Ее показания, зафиксированные на стандартном бланке, занимали всего полторы машинописные страницы. По словам Нины, в последний раз она видела мужа в роковой день пятнадцатого сентября. Видела утром, перед уходом на работу. Накануне он пришел поздно и отсыпался после дежурства. Нина оставила записку, позже ее приобщили к делу, но ничего существенного она не содержала - обычная записка в две строки: "Суп в кастрюле. Хлеб черствый. Если можешь, купи свежий".
Вечером, когда Нина вернулась домой, Сергей уже ушел на работу. Поздно ночью от сотрудников милиции ей стало известно о его исчезновении. На Приморскую он с тех пор не возвращался.
Ни подтвердить, ни опровергнуть эти показания было некому, так как соседей у Кузнецовых нет: после реконструкции улицы уцелел только их дом, остальные снесли при строительстве гостиницы несколько лет назад.
Далее в протоколе со слов Нины записано, что с мужем они жили нормально, ссор и скандалов между ними не возникало, ничего странного в его поведении она не замечала, спиртным он не злоупотреблял.
"Характер у него был мягкий, открытый, но, случалось, уходил в себя и тогда становился угрюмым, раздражительным", - сказала она следователю. Эта фраза вызвала уточняющий вопрос: как именно и по какому поводу проявлялась его раздражительность, однако ничего более определенного Нина добавить не смогла.
К работе он относился добросовестно, с интересом, о другой не помышлял. Имел многочисленные благодарности от дирекции - такими словами заканчивались показания вдовы погибшего...
Я оторвал взгляд от книги.
Вдова... Как нелепо звучит это слово. Ей всего двадцать. Приехала сюда три года назад, поступила в техникум на заочное. Жила в общежитии. Вскоре познакомилась с Сергеем, вышла замуж. И вот - вдова...
Дверь на кухню была открыта. Нина продолжала возиться у плиты, но не исключено, что в этот момент мы думали об одном и том же.
Интересно, любила она мужа? Была с ним счастлива? В протоколе об этом ни звука: не положено - официальный документ...
Я представил, как всего две недели назад на этом самом диване, возможно, в той же самой позе, что и я, с книгой в руках, сидел другой человек.
Молчали они? Или шутили? Улыбались друг другу? А может, ссорились?
Теперь этого человека нет в живых.
Каким он был? О чем думал? Чему смеялся? Неизвестно. И жизнь, и отдельные его поступки обернулись загадкой, которую по странному стечению обстоятельств предстояло разгадывать мне.
В декабре ему исполнилось бы двадцать пять. Мне двадцать пять стукнуло немного раньше, в июне. Выходит, мы ровесники! Случайность, конечно, простое совпадение, но почему-то оно смущало меня, хотя, если разобраться, ничего особенного в этом нет...
Я поежился. По плечам и спине пробежал озноб. До сих пор мне помогало самовнушение, и, отгоняя мысль о болезни, я снова уткнулся в книгу.
Итак, показания Нины. Они не противоречили характеристике, которую выдала на покойного администрация ресторана. Вежливый, безотказный, добросовестный - эти качества приводились и в письменных и в устных отзывах.
Один из сослуживцев Кузнецова дополнил его портрет следующим штришком; "Хороший был парень, что говорить... Ну еще одеться любил по моде. Знаете, наверно, стиль такой модерновый, заграничный вроде - нынче многие так ходят, не одни молодые... Придет, бывало, в полусапожках, только что шпор не хватает, ну, джинсы, конечно, рубашка с блямбой на кармане, словом, во всей амуниции. Вылитый ковбой, хоть в кино снимай. Не подумайте, что я в осуждение, у самого сын такой, тронутый маленько на шмотках. Вроде парень как парень, а штаны с нашлепками увидит, аж дрожит весь. У них это вроде как пароль, узнают друг друга по этим самым блямбам. В общем-то ничего, конечно, даже красиво, если меру знать. А Сергей, тот знал, всегда стройный, подтянутый ходил... Ну и работник, я уже говорил, отличный: аккуратный, честный, деньги всегда копейка в копейку сходились..."
При чтении этого протокола у меня возникло желание узнать, на какие средства приобретал Кузнецов свою "ковбойскую амуницию". Возможно, это не вызвало бы особого интереса - сам хожу в джинсах, - не будь гардероб покойного столь внушителен.
Два кожаных пальто, куртки всевозможных фасонов, полдюжины джинсовых костюмов на всех стадиях носки, около десятка пар импортной обуви, фирменные рубашки, которые он менял довольно часто, - все это, если вдуматься, стоило не так уж мало, да и в магазинах, как известно, подобные вещи попадаются нечасто. Выходит, переплачивал? Если добавить к перечисленному солидный стереофонический "Шарп" и еще два магнитофона поменьше, но тоже импортных, невольно зародится мысль о кладе, наследстве или богатой тетушке, ссужающей деньгами своего единственного племянника.
Но в том-то и загвоздка, что клада Кузнецов не находил, наследства не получал и родственников у него не имелось. Это установил следователь, который тоже заинтересовался источниками его доходов. Выяснилось, что получал Сергей прилично, за перевыполнение плана в "Лотосе" систематически выплачивались премии, и все же самая грубая прикидка показывала, что концы с концами не сходятся.
Следователь оказался человеком дотошным. В ходе его настойчивых бухгалтерских изысканий всплыл небезынтересный факт: полтора года назад Кузнецов приобрел несколько билетов лотереи "Спринт" и выиграл по двум из них две тысячи рублей.
Сумма значительная. Она устранила если не все, то некоторую часть бюджетных вопросов, а на остальные ответила Нина. На повторном допросе она подтвердила, что выигрыш имел место полтора года назад и что все деньги действительно ушли на покупку одежды для мужа. Где Сергей приобретал вещи, она не знала...
Я перевернул страницу.
Самовнушение не помогло. Головная боль не утихла, наоборот становилась все сильней. Ком в горле тоже увеличился и окончательно блокировал дыхательные пути. Пора было обратиться к более радикальным средствам.
Я собрался уже поинтересоваться содержимым домашней аптечки Кузнецовых, но Нина меня опередила.
- Садитесь ужинать, - позвала она. Голос был усталый и доносился словно бы издали.
- Спасибо, что-то не хочется, - отказался я.
Мысль о еде вызывала отвращение. Смешно сказать, но я мерз. На дворе теплынь, плюс девятнадцать, а меня неудержимо тянуло под одеяло. Я с сожалением подумал о теплом шерстяном свитере, который вместе с остальными вещами уже второй день лежал в одном из отсеков привокзальной камеры хранения.
- Давайте-ка без церемоний. - Нина вошла в комнату и поставила на середину стола хлебницу. - Садитесь. И не стесняйтесь, пожалуйста...
Вторично отказываться было неловко, и я поднялся с дивана.
- Вы макароны с томатным соусом любите?
- Обожаю. - Я сделал шаг, другой и с удивлением обнаружил, что пол подо мной подозрительно покачивается.
- Что с вами? - спросила Нина.
- Нет, нет, ничего. Это пройдет...
Однако не проходило: висевшая под потолком лампочка внезапно выбросила яркие протуберанцы, затем свет сфокусировался и превратился в луч мощного прожектора, направленного прямо в глаза. Нинина фигура выпала из поля зрения. Там, где она только что находилась, мелькали оранжевые и ядовито-зеленые, похожие на жонглерский реквизит кольца.
Что-то невыразимо гнусное, тяжелое возникло на дне желудка, оформилось в пульсирующую опухоль и медленно поползло вверх.
- Сейчас, одну минутку... - Я наугад побрел к двери, переступил порог и опустился на приступку, на которой несколькими часами раньше впервые увидел Нину.
Стало чуть легче. Ровно настолько, чтобы понять отчетливо и ясно заболел! Ничего хуже случиться не могло! Я не успел осознать последствий, к которым это может привести, - новый приступ головной боли накрыл меня и наглухо отрезал от внешнего мира.
Минуту спустя - а может, только почудилось, что прошла минута, - я поднял голову.
Надо мной низко висели звезды. От них исходили злые колючие лучи. Ни с того ни с сего они, вдруг сдвинулись с места и, постепенно увеличивая скорость, закружились, вовлекая в свой сумасшедший танец луну, крышу, черные силуэты деревьев, угрожающе нависших над тесным двориком. Этот дьявольский хоровод сопровождался таким оглушительным стрекотом, точно его издавали не цикады, а спрятавшийся в кустах оркестр, исполняющий нудную, состоящую из нескольких бесконечно повторяющихся нот мелодию...
Сколько прошло времени - неизвестно. То мне казалось, что проваливаюсь в сон, то вдруг наступало короткое просветление, но ни встать, ни двинуться с места не удавалось.
В памяти осталось прикосновение холодной ладони к пылающему лбу, тревожный Нинин голос. Она заставила меня подняться, отвела в комнату, насильно впихнула в меня несколько таблеток и подвела к дивану. Кажется, я пытался возражать, порывался уйти, что-то доказывал, но болезнь брала свое: усталость и тупое равнодушие овладели мной, заглушили остальные чувства. Я наспех разделся и, лязгая зубами, повалился в постель.
Свет померк внезапно, будто кто-то разом повернул выключатель...
...Сначала я был птицей, у которой на лету сковало морозом крылья. Потом - вмерзшей в оледенелый наст травинкой, деревом с намертво выстуженной сердцевиной.
Я рассыпался на тысячи осколков, гнулся под ураганным ветром; мое окоченевшее тело лежало посреди голой равнины, и не существовало в мире силы, способной спасти, защитить от жуткого, пробирающего до костей холода. Он проникал всюду, в каждую пору, в каждую клетку, от него стыла кровь в жилах, а кожа не выдерживала и дробилась на хрупкие ломкие кристаллы.
Это был бред. Самый настоящий бред, в котором не оставалось места реальности. Краем сознания я вроде понимал это и в то же время явственно видел бесконечную белую пустыню, себя, полузанесенного снегом, мерцающую вдали цепочку огней. То светились огни поселка, к которому мне надо было пробиться, или, может, туманное облачко Млечного Пути, или фары машин на заснеженной трассе. Нет, скорее то были факелы! Преследуемый конным отрядом герцога, я порывался бежать от погони, но тяжелые стальные латы тянули к земле. Я выбился из сил и теперь лежал, сжавшись в комок, беспомощный, одинокий, обреченный на верную гибель. Ветер заунывно свистел надо мной, сек лицо твердыми, как толченое стекло, крупицами снега и сыпал, сыпал, пока над грудой холодного железа не намело белый холмик...
В какой-то момент мне удалось разлепить веки, и тотчас что-то больно резануло глаза. Я застонал. Вероятно, меня услышали, потому что свет погас и пространство заполнилось серыми размытыми пятнами. На их фоне постепенно, как на бумаге, сунутой в проявитель, возникло лицо мамы.
"Ты?" - удивился я.
Она молча сняла с себя теплый пуховый платок, накинула его мне на грудь и укоризненно покачала головой.
"Как же так, Володя?.. - Губы ее оставались неподвижными, но я отчетливо слышал голос, который невозможно спутать ни с каким другим. - Ты совсем себя не бережешь... И писем от тебя нет. Обещал писать часто. Я жду, жду... Как же так, Володя?"
"Разве ты не получила телеграмму?" - хотел возразить я в свое оправдание, но мама заторопилась.
"Ладно, сынок, я ведь не упрекаю... - Черты ее лица стали терять определенность. - Ты все же выбери минутку, напиши, как устроился, где питаешься..."
Лицо стало уплывать куда-то в сторону. Я пытался остановить, крикнуть что-то вдогонку, но поздно. Мама исчезла.
Очнулся я оттого, что арктический холод сменился каракумской жарой. С меня ручьями лил пот. Едва ворочая распухшим, шершавым, как наждак, языком, я попросил пить.
Передо мной появился стакан с осевшими на дно ягодами малины. Его держала девушка в легком ситцевом халате. Лицо, охваченное ореолом волос, взгляд больших карих глаз показались мне смутно знакомыми.
- Вы кто? - спросил я у нее.
- Молчите... У вас жар, сильный жар...
Вспомнил: ну конечно, это Нина, только совсем другая, больше похожая на ту, с фотографии двухлетней давности.
- Который час? - прохрипел я.
- Половина первого.
Я не поверил.
- Половина первого ночи, - повторила она и протянула градусник. Поставьте, надо измерить. Час назад было под сорок...
- Да ну? - вяло удивился я, изо всех сил сопротивляясь обволакивающей необоримой дреме.
- ...тридцать девять и четыре... "скорую" хотела вызывать... испугалась... лекарство...