– А почему он выбрал паб?
– Покажите мне мужика, который не хотел бы владеть пабом.
– Но такие, как правило, пропивают весь доход.
– Только не мой Рэй – он капли в рот не взял за шестнадцать лет. Он любил это место. Дела шли хорошо, пока этот чертов тематический паб не открылся дальше по улице. «Лягушка и Салат». Что это за название для паба, скажите-ка мне? Мы собирались объединиться с ними и провести турнир по дартсу. Наш Тони должен был его организовать. Он знает многих профессиональных игроков.
– А как Тони?
Она замолкает.
– Я надеялся, что смогу с ним переговорить.
– Его нет дома.
Ответ вырывается слишком быстро. Я смотрю наверх, на потолок. Эта женщина – как магический шар у гадалки: потряси ее, и ответ окажется написанным у нее на лбу.
– Он ничего плохого не сделал, мой Тони. Он был хорошим мальчиком.
– Когда он освободился?
– Полгода назад.
– Вы слышали, чтобы Рэй упоминал о Кирстен Фицрой?
Имя начинает медленно пробуждать в ней какие-то воспоминания.
– Это та птичка из Долфин-мэншн. У нее еще был шрам на шее…
– Родимое пятно.
– Какая разница, – отрезает она.
– Она приходит? Звонит?
– Рэй не стал бы с ней спать. Слишком тощая. А он любит, чтобы у женщины было за что подержаться. Вот и сейчас он этим занимается – трахает какую-нибудь шлюху. Скоро придет домой. Всегда так.
Снаружи начинает тарахтеть и рычать мотор. Стиви залез под капот, а Али сидит за рулем, переключая передачи. Где-то надо мной распахивается окно, и воздух наполняется потоком ругательств и требованиями перестать шуметь.
– Раз уж Тони проснулся… – говорю я, усиливая ее смущение.
Она опирается обеими руками о стол, поднимается на ноги и устало бредет по лестнице.
Через несколько минут появляется Тони, всклокоченный и расхристанный, в халате. Он выбрил себе голову, оставив только клок волос у основания шеи.
На руках татуировки, уши торчат, как спутниковые антенны, – ни дать ни взять статист из «Звездного пути»[78].
Как и отец, Тони когда-то был многообещающим боксером, пока не решил привнести в свой арсенал некоторые элементы рестлинга. Дешевая помпезность и демонстрация липовой силы еще сошли ему с рук, но когда он стал участвовать в договорных матчах, начались неприятности. Второй раз он потерпел неудачу, когда пытался организовать турнир по дартсу. Он сломал пальцы игроку, ошибшемуся в подсчете и выигравшему вчистую матч, который он должен был проиграть.
Тони открывает холодильник и пьет апельсиновый сок из картонной коробки. Вытирает губы и садится.
– Я не обязан отвечать ни на какие вопросы. Я даже не обязан был вставать ради вас с постели.
– Спасибо, что потрудились. – Он не улавливает сарказма. – Когда вы в последний раз видели отца?
– Я что, по-вашему, веду гребаный дневник?
Быстро перегнувшись через стол, я хватаю его за халат на плече и тяну к себе.
– Слушай, ты, злобный маленький мешок дерьма! Ты еще отбываешь испытательный срок. Хочешь назад? Не вопрос. Я позабочусь, чтобы ты оказался в одной камере с самым здоровым и гнусным педерастом. И тебе не придется вставать с постели, Тони. Он тебе разрешит валяться там весь день.
Я вижу, как он бросает взгляд на нож, лежащий на столе, но это только секундный порыв.
– Недели три назад. Я его подвез в южный Лондон, а потом забрал оттуда.
– Что он делал?
– Без понятия. Он об этом не говорил. – Тони повышает голос. – Я не имею отношения к его поганым делишкам.
– Значит, ты думаешь, что он что-то затеял?
– Не знаю.
– Но ведь что-то ты знаешь? У тебя возникли подозрения.
Он гоняет языком слюну во рту, прикидывая, сколько мне рассказать.
– В Брикстоне я сидел в камере с одним парнем, Джерри Брандтом. Мы его звали Гусеницей.
Вот этого имени я в последнее время не слышал. Тони продолжает:
– Никогда не видел, чтобы кто-нибудь спал так, как Гусеница. Никогда. Можно было поклясться, что он помер, если бы только его грудь не поднималась и опускалась. Парни в камерах ссорились, их били смотрители, но Гусеница спал себе, как ребенок, пропуская все мимо себя. Говорю вам, этот парень умел спать. – Тони делает еще один глоток апельсинового сока. – Гусеницу посадили всего на несколько месяцев. Потом я несколько лет его не видел, но месяца три назад он здесь объявился и выглядел этаким плейбоем: загар, костюм, все такое.
– У него были деньги?
– При нем – возможно, но приехал он на каком-то барахле. Ни украсть, ни поджечь.
– И чего он хотел?
– Без понятия. Он приезжал не ко мне. Хотел повидаться со стариком. Я не слышал, о чем они говорили, но явно ругались. Мой старик кипятком плевался. Потом сказал, что Гусеница искал работу, но я-то знаю, что это фигня. Джерри Брандт стаканы мыть не станет. Он думает, что он игрок.
– То есть у них было общее дело?
Тони пожимает плечами:
– Хрен знает. Я даже не знал, что они знакомы.
– Когда ты сидел в камере с Джерри Брандтом, ты говорил ему про своего старика?
– Может, и говорил. В камере обо всем болтаешь.
– А когда твой отец поехал в Лондон, почему ты решил, что он ехал на встречу с Джерри?
– Я высадил его у распивочной на Пентонвилл-роуд. А я помню, как Джерри рассказывал о ней. Он там часто бывал.
Я кидаю ему через стол фотографию Кирстен Фицрой.
– Ты ее знаешь?
Тони смотрит на нее. Врать легче, чем говорить правду, поэтому теперь ему нужно время. Он качает головой. И я ему верю.
Сидя в машине, я рассказываю подробности Али, а она засыпает меня вопросами. Она из тех людей, которые все обдумывают вслух. А я размышляю молча.
– Ты помнишь человека по имени Джерри Брандт?
Она пожимает плечами:
– А кто это?
– Гнусный мерзавец с вонючей пастью и склонностью к сутенерству.
– Какая прелесть.
– Он фигурировал в первом расследовании. Когда в день исчезновения Микки Говард фотографировал улицу вокруг Долфин-мэншн, на одном из снимков был Джерри Брандт – просто лицо в толпе. Позже его имя снова всплыло, на этот раз в списке насильников. Его когда-то привлекли за секс с малолеткой.
Но нам это ничего не дало. Ему тогда было семнадцать, а ей четырнадцать, и они друг друга знали. Так вот… Мы хотели поговорить с Джерри, но не смогли его найти. Он просто испарился. А теперь снова появился. По словам Тони, он приезжал к Рэю Мерфи три месяца назад.
– Это могло быть совпадением.
– Возможно.
И Кирстен, и Рэй Мерфи пропали. Три года назад они обеспечили друг другу алиби на время исчезновения Микки. По пути к входной двери на встречу с Сарой Микки должна была пройти мимо квартиры Кирстен. Кроме того, сэр Дуглас Карлайл платил Кирстен, чтобы та собирала доказательства для дела об опеке. Возможно, он решил пойти дальше и организовать похищение внучки. Но это не объясняет, где она была и почему спустя три года потребовали выкуп.
Может, Али права и вся история – просто фальшивка. Кирстен могла собрать волосы Микки с подушки или с расчески. Она могла знать о ее копилке. И могла составить план, чтобы воспользоваться ситуацией.
По спине пробегает холодок, словно сейчас пять утра. Профессор говорит, что совпадение – это два события, происшедшие одновременно, но я в это не верю. Мелочи поворачивают нож быстрее, чем судьба.
19
В середине Прайори-роуд, купаясь в лучах заходящего солнца, стоит автомобиль Водного управления. Рабочий, курящий рядом с ним сигарету, потягивается и почесывает между ног.
– Сегодня у меня выходной, надеюсь, у вас что-то важное.
Неудивительно, что он выглядит так, словно у него нет более важных дел, чем погонять шары с дружками в пабе.
Али представляет меня, и рабочий становится вежливей.
– Мистер Донован, двадцать пятого сентября вы устраняли прорыв трубы на этой улице.
– И что? Кто-то пожаловался? Мы сделали все как следует.
Прерывая его заявление, я говорю ему, что просто хочу узнать, что случилось.
Он давит каблуком свой окурок и кивает в сторону темного пятна свежего асфальта, покрывающего тридцать футов дороги:
– Это выглядело словно Гранд-Каньон[79], чтоб его. Полдороги просто смыло. Никогда раньше не видел, чтобы труба так взрывалась.
– Что вы имеете в виду?
Он подтягивает штаны.
– Ну, видите ли, некоторые трубы пролежали здесь уже сто лет и порядком износились. Одну починишь, вторую прорвет. Бум! Словно хочешь десятью пальцами зажать сто дырок.
– Но этот случай чем-то отличался от прочих?
– Да. Их обычно прорывает на стыках – это самое слабое место. А эту словно разнесло. – Он сжимает руки и резко разводит их. – Мы не смогли поставить хомут. Пришлось менять двадцать футов трубы.
– Вы можете предположить, почему такое произошло? – спрашивает Али.
Он качает головой и снова чешет между ног.
– Лу, парень из нашей бригады, в армии служил сапером. Он решил, что был какой-то взрыв, потому что трубы были покорежены, металл погнулся. Он сказал, что, возможно, в трубу попал метан.
– А это часто случается?
– Не-е-е! Раньше – да. А теперь трубы лучше вентилируют. Я о чем-то таком слышал несколько лет назад. Тогда залило шесть улиц в Бэйсуотере[80].
Али ходит взад-вперед по дороге, глядя себе под ноги.
– Как вы узнаёте, где именно проходят трубы? – спрашивает она.
– Когда как, – говорит Донован. – Магнитометр указывает, где под землей находится металл, иногда бывает нужен радар, но обычно никаких приборов не требуется. Водопровод проходит рядом с канализацией.
– А как вы находите канализационные трубы?
– Надо двигаться вниз. Вся система основана на естественном стоке.
Опустившись на колени, я ощупываю решетку люка. Металлические прутья идут на расстоянии трех четвертей дюйма друг от друга. Выкуп был очень тщательно упакован. Каждый сверток был водонепроницаемым и мог плыть. В длину шесть дюймов, в ширину – два с половиной, в высоту – три четверти… Подходящий размер.
Тот, кто потребовал выкуп, подумал о возможной слежке. А одно из мест, где не работает передатчик или система обнаружения, – это подземные коммуникации.
– Вы можете провести меня по канализационным сетям, мистер Донован?
– Вы что, шутите?
– Подыграйте мне.
Он качает головой:
– С одиннадцатого сентября все помешались на канализации. Возьмите участок тайбернский коллектор – он проходит под американским посольством и Бэкингемским дворцом. А участок Тачбрук пролегает под Пимлико. Их даже на картах не найдешь – на тех, что теперь печатают. И в библиотеках о них ничего нет. Все забрали.
– Но должна быть какая-то возможность. Я могу сделать запрос?
– Думаю, да. Но это займет время.
– Сколько?
Он потирает подбородок.
– Думаю, несколько недель.
Я вижу, к чему он клонит. Большие, неповоротливые колеса британской бюрократии понесут мой запрос от комитета к подкомитету, а оттуда – к рабочей группе, где его будут обсуждать, обдумывать, проговаривать и анализировать, и все только для того, чтобы подобрать подходящие слова для отказа.
Что ж, снять шкуру с кота можно разными способом. Профессор утверждает, что их как минимум три, а он знает, что говорит, – он ведь учился в медицинской школе.
Около десяти лет назад один человек, протестовавший против строительства объездной дороги возле Ньюбери[81], провел шестнадцать дней под землей, выкопав себе длинную узкую нору. Нам пришлось его доставать, но он рыл голыми руками быстрее, чем десять человек лопатами.
Этот сумасшедший называл себя эковоином, бьющимся с «насильниками земли». В прессе его окрестили Кротом.
Али требуется три часа и пятьдесят фунтов на взятку, чтобы установить его нынешний адрес – заброшенный склад в Хэкни, в одном из тех забытых мест, которые очень трудно разыскать, если только у тебя в руках нет баллончика с краской или тебе не нужна доза.
Медленно проезжая между покрытыми сажей фабриками и заколоченными магазинами, мы оказываемся на пустыре, где мальчишки играют в футбол, сделав ворота из собственных курток. Наше прибытие не проходит незамеченным. Эта новость передастся со скоростью телеграфного сообщения – хотя непонятно, какие провода могут пролегать под этой почвой и камнями.
– Может, мне лучше остаться в машине, – говорит Али, – пока у нее еще четыре колеса.
Перед нами возвышается заброшенная фабрика, покрытая слоями граффити – один рисунок поверх другого. Я приближаюсь к отгрузочному доку, одна из створок которого выломана, а отверстие закрыто листом заржавленного железа. Отодвинув его, я вхожу внутрь. Из окон, расположенных почти под самым потолком, пробивается свет, в лучах которого серебрится паутина.
На первом этаже пусто, виднеются лишь несколько коробок и кювет. Поднявшись на третий этаж, я обнаруживаю ряд бывших кабинетов с облупившимися стеновыми панелями и оголенными проводами. В странной комнате, не больше шести футов в длину, лежит на полу узкая доска, на ней – одеяло и матрас, сделанные из одежды. На гвозде висит пара брюк, на одной из полок выстроилась вереница консервных банок. В центре помещения на коробке примостились жестяная тарелка и кружка с логотипом Бэтмена.
Я подхожу к масляной лампе и подхватываю ее, не позволяя упасть. Стекло еще теплое. Наверное, обитатель комнаты услышал мои шаги.
Стены вокруг оклеены старыми газетами и предвыборными плакатами, представляя собой коллаж портретов героев новостей: Саддам Хуссейн, Тони Блэр, Ясир Арафат, Дэвид Бекхэм. Джордж Буш-младший, одетый в армейскую форму, держит индейку на Дне благодарения.
На еще одной странице изображен Арт Карни, рядом с его фотографией – текст некролога. Я не знал, что Арт Карни умер. Я помню его по «Молодоженам» с Джеки Глисоном[82], который играл его соседа снизу. В одном эпизоде они с Джеки пытаются научиться играть в гольф по книжке, и Джеки говорит ему: «Сперва надо правильно послать мяч». И Арт кивает мячу и говорит: «Да пошел ты!»
В ту же секунду моя рука прорывает газету, и я хватаю кого-то за грязные, засаленные волосы. Тяну его к себе, бумага рвется, и к моим ногам падает визжащее, одичавшее существо.
– Я этого не делал! Это не я! – вопит Крот, сворачиваясь комочком. – Не бейте меня! Не бейте меня!
– Никто тебя бить не будет. Я из полиции.
– Незаконное вторжение! Вы нарушаете границу! У вас нет на это права! Нельзя просто так сюда заявиться, нельзя!
– Крот, ты живешь здесь незаконно, и не думаю, что у тебя много прав.
Он обращает ко мне свое бледное лицо и таращится такими же бледными глазами. Вокруг шеи, как крысиные хвосты, висят дреды. На нем мешковатые штаны и армейская куртка с металлическими заклепками и планками, похожими на крепления для строп несуществующего парашюта.
Я заставляю его сесть на ящик, и он подозрительно смотрит на меня. Я любуюсь его самодельной мебелью.
– Здорово тут у тебя.
– Спасает от дождя, – говорит он без тени сарказма. Из-за бакенбард он похож на барсука. Чешет себе шею, потом под мышкой. Боже, надеюсь, это не заразно.