Врач торжествующе улыбнулась.
— Доказательством чего? — насторожился Даниэль.
— Что ваша личность подлинная. И всеобъемлющая. Если бы в вас остался хоть малейший след от Макса, вы попросту не смогли бы войти во Вторую зону. Но вы стерли его полностью. Не знаю, как это произошло. Возможно, здесь имеется связь с вашим первым электрошоком…
— Моим первым?!
— Прошлым летом.
— Но то произошло с Максом, — запротестовал Даниэль.
Гизела поспешно закивала.
— Конечно-конечно. Когда вы еще были Максом. Тогда вы тоже потеряли сознание и на какое-то время даже лишились памяти. Вскоре вы поправились, но что-то с вами произошло. Вы стали спокойнее, замкнулись в себе. И когда к вам приехал брат, вы переняли его личность. Усвоили его язык тела и естественные манеры. А когда он покинул клинику, уверовали, будто вы — это он. И так превратились в Даниэля. Приятного, чуткого и бескорыстного человека. Даже если это лишь временно, все равно прекрасно.
Она улыбалась, глаза ее блестели.
— Это первый случай, когда нам удалось наблюдать перемену в нашем резиденте. Более того, позитивную перемену. Для наших исследований это весьма обнадеживающее событие.
Даниэля замутило. Он отложил вилку и нож.
— Так вот до чего вы додумались! — воскликнул он. — Что я страдаю раздвоением личности?!
— Не думаю, что «страдать» уместное слово. В вашем конкретном случае это исключительно положительный сдвиг. Даже если Макс и вернется, внутри вас останется Даниэль, и на нем-то нам и необходимо будет сосредоточиться и попытаться извлечь его заново. Все идет к тому, что это и есть наш долгожданный прорыв.
— Так вы не поверили ни единому моему слову? Не поверили, что Макс сбежал, а я его брат-близнец?
Вконец возмущенный, Даниэль попытался встать, но из-за боли в ноге снова рухнул на стул.
Гизела Оберманн аккуратно обмакнула рот льняной салфеткой.
— Даниэль, я всецело верю, что эта история реальна для вас, — дипломатично ответила она. — Но как Макс вы ничего не помните из своей жизни. В случаях диссоциативного расстройства личности потеря памяти скорее правило, нежели исключение.
От отчаяния Даниэль готов был разрыдаться.
— Но вы все равно отпустите меня, а?
— Отпустить? — Врач потрясенно воззрилась на него. — Нет, боюсь, нет. Ни в коем случае. Вы же золотое яйцо. Наше первое свидетельство успеха. Мы будем наблюдать за вами денно и нощно, чтобы убедиться, что вы в полном порядке. Кофе хотите?
Она взяла с тележки кофейник и две чашки.
Даниэль сокрушенно покачал головой. Наливая себе кофе, Гизела как ни в чем не бывало продолжала:
— Завтра я провожу собрание с коллегами и там-то и собираюсь представить свою теорию касательно вашего состояния. Уж на этот-то раз они мне поверят.
Она на мгновение растянула губы в улыбке и сделала глоток. Щеки у нее пылали, голос звенел от возбуждения.
— Надеюсь, мне не придется там присутствовать.
— Как это не придется? Даниэль, да вы же будете гвоздем программы! — Гизела протянула ему вазочку с шоколадно-миндальным печеньем. Он даже не взглянул на него.
— Так когда же меня отпустят?
— Когда тайна психопатии будет раскрыта. — Врач отправила печенюшку в рот и поставила вазочку обратно на тележку. — Ваша история болезни обещает обернуться нашим первым пролеченным случаем. Первый исцеленный психопат! И когда вы уже не будете нам нужны для исследований, тогда… — Она пожала плечами. — Что ж, вполне допустимо, что вы станете первым в истории человеком, которого выписали из нашей клиники.
Гизела внезапно застыла, будто до нее только дошел смысл сказанного и показался совершенно невероятным. Затем, однако, она снова оживилась.
— Выписали? Ну конечно! Почему ж нет-то? Вправду, почему нет?
— И когда?
— Ах… — Ее улыбка чуть померкла. — Как минимум через несколько лет. Серьезные исследования требуют времени, как вам должно быть известно. Но уход за вами будет безупречным, в этом не сомневайтесь.
Гизела протянула руку через стол и нежно погладила Даниэля по щеке. Он отшатнулся.
Да она же безумна, в который раз подумалось ему. Даже не стоит придавать значения тому, что она несет. Ее сумасшествие стало очевидно ему после первой же встречи. Эти мимолетные вспышки чего-то мрачного и надломленного в ее глазах. Как будто в окне появляется чье-то лицо и тут же скрывается, стоит лишь обратить на него внимание. Затем в голову ему пришла другая мысль.
— Вот вы все про психопатов говорите. Значит ли это, что Макс тоже психопат?
— А как же тогда он оказался в Химмельстале?
— Но ведь реальных оснований для такого диагноза нет, я правильно понимаю? Он лишь перегорел на работе. Маниакально-депрессивный психоз. Порой на него находит. Но это же не превращает его в психопата, разве нет?
Врач рассмеялась.
— «Маниакально-депрессивный психоз» и «порой находит»? Может, и так. Вот только сидите вы сейчас передо мной отнюдь не по этой причине, мой дорогой Макс—Даниэль. Погодите-ка, я вам кое-что покажу.
Гизела встала и подошла к небольшому картотечному шкафу позади рабочего стола. Достала из одного ящика пачку фотографий и затем положила ее перед Даниэлем.
— Эти снимки вам о чем-нибудь говорят?
Он посмотрел на верхнюю фотографию. Мертвый полуобнаженный мужчина, лежащий в луже крови на полу в ванной. Следующая: наполовину размозженное лицо этого же мужчины крупным планом. Единственный уцелевший глаз бессмысленно таращится из каши свернувшейся крови. Исполненный ужаса и отвращения, Даниэль поднял взгляд на врача. Та внимательно за ним наблюдала.
На следующем снимке была запечатлена обнаженная по пояс девушка. Живая, но зверски избитая. Отвернувшись от камеры, она демонстрировала спину и плечо, сплошь покрытые порезами и синяками. Чья-то рука придерживала ее длинные темные волосы, чтобы были видны ранения. Еще две фотографии с ней: спереди в полный рост и крупный план изувеченного лица. Полицейские снимки.
Последний Даниэль принялся внимательно рассматривать. Гизела тут же подалась вперед и шепотом спросила:
— Вы ее узнаете?
— Нет. Кто это?
— Они встали Максу поперек дороги. Обоим не повезло с ним столкнуться.
— А девушка-то кто?
— Итальянка, с которой Макс состоял в отношениях. Она бросила его и стала встречаться с другим. С ним.
Гизела взяла фотографию размозженного лица мужчины и сунула Даниэлю под нос. Он смотрел на нее несколько секунд, затем отвел взгляд в сторону.
Тогда врач разложила фотографии по столу.
— Что вы чувствуете?
— Уберите. Это отвратительно.
— Вы спрашивали о девушке, но не о мужчине. Девушка вас заинтересовала больше?
Даниэль яростно замотал головой, но смотреть на снимки по-прежнему избегал.
— Конечно же, то был отнюдь не первый раз, когда он проделывал подобное, так ведь? — продолжала Гизела.
Дрожащими руками Даниэль собрал фотографии и перевернул пачку изображениями вниз.
— Макс этого не делал, — уверенно заявил он. — Он никогда не проявлял склонности к насилию.
— Вот как? Насколько хорошо вы его знали? — усмехнулась женщина и отнесла снимки обратно в картотечный шкаф.
Какое-то время он молча сидел, затем покачал головой и повторил:
— Макс не мог этого сделать.
Гизела Оберманн пристально смотрела на него, ожидая продолжения. Даниэль, однако, предпочел не возвращаться к фотографиям. Делано равнодушным тоном он изрек:
— Значит, это клиника для психопатов?
— Да.
— Обнесенная скрытым барьером?
Врач кивнула.
— Но зоны окружают всю долину, а не только клинику. А как же тогда с внешним миром контактируют жители деревни?
Она непонимающе уставилась на него.
— Уж не хотите ли вы сказать, что сельчане… — Даниэль судорожно сглотнул. — Что они тоже пациенты?
— Не пациенты. Мы предпочитаем назвать их резидентами. В Химмельстале все резиденты. Одни проживают в корпусах клиники или, как вы, в коттеджах на ее территории. Другие — внизу в деревне или в собственных домах по всей долине. Все зависит от их предпочтений и рекомендаций руководства клиники.
Он обдумал сказанное, затем спросил:
— А вот эта пожилая женщина из пивной. Ханнелора. Она тоже… резидент?
Гизела кивнула.
— Но что она сделала? То есть за что ее сюда поместили?
Врач ответила не сразу.
— Как правило, мы не распространяемся о прошлом других резидентов. Но вы, несомненно, представляете собой особый случай. Да и потом, историю Ханнелоры и ее мужа и так знает вся долина. И, коли на то пошло, множество людей за ее пределами. Лет десять назад о них трубили все европейские газеты. Ханнелора и Хорст Фулхаус. Никогда не слышали о них?
Даниэль покачал головой.
— У них было восемь приемных детей, и шестерых из них они убили. В убийствах был замешан их родной сын, но, поскольку он не достиг совершеннолетия, его так и не признали виновным.
— Она убила шестерых детей? — ахнул он. — Как? Нет-нет, не говорите, я и знать не хочу.
История попросту не укладывалась у него в голове. Неужели это все правда? А ведь он действительно читал об австрийской паре много лет назад, вдруг вспомнилось ему. Ребенок на цепи в собачьей конуре — это же про них? И еще что-то про барабанную сушилку.
— А Коринна? Девушка из «Пивной Ханнелоры» — она тоже резидент?
— Как я уже сказала, кроме персонала клиники и научной группы, все здесь резиденты. Химмельсталь — не клиника в привычном понимании. Это общество, в котором у каждого собственная роль. Коринна подает выпивку и выступает с песенками в пивной. Талантливая девушка. Она нравится вам?
— Так что она сделала?
Гизела замялась.
— Думаю, Макс этого не знал. Тогда и я не могу сообщить вам этого.
Внезапно Даниэля со страшной силой замутило, и какой-то момент он всерьез опасался, что его вырвет прямо на стол, однако ему всего лишь не хватало воздуха из-за участившегося пульса.
Врач обняла его за плечи.
— На вас слишком много всего навалилось, вам необходимо отдохнуть. Я вызову кого-нибудь, чтобы вам помогли добраться до палаты.
Гизела позвонила по телефону внутренней связи, потом помогла Даниэлю подняться и подала ему костыли.
— Вы ведь хотели что-то сказать про девушку, — заметила она напоследок, когда он уже поковылял к двери.
— Какую девушку?
Он обернулся, и взгляд его сам собой зацепился за вешалку, которую Гизеле, несомненно, подарил Том — а скорее всего, продал. Вырезанное лицо с выпученными глазами и раскрытым в немом крике ртом.
— На фотографиях, что я вам показывала. Вы ведь узнали ее, верно?
— Нет, — ответил Даниэль твердо. — Никогда не видел ее раньше.
Он соврал. На самом деле он узнал в ней девушку со снимка, что Макс прятал у себя под матрацем. Те же самые черты, те же увечья. Наверно, этот снимок сделали вместе с остальными.
32
— Итак, у кого какие мысли?
Изображение на белом экране погасло, и на мгновение конференц-зал погрузился во тьму. Гизела Оберманн нажала на кнопку, и шторы с шорохом разъехались в стороны. Она сощурилась на панорамное окно, словно в нем начали демонстрировать новый фильм, на этот раз не такой захватывающий, зато грандиозный.
— Первая запись сделана в моем кабинете третьего мая этого года. Вторая — четырнадцатого июля, — пояснила Гизела, отворачиваясь от пейзажа за окном. Такая вот голубизна неба над горами, исполненная свежести и почти прозрачная, почему-то всегда вызывала у нее жажду.
— Просто изумительно! — воскликнула Хедда Гейне. — Я понимаю, к чему вы клоните, доктор Оберманн. На вид один и тот же человек. В обоих случаях на нем даже куртка одинаковая. И тем не менее: личность совершенно другая!
— Язык тела и вправду отличается, — пробормотал доктор Пирс, просматривая свои записи.
Значительную часть своей жизни Филип Пирс провел за исследованиями и едва ли обладал какой-либо клинической практикой. Всегда спокойный, аккуратный и до крайности осторожный. Гизела совершенно не понимала, как ему вообще удается выкручиваться. Его исследования никто не подвергал сомнению, несмотря на их абсурдную дороговизну и мизерные результаты. Единственным возможным объяснением представлялось отсутствие у него естественных врагов. Слишком мягкий, чтобы испытывать желание впиться в него зубами. Исследователь вроде него вполне мог рассчитывать на пожизненное содержание в Химмельстале.
— Как вы могли заметить, мужчина на поздней записи называет себя Даниэлем, братом-близнецом Макса, — подчеркнула Гизела. — Весьма примечательно, что у него действительно имеется брат, хотя они и не близнецы, и не далее как три недели назад он его навещал.
Женщина средних лет, явно предпочитающая носить мужские прически и одежду, подняла указательный палец.
— Да, доктор Линц?
— Как давно он объявил себя Даниэлем?
— Брат навещал Макса три недели назад. Тогда, как он утверждает, они и поменялись местами.
— Вы встречались с его братом, доктор Оберманн?
— Нет. Как правило, мы не встречаемся с посетителями. Конечно же, его видел кое-кто из персонала. Они описывают его как лохматого бородача в очках, эдакого богемного типа. Когда он покидал клинику, на нем была шерстяная шапочка. Естественно, за бородой и шевелюрой черты разглядеть сложно, особенно с расстояния. Но никто из тех, с кем я разговаривала, не заметил какого-либо особого сходства.
— И у Макса нет никакого брата-близнеца, — вмешался Карл Фишер, кивнув на пустой экран. — Не стоит обращать внимания на его байки. Он просто врет. Устраивает представление. Хотя, не могу не признать, на этот раз весьма неплохое. Вот только наши резиденты всю жизнь практиковались во лжи и манипулировании. Это неотъемлемые составляющие их характера.
— Лично у меня ощущение, что дело тут не во лжи, — возразила Гизела Оберманн. — Я все больше склоняюсь к мысли, что наш клиент на самом деле считает себя другой личностью.
— Диссоциативное расстройство? Раздвоение личности? Вы об этом? — Хедда Гейне не сводила с нее пристального взгляда.
Гизела с готовностью кивнула.
— В данном случае речь идет не о переключении между различными личностями, — поспешила она пуститься в объяснения, заметив ухмылку доктора Фишера. — Я склонна проводить параллель с теми случаями, когда рассматриваемая личность оказывается в неразрешимой ситуации, не видит из нее никакого выхода. Но при этом ей уже невмоготу оставаться такой, какой она является. В итоге человек отбрасывает долги, семейные конфликты и позорные поступки и возрождается в другом месте совершенно иной личностью, свободной от воспоминаний о прежней жизни. Всем нам известно, сколь несчастен был Макс в Химмельстале. Он так и не достиг стадии принятия, сосредоточившись на какой-либо серьезной деятельности, как поступает большинство наших резидентов. И всем вам известно о его неустанных стараниях подкупить и обворожить нас, чтобы мы отпустили его. Равно как и о его отчаянной попытке побега через подземный водовод. И однажды какой-то своей частью — адекватной — он в конце концов осознает, что отсюда ему уже не выбраться. Он лишился свободы из-за себя самого — такого, какой он есть. Другая его часть тем не менее продолжает искать пути выхода. И вот в один прекрасный день он попросту сбегает от себя самого. В личность, которая ни за что не угодила бы в Химмельсталь. В личность миролюбивую, бескорыстную и законопослушную. Образец для нее несколько дней находился у него перед глазами, к тому же он знал этого человека с самого детства — это его родной брат. И когда брат уезжает, он воссоздает его образ и вбирает в себя его личность.
На лицах вокруг стола отображался весь спектр ожидавшихся ею эмоций: скептицизм, замешательство, заинтересованность, насмешка. Лишь доктор Калпак казался совершенно безучастным, просто сидел себе, потупив свои миндалевидные глаза. Гизела сосредоточила взгляд на самом благожелательном молодом мужчине — приглашенном исследователе, с которым не была лично знакома, — и добавила:
— Процесс это подсознательный, ни в коем случае не сознательный. Но он упростил его утверждением, будто его брат, который старше его на два года, на самом деле является близнецом.