– Активность бурную развел старик. Интересуется вновь прибывшими. Люди его мельтешат по баракам, суетятся, а я не могу понять, что происходит – все делается тихой сапой, Александр Тимофеевич!
– Ну так и на хрена ты мне это рассказываешь? – незлобно воскликнул Беспалый. – Коли ты ничего понять не можешь, какого же лешего ты ко мне на прием пришел?
Щеголь нервно поморщился и продолжил:
– Так вот то-то и оно, Александр Тимофеевич. Было б мое положение немного другое на зоне, я б, может, чего бы и узнал побольше.
– Ты опять за свое! – недовольно протянул Беспалый.
– Да я не про... – испугался Щеголь и резко свернул в сторону. – Я про то, что вы сами мне ничего не говорите, не посвящаете в события. Вот, скажем, я даже не знаю, что за чудаки к нам прибыли вместе с Варягом. Народ говорит, какие-то они чокнутые, что ли, нездоровые или полоумные. 3 бараках целыми днями валяются, дрыхнут, на работу не ходят. Два слова связать не могут. И вот что еще слышал, – тут Щеголь подошел вплотную к столу и наклонился к лицу Беспалого: – Слышал я, что к ним-то наш Мулла особый интерес имеет.
– Что, очень интересуется? – с наигранным беспокойством спросил Беспалый.
– Очень, Александр Тимофеевич.
Беспалый встал из-за стола. Он прошелся по кабинету и остановился у занавешенного окна.
– Ладно, Стась, разберемся с Муллой. Очень скоро разберемся. А ты вот что, проследи-ка, чтобы наши больные гости аккуратно посещали больницу. Можешь даже к ним приставить своих... санитаров. Пускай водят их под белы рученьки к Ветлугину в санчасть.
– А что, они так сильно больны? – участливо спросил Щеголь.
– Сильно. Очень сильно больны. И учти: болезнь у них опасная, заразная, не дай Бог тебе или кому из твоих ее подцепить. Так что не надо около них ошиваться. Ты меня понял? Глаз с них не спускать, но в обнимку не ходить.
– Понял, Александр Тимофеевич. А что же все-таки это за птицы? Кто они такие?
– Важные птицы, Стась. Они нам еще могут понадобиться. Со временем. Так что бери их под свою охрану. Смотри, чтобы с ними в бараках обращались по-человечески. Лишний раз пусть с кулаками не суются. Но и внимания к ним привлекать не стоит. Больные и больные. А кто они такие, не твоего ума дело, Стась. Ты знай свое место! – вдруг взорвался и перешел на крик Беспалый.
И дока Щеголь тотчас понял, что случайно попал в самую запретную зону. Если Беспалый осерчал за его любопытство, значит, тут явно дело серьезное. Ну ладно, подумал он, ты, Александр Тимофеевич, напускаешь туману, но я-то сам выведаю, о ком это Мулла такую заботу проявляет. Ну а раз так, то и о моем деле теперь можно поговорить совсем по-другому.
– Ладно, Тимофеич, извините за любопытство. Больше спрашивать не буду об этом, но скажите мне про другое тогда: не пора ли нам вообще старика задвинуть?
Беспалый набычился.
– Кто о чем, а чумазый про баню. Вижу, Щеголь, ты не на шутку паханом хочешь заделаться?
– Ну вы же сами обещали! – хитро отозвался зек. – Если паханом стану, так мне же легче будет всю зону в кулаке держать. Сами понимаете.
Беспалый вздохнул, скривив губы.
– Понимать-то, конечно, понимаю. Хорошо, давай такой уговор. Ты мне всю великолепную семерку будешь на поводе держать, а я тебя паханом сделаю. Муллу уберу. Слово даю.
Щеголь не мог сдержать довольной улыбки:
– Годится. Так годится!
– Сколько тебе, Стась, еще трубить на моей зоне? – спросил неожиданно Беспалый. – Восемь лет?
– А что, вы мне хотите скостить?
– Да нет, парень, наоборот. Я думаю, не попадешь ли ты часом под какую-нибудь амнистию. Видно, что нет. Готовься, будешь трубить до последнего звонка.
– А... это, – неуверенно начал Щеголь. – Может быть, вы потом походатайствуете... Ну там за примерное поведение. И все такое. Может, раньше выйду? Несколько месяцев погуляю, на Канары съезжу.
Беспалый с изумлением воззрился на обнаглевшего Щеголя.
– Милый ты мой, так зачем же мне тебя паханом делать, коли ты раньше срока хочешь отсюда линять? Нет, Стась, если хочешь быть здесь паханом, значит, тяни срок до последнего, а мечтаешь о воле – так не хрена нам с тобой тогда ж толковать. Я ведь и другого найду.
Щеголь похолодел. Как же его Беспалый объехал да обуздал – он и не заметил. Выходя от начальника, он проклинал все на свете: и несусветную свою глупость, и коварство Беспалого, и дурацкую судьбину, что манила его несбыточными обещаниями, которым он, как последний дурак, верил и верил...
ГЛАВА 40
Мулла сразу догадался, что на зоне произошло нечто очень важное. Новый этап в целом не слишком привлек его внимание. Заинтересовался он странной семеркой заключенных, которых Беспалый сразу отгородил от прочих соэтапников и поместил далеко друг от друга – в разные бараки, стоявшие в дальних углах зоны. Самое непонятное было то, что, как шептали верные гонцы, этих семерых сразу же по прибытии сводили к доктору Ветлугину «на профилактику». Вот это-то и было самое странное. Потому что Димка Ветлугин был никакой не врач, а простой колхозный ветеринар, правда с двадцатилетним стажем. К тому же ветеринар плохой, у кого коровы каждую зиму мерли как мухи. Все эти годы Ветлугин по совместительству с должностью ветврача работал главврачом в колонии. И единственное, что он уверенно мог делать, так это держать в своих корявых руках шприц. Инъекции он всаживал в задницы зекам и впрямь мастерски – быстро и безболезненно. Так что когда из центра приходила бумага с приказом провести очередную вакцинацию, бывалые зеки шли оголять задницы к Ветлугину, а не к его грудастой медсестре. Трахнуть ее мечтали, конечно, все поголовно (и кое-кому такое счастье перепадало, потому что Лизка очень уважала это дело, но была брезглива и с кем попало в койку не ложилась), но на уколы ходить не любили. Медсестра делала их из рук вон плохо, не то что Ветлугин. Поговаривали, что Ветлугин набил руку на уколах опять же в своем колхозном коровнике, где, вооружась гигантской спринцовкой, наполненной спермой племенного быка, осеменял сотни несчастных телок. Но Мулла знал и о других тренировках Ветлугина: свое мастерство иглоукалывания он оттачивал, запершись в своем кабинете, где ширялся краденым морфием. И еще было ведомо Мулле, что, узнай подполковник Беспалый, куда исчезают из тюремной аптеки ампулы с морфием, не миновать бывшему ветеринару тяжелой карающей десницы Александра Тимофеевича. Потому что при всех недостатках своей мерзкой, развращенной натуры и склонности к самым изощренным излишествам (главным образом сексуального толка) подполковник Беспалый на дух не выносил наркоты и презирал наркоманов.
С самого начала многоопытный Мулла не сомневался, что семерых новеньких водят в больницу неспроста: не в санатории, чай, находились заключенные; какие процедуры мог прописать больному зеку ветеринар Ветлугин, Мулла знал доподлинно, на собственной шкуре не раз проверял и никогда не сомневался в том, что легче умереть в страшных муках в грязном холодном бараке, чем вынести лечебный курс, прописанный бо-ольшими специалистами своего дела «доктором» Ветлугиным и «главврачом» Беспалым. А коли уж вновь поступившие «больные» после этих уколов неделями не могут прийти в себя, значит, Ветлугин, конечно, по распоряжению Беспалого, «лечит» их основательно. Значит, есть за что. Значит, Беспалому зачем-то нужно держать эту семерку у себя «под колпаком». Значит, ребята нужны ему «больными», беспомощными, ни к чему не годными.
Муллу такой расклад не устраивал. Зная Беспалого, он понимал, что уступать ему ни в чем нельзя: дай палец – останешься без руки. Хлипкое воровское влияние на зоне нуждалось в самой тщательной опеке. Не находя объяснений возникшей ситуации, Мулла сразу же разослал по соседним зонам малявы с единственной просьбой – разузнать, что за народ оказался на его территории. Полученный через пару недель ответ сильно озадачил старого зека. Верные люди писали, что конкретно не знают и ничего не могут понять, но в Москве, Питере и в других городах России накануне Нового года и сразу после прошел очень крутой шмон, коснувшийся сотен и сотен людей. Пострадали в основном законные: кто-то из них арестован, кого-то убили, а кто-то попросту исчез. Какие силы замешаны во всех этих событиях, никто не знал. Но то, что действовали серьезные профессионалы, было всем ясно.
Такого крупного избиения законных Мулла не помнил со сталинских времен. Тогда, в конце сороковых, по всем зонам России в несколько дней произошло поголовное уничтожение воров в законе. Без суда и следствия.
В конце полученной Муллой малявы сообщалось, что вместе со многими другими куда-то подевался смотрящий по России Варяг. Вроде бы последний раз его видели в Москве в аэропорту, где его якобы арестовали. Что с ним произошло дальше, никто не знает. По одной версии утверждали, будто он совершил побег и снова слинял в Америку, по другой – его следы терялись после побега в России. Более подробно о его судьбе никому ничего не было известно, хотя прошло уже много времени – около двух месяцев. Кроме того, помимо Варяга пропали еще по крайней мере два десятка, если не больше, самых авторитетных законных России.
Мулле несложно было сопоставить события и понять, что массовое исчезновение законных произошло аккурат за месяц-полтора до прибытия к ним на зону странной семерки. Дело, похоже, начинало проясняться. К Беспалому и раньше частенько присылали на правеж самых крутых. Кто-кто, а Беспалый умел обламывать непокорных, строптивых, неугодных, особенно если об услуге его просили высокие московские чины. И хотя Мулла не знал прибывших в лицо, но с этой минуты ему стало ясно, откуда у них такая стать и манеры, которые опытному глазу видны даже сквозь их тяжелую непонятную болезнь, сквозь сомнамбулическое состояние, в котором они пребывали.
Это было неслыханно – не один, не два, а аж семеро авторитетных людей оказались в «сучьей» зоне! Мулла чувствовал в том какой-то недобрый знак, некую серьезную опасность для того мира, который он считал родным.
Состояние же прибывшей семерки делало ситуацию окончательно запутанной и зловещей. Что могло скрываться за тем, что ни один из «чокнутых» не помнил ни своего имени, ни прошлой жизни? Нет, конечно, они не выглядели совсем уж беспомощными, и даже наоборот, на общем фоне в минуты прояснения выделялись особой страстью и непримиримостью, свойственной разве что людям особой масти, привыкшим властвовать. И все же было что-то жалкое в том, как они, вдруг замерев на полуслове, на полудвижении, подобно обесточенному роботу, погружались в странную задумчивость, словно мучительно силились что-то вспомнить.
Особенное внимание Муллы привлек один из вновь прибывших – молодой и, видимо, сильный мужчина. То, что он вор, Мулла ни секунды не сомневался, хотя манера держаться, какие-то иностранные слова, проскальзывающие в его разговоре во сне, сильно озадачивали старого зека. Вот уже вторую неделю Мулла через своих людей пристально наблюдал за этим парнем. Впрочем, что-либо понять было сложно, поскольку новичок почти все время лежал в беспамятстве или полудреме. С легкой руки соседей по бараку к нему уже приклеилось явно новое для него погоняло Иностранец, на которое, впрочем, он никак не отзывался.
Было очевидно, что странные провалы в памяти страшно раздражают и самого Иностранца, и он всячески пытался даже в таком состоянии скрыть свою болезнь перед соседями, не дать им повода сомневаться в его полноценности.
Утром Мулле верные люди доложили, что после очередного посещения санчасти Иностранец переведен Беспалым в восьмой барак, где традиционно мотали свой срок пацаны с придурью, которых промеж себя зеки обычно прозывали «отмороженными», и где власть прочно принадлежала местному авторитету по кличке Щеголь. В восьмом бараке Щеголь был бог и царь, других авторитетов «отмороженные» не признавали.
Это «удельное княжество» давно раздражало Муллу. Беспредел восьмого барака был головной болью старого вора: ценой огромных усилий он сдерживал на зоне всю ту нечисть и мразь, какая выплескивалась из «восьмерки». Но договариваться с этими дебилами Мулле удавалось с большим трудом.
Узнав о том, что Беспалый отправил Иностранца к «отмороженным», Мулла понял – в самое ближайшее время следует ждать развязки.
И события не заставили себя ждать. Уже к вечеру Мулле сообщили о суровой расправе, которую Иностранец учинил в своей новой «хате». Последние слова в поступившей маляве расставили все точки над «i»: «Наказав обидчиков и загнав пахана под шконку, новик назвался Варягом». Мулла возликовал и обеспокоился одновременно. Теперь все становилось на свои места – Варяг здесь. В «сучью» зону решили, значит, поместить смотрящего России! И хотя удручал размах подступившей беды, все же теперь был ясен путь выхода из сложившейся ситуации. Мулла осознал, что сейчас в его руках находится судьба не только ряда авторитетных людей, не только жизнь смотрящего России, но и будущее воровской идеи, всего воровского дела: не известно, как там повернется жизнь на воле, но то, что сегодня все сосредоточилось, стеклось в этой небольшой, Богом забытой зоне, было понятно старому опытному вору в законе. Действовать следовало незамедлительно.
В сотый раз обдумывая события, происшедшие в колонии за последние месяцы, Мулла нутром почуял, что угроза исходит не только от Беспалого и не только извне. Она рядом.
ГЛАВА 41
А насторожило Муллу одно незначительное обстоятельство: последнее время уж больно часто стаи мельтешить у него перед глазами «химик» Стаська Щеголь, который на контакт с ним, Муллой, упорно не шел. Говорили, что Щеголя часто замечали с конвойным у кабинета Беспалого. То, что Щеголь мог оказаться стукачом, Муллу не удивляло. Чего только не навидался старый Заки за свою многотрудную зековскую жизнь. Что ж тут? Такие, как Щеголь, стукачами обычно и заделываются. Заносчивые, чванливые, эти часто оказывались слабаками. Беспокоило Муллу другое, – то, что Щеголя ни единого раза не накрывали. Подозревать «химика» можно было в чем угодно, но чтоб вот так ни разу никогда не проколоться? И ходить чистеньким. А совсем чистенький стукач – это очень необычно и очень подозрительно. Возможно, Стаська не просто стукач. Возможно, он птица посерьезнее. «Как же это я раньше не доглядел? – корил себя Мулла. – Невнимательным становлюсь, никак старею?»
Мулла окончательно убедился, что не ошибся в своей догадке, когда ему через день шепнули, что Стась Щеголь вдруг стал проявлять подчеркнутую заботу о семерых «чокнутых». Самого его, конечно, вблизи них не видали, но постоянно вокруг новеньких ошивались пацаны Щеголя и даже к Ветлугину в сопровождении конвоя ходили с ними за компанию.
Мулла решил сам все проверить. И как-то утром, сославшись на страшную боль в животе, отправился вместе с дежурным конвоиром в санчасть.
Ветлугин сидел в кабинете один. Настроение у него было мрачное. Он хмуро посмотрел на вошедшего и молча кивнул на стул.
– Заболел? – коротко спросил Ветлугин.
– Нет, милый. Не я заболел, – ответил Мулла, вперив в доктора свой орлиный взгляд. – Ты, любезный, сам шибко болен – вон как ручонки-то у тебя трясутся, а вроде не алкаш – это все знают. Что же за болезнь тогда у тебя такая?
Ветлугин откинулся на спинку стула и мрачно глядел на старика.
– Ты с чем пожаловал, Заки? Может, болит что?
– Болит, – кивнул старик. – Душа у меня болит. За тебя, болезного. Я же вижу, как плохо тебе, как худо. Вижу, как ты, бедный, еле держишься, мучаешься каждый день. Вот и сейчас первый час только, до конца рабочего дня еще четыре часа, а ты дотерпеть не можешь. Все твои мысли о том, как скорее до вечера дотянуть, а там – дверь на ключик и за спасительную иголочку!
Лицо Ветлугина потемнело, глаза округлились. А Мулла продолжал как ни в чем не бывало:
– Пока твоя медсеструха в соседней палате с Харцвели-скульптором будет трахаться, ты себе впендюришь дозу – и порядок. Для такого мастера, как Ветлугин, полминуты хватит и не на такое дело, как укольчик. Верно? Ну, чего молчишь?
Ветлугин встал и... снова сел.
– И зачем ты мне эту ахинею рассказываешь? Чего тебе нужно, Заки Абдулович?
– Я не Беспалый и мораль тебе читать о вреде морфия не буду, тем более что через моих людей ты его и получаешь, – жестко сказал Мулла. – Оставим эту тему. У меня к тебе есть более серьезное дело. Сюда в кабинет на уколы водят семерых вновь прибывших. Мне надо знать, что ты им колешь.