? – саркастически улыбнувшись одним уголком рта, осведомился он. – Одну Герочка зовут, другого – Дядюшка[12].
Ульяна подняла на врача полные боли глаза. Каким он стал, совсем другим, лицо жесткое, складочка у губ, худой и высокий, прям как Кощей Бессмертный. Что ж ты со своей царевной делаешь? Не ровен час, погубить хочешь.
Ушел, а к кровати приковывать не стал. Вновь Ульяна надежду обрела. Забегала по комнате, запрыгала, стала стены простукивать, дверь прощупывать. Но через некоторое время за стенкой какой-то странный шум раздался, и комнату сотрясло от мощных ударов, точно кто тараном работал. Через некоторое время вдруг со стены на пол штукатурка посыпалась, обои прорываться начали, а сквозь них трубки в полдюйма диаметром повылезали.
Господи боже, что это? – не поняла Ульяна.
Гадала она долго, пока Иноземцев не явился и все не объяснил.
– Все, – сказал он, – отмучились вы, Ульяна Владимировна. Я тут над одним новым смертельным веществом работал, да такое вдохновение было, что быстро его и изобрел. Это газ. Для умерщвления особо опасных преступников, к смертной казни приговоренных. Расстрел – все-таки дело негуманное, да и дорогое. А газовая камера – одна человек двадцать вместить способна. Прощайте. Велю вашу могилу ежедневно васильками украшать.
Дверь закрылась, а из нескольких трубок повалил газ не газ, пар не пар, дым не дым, но Ульяна от отчаяния чуть руки себе не переломала, так заламывать их стала, крича, что не хочет умирать, что ни в жизнь ни над кем больше розыгрышей устраивать не станет, уйдет в монастырь и до конца дней своих грехи будет замаливать. А газ все наполнял комнату, а ее никто не слышал, никто не явился вызволить. Стало сквозь дым этот уже ничего не видать, взмокла она от отчаяния, волосы ко лбу прилипли, одежда – к телу. Упала на колени и стала из последних сил вслух молиться.