И, наверно, по аналогии с алкоголиком, можно назвать "картоголиком" человека, одержимого картами...
Да! Вот оно, это слово!
Одержимость.
Кирзач был не бешеным, а одержимым.
А одержимые могут натворить все, что угодно.
Например, "поднять ставки". Вернуться в тот район, где их арестовали, чтобы самим себе доказать: тот проигрыш был случайным, они кого угодно переиграть могут.
Или выкинуть что-нибудь совсем несусветное.
Вот, вот, вот оно, то, что не нравилось Высику.
Конечно, кто угодно ему возразил бы, что все, примерещившееся сейчас Высику, на песке выстроено, что Кирзач просто прибег к доступному мошенничеству, чтобы "обуть" дурака и вырваться на свободу.
Но даже то, к какому именно мошенничеству он прибег, каким способом его осуществил...
Для этого надо играть блестяще.
Блестящий игрок, который на допросе скрывал свои таланты. Даже не подумал, образно говоря, "передернуть карту" или "зайти под туза", чтобы вышибить туза из рук следователя...
Зыбко, да. Очень и очень зыбко.
Но Высик чуял - именно чуял - что истина здесь. Что характер Кирзача он, наконец, понял правильно.
И, еще раз повторим, ох как не нравилось ему то, что он начинал понимать.
"Раз Кирзач однажды взялся за карты, после воздержания - значит, сейчас он похож на алкоголика, сорвавшегося в запой... И, возможно, приближается к картежному подобию белой горячки... К тому состоянию, когда человек топором искромсает собственную семью - а на следующий день не помнит, что он сделал... И если Кирзача, в таком состоянии, потянет в наш район, с одной больной мыслью отыграться за проигрыш..."
Высик, начавший опять насвистывать "Темную ночь", резко оборвал мелодию.
- Да уж, и впрямь темная ночь... - сообщил он звездам и небесам.
3
Дома Высик подогрел себе котлеты-полуфабрикат, вскипятил чайник - все на электроплитке в его собственной комнате. Высик не любил без крайней надобности толкаться на кухне среди других соседей. Он не так давно сменил керосинку на электроплитку. Но керосинка стояла в углу, заправленная керосином, в полной боевой готовности. Мало ли в какой момент она может понадобиться.
Высик поужинал котлетами с зеленым горошком, несколькими ломтями хлеба, присыпанного солью и заварил себе большую кружку крепчайшего чая. Бутылка водки у него в заначке была, даже полторы бутылки, но сегодня выпивать как-то не хотелось.
Потягивая крепкий ароматный чай, покуривая папиросу, он продолжал размышлять. Потом поглядел на часы.
- Поздновато, конечно. Хотя...
Еще несколько минут раздумывал, хмурясь, потом встал отправился к телефону, находившемуся в коридоре, в отдаленном закутке.
- Девушка, - сказал он, дозвонившись на междугороднюю станцию, - дайте мне Одессу, номер...
Высик решил позвонить Шалому (Вячеславу Илларионовичу Неховатко – но его иначе, как Шалый, никто не называл, здорово прилипло к нему это прозвище), одному из самых старых и надежных своих друзей-приятелей. Встретились они на фронте. Шалый, до войны один из лучших картежных шулеров эсэсэсэрии, пришел в конную разведку после лагерей, как раз перед войной срок получил за убийство, не за что-нибудь, резкое слишком выяснение отношений получилось за картежной игрой, и после штрафбата, кровью искупив, и как раз под начало Высика попал. Обаятельный щеголь, со всегда аккуратно ухоженными усиками, был он парнем отчаянней некуда, сорвиголова. К Высику с первых же дней проникся так, как проникались и все другие разведчики - тоже, в основном, из штрафбатовцев - и готов был за своего командира в огонь и в воду. Под началом Высика он и Героя Советского Союза получил.
Высик волновался, как бы после войны Шалый не покатился назад, в тот мир, откуда прибыл, потому что лихие замашки у него сохранялись, но Шалый не подвел командира. Как устроился в погранслужбу, на катер, выслеживающий контрабандистов, так и продолжал там служить. Была история, в первый послевоенный год, когда он примчался по зову Высика, помочь разобраться с крупными неприятностями. Тогда же и с будущей женой своей познакомился - с подачи Высика, можно сказать. На свадьбу Высик приехать не смог, но позже бывал у них в гостях, после рождения ребенка... Связь между ними никогда не прерывалась, хотя лично встречаться им, к сожалению, редко.
Теперь Высик услышал в трубке характерный голос Шалого:
- Алло?..
- Вопросец у меня к тебе, - без всяких предисловий сообщил Высик.
- Командир!?.. Слушаю.
- Ты про такого Кирзача никогда не слыхал? В миру, Иван Сергеевич Пыров.
Шалый коротко хмыкнул.
- Это сбежал который? Мы тоже на него ориентировку получили, на случай, если он с контрабандистами попытается за границу махнуть.
- Я имею в виду, лично ты с ним не встречался?
- Было разок, в Ростове-на-Дону. Так почти двадцать лет прошло...
- И все равно, что скажешь?
- В чем конкретно проблема, командир?
- Это я его брал.
- Ясно... И хочешь знать, к чему быть готовым? А с чего ты решил, будто Кирзач из тех, кто может в твои края вернуться? Угрожал с тобой счеты свести, когда ты его покрутил?
- Да нет, не во мне дело. Его мести я не боюсь. Только вот... Нескладуха получается. Мне важно понять, хороший он картежник или нет. От этого очень многое будет зависеть.
- В смысле, с какими понтами он ставки гнет и карту мечет?
- Приблизительно так.
- Ну... - Шалый взял паузу - подумать. - Говорю ж, почти двадцать лет прошло. А тогда... картежником он был средним. В смысле, пока с ясной головой играл, любого сделать мог. Даже я с ним какое-то время ухо востро держал. Но заносит его быстро, с любой подначки, с первого крупного выигрыша. И тут, наоборот, его голыми руками можно было брать. Человеку, смыслящему в картах, я имею в виду, фраера Кирзач и в таком состоянии сумел бы обломить. Я бы сказал, что-то бешеное в нем появлялось, чуть ли не запойное... - тут Высик удовлетворенно кивнул, хотя Шалый и не мог этого видеть. - Он первый день нормально отыграет, карту словно рентгеном видя, но потом остановиться уже не может, и играет сутками напролет, пока все не продует... Да, до пустых глаз играл... И еще я бы сказал, что он больше был похож не на картежника по духу, а на... да, на цепного пса, что ли. На цепного пса, который запоем играет, чтобы о своей цепи забыть. Годится, командир?
- Уже кое-что. Недаром говорят, "каким в колыбельку - таким и в могилку".
- А ты ему могилку вырыть хочешь? - поинтересовался Шалый. - Обиделся на него, что он опять на свободе и, вроде как, над твоими стараниями поглумился?
- Ты мне лучше ответь, - сказал Высик, - скольким он сам могилки вырыл? Я так соображаю, цепного пса ты не зазря помянул. Раз по духу он не картежник, а цепной пес, то как цепного пса его и должны были использовать...
- В самую точку, командир. В деле этого нет - видно, не докопалось следствие - но он... да, палачом всегда готов был подработать, науськать его было легко. Особенно если перед этим в карты его разложишь и он без гроша за душой останется. До меня доходили слухи, что одно время ему подумывали и мой смертный приговор доверить... В смысле, который нам с Казбеком вынесли. Но что-то не сложилось. А то бы не пришлось тебе его брать, командир. И этого побега не было бы.
В конце сороковых годов две воровские сходки вынесли смертные приговоры Шалому и его першему другу Казбеку, Константину Макаровичу Безмернову - тоже разведчику Высика, в прошлом лучшему "медвежатнику" страны, прошедшему штрафбат, получившему полную Солдатскую Славу и пошедшему в один погранотряд с Шалым - как "ссучившимся". Шалый и Казбек все время были готовы принять бой и дорого продать свои жизни. Трудно сказать, почему никто даже не попытался эти приговоры исполнить, при всей суровости воровских законов. То ли уважение к Казбеку и Шалому сохранялось, то ли сработал момент, что Шалый и Казбек оказались не в системе МВД, а в системе МГБ - то есть, во-первых, не совсем "суками", на то или иное сотрудничество с МГБ, случалось, подписывались и крупные воры, не нарушая при этом законов блатного мира, и, во-вторых, работниками организации оказались, которая мстила за смерть своих работников еще хлеще и неотвратимей милиции... Хотя и милиция в те времена умела мстить за каждого погибшего, убийство любого сотрудника МВД становилось чрезвычайным происшествием, после которого начинались обыски, облавы и расстрелы. Но эти облавы и расстрелы не шли ни в какое сравнение с волной, поднимавшейся, если сотрудник МГБ погибал. А о том, что делали в пыточных подвалах с убийцами сотрудников МГБ, среди блатарей ходили самые страшные легенды, трудно сказать, насколько достоверные.
- Выходит, - задумчиво подытожил Высик, - если он без средств подсядет, он и сейчас согласится пойти в палачи блатарей... или на наемное убийство, заранее оплаченное, согласится?
- Вполне возможно, - согласился Шалый. - Хотя, повторяю, не могу судить точно, после стольких-то лет. Но, по той ориентировке, которую нам всем разослали, он сейчас совсем как дикий зверь. За что угодно возьмется. Тебя это тревожит, командир?
- Да, - сказал Высик. - И, мерещится мне, он это убийство на моей территории совершит... Чтобы вот так со мной поквитаться. То есть, реальных доказательств нет, и меня все высмеют, если я на свой нюх сошлюсь и буду требовать дополнительные силы для поисков Кирзача... но, сам знаешь, мой нюх никогда меня не подводил.
- Это точно. Еще с фронта. Иначе бы мы все давно покойниками были. Что ж, командир, я тоже попробую кое-где поразнюхать. Если узнаю что-нибудь дельное, сразу отзвоню.
Они распрощались, обменявшись несколькими фразами за жизнь (как жена? как дети? и так далее), и Высик в задумчивости положил трубку.
Вернувшись в свою комнату, Высик поглядел на часы. Второй час ночи. Чуть поколебавшись, Высик хватанул таки полстакана водки - чтобы напряжение снять - выкурил еще две "беломорины" и отправился на боковую.
И сон он увидел чуднее некуда.
Он долго шел по городу, окрашенному в коричневато-желтоватые тона, отлично зная, что город этот - Ростов-на-Дону, хотя в Ростове-на-Дону он никогда не бывал. Смеркалось, кое-где начали зажигаться окна. Высик шагал по пустым улицам, и ему странно было, что он шагает бесшумно - на таких улицах шаги должны были бы очень гулко звучать.
Он шел на свет в высоком окне - на свет в доме, скорей похожем на башню, узком и высоком. Высику еще смутно подумалось, что это и есть башня, пожарная или водонапорная, а может быть, и маяк. Если маяк, то где-то рядом море должно плескаться, сообразил он.
И море зашумело, обступило его со всех сторон, и теперь Высик шел по узкому скалистому мысу... К маяку, определенно, к маяку. Мыс был не больше двух метров в ширину, обглоданный штормами и ветрами так, что идти было трудно. Волны и ветер не сгладили и отшлифовали неровности мыса, а, наоборот, углубили их, цеплялись к каждой трещинке до тех пор, пока трещинка не стала причудливой резной выемкой, проточили камень насквозь в двух местах, и нависшие над буранами куски скалы обрели очертания вскинутых в бешеном беге конских голов, и пенные воротники вокруг этих голов создавали полное впечатление, будто кони сквозь метели бегут - или будто вывозят они из пучины морского царя; и так каждый валун был превращен в какую-нибудь скульптуру, Высик шагал по змеиным головам и по распластанным перед взлетом крыльям хищных птиц, по лапам ящериц и крокодилов и по перекрученным как канаты мускулам неведомых животных. Один раз русалка в очертаниях камня ему померещилась, другой - странно изогнутое, будто в кривом зеркале, человеческое лицо, рельефно и выпукло выступившее, едва Высик хотел поставить на него ногу - и Высик, резко переместив вес тела, поставил ногу на другой камень.
В этом лице было что-то узнаваемое, но Высик не мог сообразить, что именно.
Добравшись до маяка, Высик открыл скрипучую дверь, стал подниматься по винтовой лестнице. Подъем был долгим, очень долгим. На некоторых площадках, где были узкие высокие окна, Высик брал передышку и смотрел в эти окна на панораму хмурого моря и другого мыса, совсем вдалеке, завершавшегося высокой обрывистой скалой. И то ли вправду зеленые огоньки плясали на той скале, почти хороводы водя, то ли это был обман усталых глаз.
Так Высик поднялся до двери в освещенную комнату. Из-под закрытой двери пробивалась узкая полоска света.
Высик отворил дверь - и увидел компанию игроков в карты. Всего их было пять человек, но трое стояли, затаив дыхание, и следили за поединком двоих: Кирзача, в лагерной робе, и сухого сморщенного старичка с хитрым до благодушия лицом. Явно, наступил решающий кон.
И, едва Высик оказался в комнате, старичок оглянулся на него - взгляд старичка пронзил Высика и приковал месту - и шлепнул карту на стол. Кирзач вскочил, опрокинув стул, шарахнулся от стола, с ужасом и недоверием глядя на карту. Теперь старичок смотрел в глаза Кирзачу - так же пристально, как перед этим смотрел в глаза Высику - и Кирзач вскрикнул, закрыл лицо руками и кинулся бежать. Он проскочил мимо Высика, не заметив его, ничего вокруг не видя и не слыша, помчался вниз по лестнице.
А карты взвились в воздух, закружились вокруг троих, безмолвно наблюдавших за игрой, и, когда вихрь карт улегся, в комнате стояли три здоровенные служебные овчарки с оскаленными пастями, и старичок держал все три поводка одной руке.
- Ну? - обратился он в Высику, протягивая ему поводки. - Чего ты ждешь? Догоняй, пока не ушел! Ату его, ату!
Потом был совсем смутный и расплывающийся кусок сна, будто время от времени Высик, во сне, терял сознание, и он осознавал только, что бежит за овчарками, зло рвущимися вперед, в какой-то момент он бежал по болоту, потом все проваливалось, и вот уже он бежит по камням, он спотыкался и едва не падал, но поводок из левой руки не выпускал, в правой держа пистолет наготове, и овчарки тянули и тянули его за собой...
Когда Высик проснулся, он не мог вспомнить, поймал он в итоге Кирзача или нет. Кажется, он стрелял... Но вот попал ли?
А все тело ломило и все мускулы ныли так, как будто он действительно бежал всю ночь, с трудом сдерживая псов, хрипло рвущихся растерзать человека.
Высик с неудовольствием поглядел в зеркало на свое помятое лицо, будто ожидая найти на нем какие-то доказательства реальности своего сна, морскую водоросль на лбу, например, или след болотной грязи на щеке, потом заварил себе крепчайшего чаю и постарался забыть сумасшедший мир, утянувший его в себя сквозь темную ночь.
4
Высик не сразу отправился в отделение милиции, а сделал крюк и заглянул к некоему Семенихину, жившему в одном из последних деревянных частных домиков, отступавших под натиском пятиэтажек.
Семенихин был одним из тех "хитрожопых", как определял эту породу Высик, которые, поддерживая неплохие отношения с уголовным миром, умудряются снимать с этого свой навар, но от ответственности всегда умудряются ускользнуть, будто угри какие. Пытаться взять его на скупке краденого было гиблым делом, точно так же, как и привлечь за укрывательство преступников. Кирзач у него переночевал - и то Семенихин выкрутился. Мол, я-то что, я ничего, давно Ивана Сергеевича знаю, а что он новых преступлений успел натворить и опять в розыске - понятия не имел, он как свободный человек пришел, проверять ведь не будешь, а если б люди из-за каждого гостя в милицию бегали, проверьте, мол, товарищи дорогие, не объявлен ли случаем мой друг в розыск, так это не жизнь уже была бы, а сумасшедший дом...
Впрочем, Высика он побаивался. И еще больше стал бояться с тех пор, как Высик, мило улыбаясь, сказал ему: "Думаешь, так хитришь, что тебя не поймать? Ловить мне тебя некогда и не с руки, вот и все. А вообще, запомни, у нас на всякую хитрую задницу найдется свой хитрый болт с нарезкой."
Маленький толстенький Семенихин встретил Высика как родного, но глазки его поросячьи при этом оставались холодными и встревоженными. А иногда начинали так бегать, будто в каждом глазу по крохотному вертлявому мышонку завелось.
- Здравия желаю, товарищ начальник! Чем обязан?
Высик сразу взял быка за рога.
- Слышал, что Кирзач бежал?
Семенихин вздрогнул и побледнел.
- Нет, не слышал... И когда он?..
- Недавно, как понимаешь. Так вот. Предупреждаю. Кирзач теперь - мое личное дело. Появится у нас - не принимать его, убежища ему не давать. Не прошу доносить на него, хотя буду приветствовать гражданскую смелость, если донесешь. Или кто-нибудь другой донесет. Главное запомни и всем передай, у кого, кроме тебя, он может нарисоваться: шутки кончились, если кто его примет, то я все равно об этом узнаю, и тогда, с судом, без суда ли, устрою так, что этот человек проклянет день, когда на свет родился. Ясно тебе?