– Слухи, что Анну Эскью пытали в Тауэре, оказались правдой, – сказал я. – Ее пришлось нести к столбу на стуле.
– Бедняга… – Барак задумчиво погладил бороду. – Не знаю, как просочилась эта информация. Должно быть, в Тауэре служит кто-нибудь из сочувствующих радикалам. Но я лишь слышал от моих друзей, что епископ Гардинер сейчас имеет доступ к уху короля, а это и так все знают. Не думаю, что архиепископ Кранмер присутствовал при сожжении, а?
– Нет. Наверное, он от греха подальше не покидает Кентербери. – Я покачал головой. – Удивительно, что он так долго продержался. Кстати, на сожжении был один молодой юрист с какими-то джентльменами, который не отрывал от меня глаз. Невысокий и худой, с русыми волосами и бородкой. Я гадал, кто это может быть.
– Вероятно, кто-нибудь из ваших оппонентов на следующей сессии – составлял мнение о противной стороне.
– Возможно. – Я потрогал монеты на столе.
– Не думайте постоянно, что кто-то за вами следит, – тихо проговорил Барак.
– Да, грешен. Но что тут удивляться, после всего, что было в последние годы? – вздохнул я. – Кстати, на сожжении я встретил нашего коллегу Коулсвина: его заставили представлять Грейс-Инн. Это достойный человек.
– В отличие от его клиента. Или вашей клиентки. Поделом этому долговязому Николасу, придется ему сегодня посидеть со старой каргой Слэннинг!
Я улыбнулся:
– Да, я тоже об этом подумал. Что ж, пойду посмотрю, не нашел ли он документ.
Джек встал.
– Я пну его в задницу, если не нашел, джентльмен он или нет…
С этими словами Барак оставил меня щупать монеты. Посмотрев на записку, я не удержался от мысли: «Что еще задумал теперь Билкнап?»
Миссис Изабель Слэннинг пунктуально прибыла ровно в три. Николас, уже в более скромном камзоле из тонкой черной шерсти, сидел рядом со мной с пером и бумагой. К счастью для него, он нашел пропавший документ, пока я разговаривал с Бараком.
Скелли с некоторой опаской пригласил миссис Слэннинг войти. Это была высокая худая вдова на шестом десятке, хотя морщины на ее лице, тонкие поджатые губы и постоянная нахмуренность старили ее еще больше. Я раньше видел ее брата Эдварда Коттерстоука на слушаньях в суде на прошлой сессии, и меня удивило, как он похож на нее комплекцией и лицом, разве что у него была маленькая седая бородка. На Изабель было фиолетовое платье из тонкой шерсти с модным стоячим воротником, прикрывающим ее тощую шею, и бесцветный капор, расшитый мелким жемчугом. Она была состоятельной женщиной: ее последний муж был успешным галантерейщиком, и, как многие вдовы богатых торговцев, она приобрела властную внешность, которую можно было бы счесть нелепой для женщины низкого сословия. Слэннинг холодно поздоровалась со мной, а на Николаса и вовсе не обратила внимания.
И, как всегда, сразу перешла к делу.
– Ну, мастер Шардлейк, что у нас нового? Я полагаю, что этот негодяй Эдвард снова пытается затянуть дело? – Ее большие карие глаза смотрели с осуждением.
– Нет, мадам, дело включено в список для рассмотрения Королевской коллегией в сентябре.
Я предложил ей сесть, снова задавшись вопросом, почему они с братом так ненавидят друг друга. Их отцом был купец, преуспевающий хлеботорговец, который умер совсем молодым. Их мать снова вышла замуж, а его дело перешло к их отчиму, но через год тот тоже умер, после чего миссис Коттерстоук продала все предприятие и жила оставшуюся жизнь на вырученные деньги – весьма существенные. Больше замуж она не выходила и умерла в прошлом году в возрасте восьмидесяти лет после апоплексического удара. Священник засвидетельствовал ее завещание на смертном одре. По большей части все в нем было ясно: деньги делились поровну между двумя ее детьми, большой дом близ Чандлерс-холла, в котором она жила, надлежало продать, а вырученные деньги опять же делились поровну. Эдвард, как и Изабель, обладал средним достатком – он служил старшим клерком в ратуше – и для обоих состояние матери явилось существенным обогащением. Трудность возникла в распоряжении домашним имуществом. Вся мебель должна была достаться Эдварду, однако все гобелены, ковры и картины «всякого рода внутри дома, любой природы, где бы и как бы они ни были закреплены» доставались Изабель. Это была необычная формулировка, но я получил показания священника, который записывал завещание, и он определенно заявил, что престарелая леди, которая до самой смерти оставалась в здравом уме, настаивала именно на таких словах.
Эта формулировка и довела нас до нынешнего положения дел. Первый муж старой миссис Коттерстоук, отец обоих детей, интересовался живописью, и их дом был полон произведениями искусства: так, имелось много гобеленов, несколько портретов, и, самое главное, в столовой, прямо по штукатурке, была расписана целая стена. Я посетил этот дом, ныне пустующий, если не считать старого слуги, оставленного в качестве сторожа, и осмотрел роспись. Я умею ценить живопись – в молодые годы сам рисовал и писал красками, – и эта фреска была особенно изысканной. Написанная примерно пятьдесят лет назад, в правление старого короля, она изображала семейную сцену: молодая миссис Коттерстоук и ее муж в наряде, соответствующем его сословию, и высокой шляпе тех времен сидят вместе с Эдвардом и Изабель, маленькими детьми, в этой самой комнате. Лица сидящих, как и летние цветы на столе и лондонские улицы за окнами, были тонко прорисованы: старая хозяйка следила, чтобы роспись регулярно освежалась и краски не теряли своей яркости, так как эта картина тоже стала бы имуществом при продаже дома. Поскольку фреска была написана прямо на стене, по закону она являлась соединенной с недвижимостью, но особая формулировка в завещании старой леди позволяла Изабель заявить, что роспись по праву принадлежит ей и должна быть удалена из дома, если понадобится, вместе со стеной – которая хотя и не была несущей, но не могла быть снесена без повреждения фрески. Эдвард отказался отдать картину, настаивая, что она является частью недвижимости и должна остаться в доме. Споры о наследовании недвижимости – каковой являлся дом – разбирались Королевской судебной коллегией, но споры о движимом имуществе – а Изабель настаивала, что картина является движимостью – все еще оставались под юрисдикцией Церкви и рассматривались Епископским судом. Таким образом, мы с беднягой Коулсвином, прежде чем рассматривать завещание по существу, погрязли в спорах о том, к юрисдикции какого суда относится это дело. В последние месяцы Епископский суд постановил, что роспись является движимым имуществом. Изабель вынудила меня обратиться в Королевскую коллегию, которая, всегда стремясь заявить свое верховенство над церковными судами, постановила, что вопрос входит в ее юрисдикцию, и назначила отдельное слушанье на осень. В общем, дело перебрасывали туда-сюда, как теннисный мяч, с привязанным к нему имуществом.
– Мой брат попытается снова затянуть дело, вот увидите, – сказала моя клиентка своим обычным самоуверенным тоном. – Он пытается взять меня измором, но ничего у него не выйдет. С этим его адвокатом. Это хитрый и коварный тип. – Она возмущенно возвысила голос, как это всегда случалось после пары произнесенных фраз.
– Мастер Коулсвин вел себя в этом деле откровенно, – решительно ответил я. – Да, он пытался отложить слушанья, но адвокаты ответчика всегда так делают. Он должен следовать инструкциям своего клиента, так же как я – вашим.
Николас, сидящий рядом со мною, записывал каждое наше слово, и его длинные тонкие пальцы быстро двигались по бумаге. По крайней мере, он получил хорошее образование и писал хорошим секретарским почерком.
Миссис Слэннинг возмутилась:
– Этот Коулсвин – протестантский еретик, как и мой брат! Они оба ходят в церковь Святого Иуды, где сняты образа, а священник отправляет службу за пустым столом. – Это была еще одна кость раздора между сестрой и братом: Изабель оставалась твердой традиционалисткой, в то время как Эдвард был реформатором. – Этого священника следует сжечь, – продолжила она, – как ту Эскью и ее сторонников.
– Вы были на сожжении сегодня утром, миссис Слэннинг? – спокойным тоном спросил я. Сам я ее там не видел.
Женщина наморщила нос:
– Я не хожу на такие зрелища. Но те четверо заслужили это.
Я заметил, как Николас сжал губы. Он никогда не говорил о религии – по крайней мере, в этом отношении парень держался осмотрительно.
– Миссис Слэннинг, – сказал я, меняя тему разговора, – когда мы пойдем в суд, результат будет совершенно непредсказуем. Это очень необычное дело.
Изабель задрала подбородок:
– Справедливость восторжествует. И мне известно ваше мастерство, мастер Шардлейк. Потому я и наняла сержанта юстиции, дабы он представлял в суде мои интересы. Я всегда любила эту картину. – В ее голосе проскользнуло какое-то чувство. – Это единственная память о моем дорогом отце.
– С моей стороны было бы нечестно, если б я оценил наши шансы выше, чем пятьдесят на пятьдесят, – предупредил я ее. – Многое будет зависеть от показаний экспертов и свидетелей. – По крайней мере, было достигнуто соглашение, что каждая сторона выберет из списка членов гильдии столяров и плотников эксперта, который будет докладывать суду, можно ли переместить роспись, а если можно, то как. – Вы посмотрели список, который я вам дал?
Клиентка отмахнулась:
– Я никого из них не знаю. Вы должны порекомендовать мне человека, который скажет, что картину можно легко перенести. Наверняка кто-то сделает это за хорошее вознаграждение. Сколько бы это ни стоило, я заплачу.
– Нанять меч, – уныло проговорил я. Так назывались эксперты, которые за хорошее вознаграждение поклянутся, что черное – это белое. Конечно, таких хватало.
– Именно.
– Проблема в том, миссис Слэннинг, что суды знают подобных экспертов и их слова не вызовут большого доверия. Нам лучше выбрать такого, кто известен суду своей честностью.
– А что, если его оценка окажется не в нашу пользу?
– Тогда, миссис Слэннинг, нам придется снова подумать.
Изабель нахмурилась, и ее глаза превратились в узкие щелки.
– Вот для такого случая мы и выберем наемный меч, как его и определяет это странное название. – Она высокомерно посмотрела на меня, словно это я, а не она предложила обмануть суд.
Я взял со стола свою копию списка:
– Я бы посоветовал выбрать мастера Флетчера. Я имел с ним дело раньше, он уважаемый человек.
– Нет, – возразила женщина. – Я советовалась насчет списка. Там есть мастер Адам, он глава гильдии, и если есть способ снять картину – а я уверена, что есть, – то он его найдет.
– Я думаю, мастер Флетчер подошел бы лучше. Он имеет опыт в тяжбах.
– Нет, – решительно повторила моя подопечная. – Я сказала: мастер Адам. Я помолилась об этом и полагаю, что это тот человек, который склонит справедливость на мою сторону.
Я посмотрел на нее. Помолилась об этом? Неужели она думает, что сам Бог вмешивается в разбирательства сомнительных судебных исков? Но ее высокомерный тон и твердо сжатые губы сказали мне, что ее не переубедить.
– Очень хорошо, – сдался я, и она надменно кивнула. – Но помните, миссис Слэннинг: это ваш выбор. Я ничего не знаю о мастере Адаме. Я назначу день, когда два эксперта смогут встретиться в доме. Как можно скорее.
– А они не могут осмотреть стену по отдельности?
– Суду это не понравится.
Дама вновь нахмурилась:
– Суд, суд!.. Тут важны мои доводы. – Она глубоко вздохнула. – Что ж, если я проиграю в Королевской коллегии, то обращусь Канцлерский суд.
– По всей вероятности, то же самое сделает и ваш брат, если проиграет.
Я снова задумался о злобе брата и сестры друг на друга. Мне было известно, что эта враждебность зародилась давно: до смерти матери они несколько лет не разговаривали. Изабель с презрением отзывалась о том, как Эдвард не взял на себя руководство бизнесом после смерти отчима и как он уже мог бы быть олдерменом[8], если б совершил усилие. И снова я задумался, почему их мать настояла на такой формулировке в завещании. Было даже похоже, что она зачем-то хотела еще больше поссорить детей.
– Вы видели мой последний счет издержек по делу, миссис Слэннинг? – спросил я.
– И сразу оплатила, сержант Шардлейк. – Клиентка снова заносчиво подняла подбородок.
И правда, она всегда расплачивалась сразу и без вопросов. Это не Билкнап.
– Я знаю, мадам, и благодарен за это. Но если дело перейдет на следующий год в Канцлерский суд, издержки будут расти и расти.
– Тогда вы должны заставить Эдварда заплатить за все.
– Обычно в делах о завещании издержки покрываются из имущества. И помните, с обесцениванием денег дом и деньги вашей матери тоже дешевеют. Не будет ли разумнее, практичнее попытаться заключить мировое соглашение прямо сейчас?
– Сэр, вы мой адвокат! – возмутилась Изабель. – Вы, конечно же, должны советовать мне, как выиграть дело, а не как закончить его без явной победы.
Ее тон снова повысился, в то время как я намеренно продолжал говорить тихо.
– Многие договариваются, когда результат не определен, а расходы велики. Как в нашем случае. Я думал об этом. Вы не рассматривали такой вариант – выкупить у Эдварда его долю и продать собственное жилье? Тогда вы могли бы жить в доме матери и оставить стену с росписью нетронутой, такой, как она сейчас выглядит.
Миссис Слэннинг издала неприятный смешок:
– Дом матери слишком велик для меня. Я бездетная вдова. Я знаю, что она жила в нем одна, если не считать слуг, но она была глупа – он слишком велик для одинокой женщины. Эти огромные комнаты… Нет, у меня в собственности будет снятая картина. Ее снимут лучшие лондонские мастера. Чего бы это ни стоило. И потом я заставлю Эдварда заплатить.
Я опять посмотрел на эту даму. У меня в свое время было немало трудных, безрассудных клиентов, но упрямство Изабель Слэннинг и злоба ее брата были чем-то выдающимся. И в то же время она была умной женщиной, не старой дурой – разве что выставляла себя такой в этой тяжбе.
Что ж, я сделал то, что было в моих силах.
– Очень хорошо, – кивнул я. – Думаю, теперь нам следует вернуться к вашему последнему заявлению. Кое-что из ваших утверждений, я думаю, лучше поправить. Мы должны показать суду нашу рассудительность. Называть брата упрямым мошенником – это не принесет пользы.
– Суд должен знать, кто он такой.
– Это не принесет вам пользы.
Миссис Слэннинг пожала плечами, но потом кивнула и поправила капор на седой голове. Я взял заявление. Внезапно Николас подался ко мне и спросил:
– С вашего позволения, сэр, могу я задать почтенной леди один вопрос?
Я поколебался в нерешительности, но его обучение было моей обязанностью.
– Если хочешь, – согласился я.
Овертон посмотрел на Изабель:
– Вы сказали, мадам, что ваш дом намного меньше, чем дом вашей матери.
Она кивнула:
– Да. Но для моих нужд его хватает.
– С не такими большими комнатами?
– Да, молодой человек, – раздраженно ответила женщина. – Когда дом меньше, то и комнаты меньше. Это всем известно.
– Но, насколько я понимаю, картина находится в самой большой комнате в доме вашей матери. И если вы сможете каким-то образом снять ее, куда вы ее поместите?
Изабель покраснела и возмутилась:
– Это не ваше дело, юноша! Ваше дело – вести записи для вашего хозяина.
Николас в свою очередь покраснел и склонился над бумагами. Однако это был очень хороший вопрос.
Целый час мы рылись в документах, и мне удалось убедить миссис Слэннинг убрать из заявления разные оскорбительные комментарии о ее брате. К тому времени у меня уже все плыло перед глазами от усталости. Николас собрал свои записи и, поклонившись Изабель, вышел. Она встала, по-прежнему полная энергии, но нахмуренная: похоже, ее рассердил вопрос Овертона. Я отправился проводить ее на улицу, где ее ждал слуга, чтобы отвезти домой. Миссис Слэннинг встала передо мной – она была высокой женщиной – и своими решительными глазами посмотрела прямо в мои.