Капитон очнулся. Тупая, давящая боль камнем навалилась на грудь. Он прокашлялся и попытался открыть глаза, но веки, распухшие от ударов, отказывались повиноваться. Голова гудела как церковный колокол; во рту чувствовался солоноватый привкус крови. Сквозь узкие щелки глаз он увидел перед собой черкеса в бараньей шапке. Абрек вытащил откуда-то сыромятный ремешок из трех помочей, коим обычно горцы стреножат своих лошадей, перевернул парня на бок, крепко связал ему руки за спиной и слегка приподнял, давая понять, что надо встать. Разбойник запрыгнул на лошадь; два его спутника посадили Капитона сзади и ремнем притянули к всаднику, чтобы пленник не свалился с седла. Кроме сына казачьего старшины, они схватили юную девушку и ее семилетнего брата, отправившегося без разрешения родителей в лес за ежевикой. Сестра кинулась на его поиски и тоже попала в руки басурман.
Всю ночь они ехали по полям, обходя почтовый тракт и пикеты. К утру, когда восход потушил звезды, партия позволила себе остановиться и дать лошадям кратковременный отдых.
Несмотря на выстроенные на правом берегу Кубани станицы и невзирая на устроенные между ними посты и разъезды, черкесы научились проникать вглубь территории кавказской области. Это происходило главным образом благодаря помощи родственных племен абазехов, сапсугов и натухайцев, объявивших русским войскам газават – священную войну против иноверцев. Абреки, величавшие себя «гаджерет», проводили мимо пограничных дозоров группы разбойников, именуемых партиями.
Их экипировка позволяла совершать ночные вылазки без лишнего шума. Горское седло никогда не натирало лошади спину, независимо от пройденного пути. Винтовка покоилась в бурочном чехле, расположенном за спиной таким образом, что быстро выхватить ружье не составляло труда. Джигит легко перезаряжал оружие на скаку и вел огонь. Его шашка, острая как бритва, предназначалась только для удара. Деревянные ножны были обтянуты сафьяном. Каждый наездник имел и дополнительное вооружение – два пистолета за поясом и широкий, часто отделанный серебром кинжал. Патроны хранились в кожаных гнездах на груди. На поясе – сумка с приспособлениями для чистки ружья.
Капитон обратил внимание на то, с какой любовью относились черкесы к лошадям. Они не били их ногайками, а погоняли щелчками тоненькой плети с кожаной лопаточкой на конце. Юноша припомнил рассказ отца о том, как воевали горцы: на неприятеля наездник обычно скакал с нагайкой в руке и лишь за двадцать-тридцать шагов выхватывал ружье и делал выстрел, затем бросал его через плечо и, вытащив шашку, рубился лихо, поворотив лошадь назад, перезаряжал оружие на скаку и снова стрелял. Черкесы никогда не сдавались врагу. Зачастую, видя безвыходность положения, они убивали своих преданных лошадей, залегали за ними с винтовкой на присошках (палочках из прочного дерева) и отстреливались до последнего патрона. Когда порох заканчивался, горец ломал ружье и шашку и, оставшись с одним кинжалом, бросался в последнюю атаку, стремясь погибнуть в бою. Казаки абреков в плен обычно не брали, как, впрочем, и они казаков.
Старшим в партии был Джамал – тот самый, что стягивал руки Капитону. Весь день они крались узкими балками и пережидали проход казачьих разъездов в поросших кустарником ложбинах и редких рощицах. Как только появлялся казачий патруль, Джамал приказывал всем спуститься в низину вместе с лошадьми. Он прикладывал палец к губам и проводил ладонью по горлу, давая понять, что ждет пленников, если они начнут звать на помощь. Судя по его недовольному лицу, он был очень раздосадован этим набегом. Капитон застрелил одного и утопил в жидкой трясине еще двух наездников. Потерять стольких верных джигитов из-за одного мальчишки – непростительная оплошность, а по правде говоря, стыд и срам для такого опытного воина, каким был Джамал.
От вонючей спины всадника тошнило, а руки, заведенные назад, будто вывернутые на дыбе, совсем затекли. Русанову казалось, что он чувствует каждую ноющую косточку и каждый ломящий нестерпимой болью хрящик. Разбитые губы потрескались от жажды, а язык будто прилип к небу. Когда становилось совсем невыносимо и хотелось взвыть от боли, он вспоминал отца, его мужественное и спокойное лицо и тотчас же наполнялся отвагой и терпением: парень расправлял грудь и пробовал шевелить пальцами. На некоторое время это приносило облегчение. Капитон старался запомнить дорогу, примечая все, что могло ему в этом помочь: сожженный молнией ствол одинокого дуба, огромный валун у подножия кургана или волчью нору на каменистом склоне отлогой возвышенности.
Впереди него вместе с сестрой ехал Семен – маленький любитель лесных ягод. Устав плакать, он размазывал по грязному лицу слезы и крутил головой во все стороны, рассматривая пробегающих мимо еще не пуганных молодых зайцев и лисиц. Любаша, так мальчик называл сестру, все время гладила брата по голове и, как могла, успокаивала, едва сдерживаясь, чтобы самой не разрыдаться.
Через Кубань партия переправлялась ночью, потому что днем берег реки охранялся цепью казаков, выставленных по окрестным курганам. Когда опасный участок пути был пройден, Джамал разрешил сделать кратковременный привал. Он достал из висевшей на поясе кожаной сумки кресало (служащее также отверткой), кремень и трут. Из деревянного патрона, вставленного на груди, он вытащил серную нить и кусок смолистого дерева. Рукоять плети и конец шашки у горца всегда обмотаны вощеной бумажной материей, позволяющей делать из нее свечу. Развели огонь. Капитона, как и остальных, ссадили с лошади, освободили руки, но, спутав ноги, оставили греться у костра. Ужин пленников и их похитителей состоял из сухого чурека и нескольких глотков воды из тулука – емкости, сшитой из козьей шкуры. Выставив одного караульного, Джамал завернулся в бурку и заснул.
С первыми лучами солнца партия вновь тронулась в путь. Постепенно холмы стали сменяться горами с зарослями красного шиповника, боярышника и тамариска, окруженного зелеными пятнами каперсов – любимого прибежища змей. Между серыми расщелинами мелькали чешуйчатые спины агам – гигантских ящериц, живущих в скалах. На нагретых солнцем камнях застыли фаланги и скорпионы. С невысокого отлогого обрыва пытался взмыть в небо молодой орел, но, несмотря на частые взмахи крыльев, безуспешно планировал вниз. Когда солнце отправилось на покой, черкесы остановились на ночлег. Они дали Капитону бронзовый котелок, воды и немного проса. На разведенном костре он сварил похлебку, которая стала для пленников единственной пищей за целые сутки. Постелью для них был нарубленный тамариск, а вместо одеяла – тлеющий костер. На черном, как фартук кузнеца, небе вспыхнули звезды, и горы покорно заснули под властью тьмы.
Весь следующий день они безостановочно шли вперед, и теперь дорога уже лежала по непроходимому вековому горному лесу. Дуб, клен, вяз и карагач царствовали здесь и казались нетронутыми от самого сотворения мира. Подъемы становились теперь много круче, а каменистые ущелья все больше напоминали бутылочные горловины. Ступив на родную каменистую почву, разбойники стали чувствовать себя значительно свободней и переговаривались друг с другом уже не шепотом, а вполголоса. Но, несмотря на это, они не теряли бдительности и, завидев испуганных кем-то птиц, останавливались, провожая их внимательным взглядом. Жители скалистых вершин запросто определяли по полету и поведению пернатых приближение человека или зверя. Выросшие среди девственных лесов, они легко читали природную книгу своего края. Поднявшись по извилистой тропе на небольшую лужайку, первый из черкесов сделал знак рукой, показывая остальным, что надо остановиться. Прямо перед ними у водопада пасся адомбей – зубр огромной величины. Опытный охотник уже вскинул ружье, но Джамал остановил его. Видимо, он не хотел, чтобы выстрел, усиленный горным эхом, привлек ненужное внимание. Огромный бык повернулся, посмотрел на людей и величественно проследовал в лесную чащу. Это подтверждало догадку Русанова, что черкесы идут по территории другого племени.
На исходе дня партия вошла в горный аул. О его приближении говорил рваный лай чабанских собак. Минуя старое мусульманское кладбище, они вошли в селение. Все время, пока их вели по дороге, за ними бежала стайка галдящих мальчишек, возвещавших своим криком, что ведут русских. Вскоре стало понятно, что пленников хотят разлучить.
Перед тем как расстаться, девушка взяла Капитона за руку и, проглотив слезу, почти безгласно вымолвила:
– Не бросай Семена. Помоги ему, если сможешь.
– Я все равно отомщу им, – успел крикнуть юноша и почувствовал, как в груди бешено заколотилось сердце, будто в сети птицелова угодила горлинка.
Любу куда-то увели, а Капитону развязали руки и закрыли в одном сарае вместе с мальчиком. Потеряв из вида сестру, Семен беспрерывно плакал, и никакие уговоры на него не действовали.
Взвизгнула дощатая дверь, и девочка лет десяти, облаченная в горский наряд, поставила у самого порога медный кувшин и два куска лепешки на досточке. Изголодавшийся за длинную дорогу ребенок быстро съел свою долю и с завистью смотрел, как его старший друг растягивает удовольствие. Не в силах выдержать взгляд малыша, Капитон отдал ему чурек. Наевшись, маленький пленник свернулся калачиком и уснул на кукурузной соломе.
Через щель рассохшихся досок сын казачьего старшины увидел, как в сарай, в котором закрыли девушку, вошла похожая на злую ведьму старуха.
Рассматривая черкесское подворье, пленный юноша заметил, что оно разительно отличалось от казачьего. Его занимали три небольшие сакли: общий дом, жилище для женщин и кунацкая – для гостей. Тут же располагались легкие загоны для скота из высоких жердей. Каменистая почва – своеобразная природная плитка – покрывала площадку перед входом. Несмотря на дождь, грязи вокруг не было.
С раннего утра надрывно лаяли чабанские псы, и стало ясно, что прибыли какие-то знатные гости. Русанов снова приник к двери и увидел, как из другого сарая вывели Любу. Рядом с нею стояла все та же мерзкая бабка с крючковатым носом. Джамал что-то говорил вполголоса, а старуха часто кивала головой. Двое незнакомых мужчин обступили девушку. Главным среди них был толстый бородатый турок в красной куртке, в шароварах, тюрбане, с выпученными лягушачьими глазами, одутловатым лицом и бородавками, рассыпанными по всему носу и очень напоминавшими разжиревших мух. Казалось, что сам Аллах наказал его уродливой внешностью за прегрешения предков. Он ходил вокруг пленницы, качал головой, цокал языком, вскидывая иногда руки к небу. И без переводчика было понятно – приехали перекупщики за «живым товаром».
Басурманский толмач по-русски изъяснялся без акцента. Он задавал казачке какие-то вопросы, после которых девушка стыдливо опускала глаза и заливалась густой краской. Прислушавшись, Капитон понял, что речь идет о ее девственности. Судя по всему, бабка по приказанию Джамала накануне лично убедилась в ее невинности и потому цена пленницы сегодня утром значительно увеличилась, отчего возмущению турка не было предела. Он тряс перед глазами горца каким-то свитком. Как выяснилось, это был специальный патент, выданный ему великим визирем. Айдын-бей – так звали чужестранца – давно промышлял в черкесских аулах, покупая красавиц для гаремов. Юные черкешенки и казачки – самый желанный товар для торговца красотой. И если русские попадали в одалиски насильно, то черкешенки по собственной воле соглашались стать многочисленными женами высокочтимых вельмож блистательной Порты. И в этом они не видели ничего постыдного. Турки и черкесы – единоверцы и союзники против кровного врага – России. По мусульманским обычаям девушка выдается замуж за калым, то есть выкуп, выплачиваемый ее отцу или тому человеку, который ее воспитывал. Именно поэтому многие из черкешенок сами мечтали избавиться от ужасающей бедности и пожить в роскоши, попав если уж не в сераль самого султана, то хотя бы в покои великого визиря или гарем состоятельного паши, где им без особого труда удавалось занимать привилегированное положение. Продавать черкесы могли только пленниц, да и то – покупателям-мусульманам. Представить, что горец отдаст черкешенку «гяурам», было невозможно. Известны случаи, когда абреки убивали землячек, боясь, что они окажутся в руках презренных «свиноедов» и тем самым будут осквернены.
Другим желанным товаром для развращенных последователей Магомета были красивые мальчики. Их принудительно оскопляли, и только после этого они становились товаром. На рынках такие рабы стоили уже вдвое дороже обычных, ведь столь болезненные операции могли перенести далеко не все. Выжившие переходили в разряд гаремных евнухов. Часть детей предназначалась для противоестественных плотских утех и содержалась в домах великосветских вельмож не только в Турции, но и в Египте, Алжире и Марокко. И лишь небольшое количество малышей отдавалось в знатные турецкие семьи, где они принимали ислам и получали духовное образование. Многие из них становились потом довольно известными государственными и религиозными деятелями, но таких примеров было очень мало.
Торг тем временем продолжался, и вскоре из сарая вывели Капитона и Семена. Завидев сестру, мальчик кинулся к ней. Люба прижала братишку к себе и разрыдалась. Недовольный женскими слезами Джамал что-то крикнул старухе, и та, схватив ребенка, увела его. Указав на Капитона, черкес стал о чем-то рассказывать турку, и тот оценивающе, будто выбирая жеребца, начал разглядывать юного казака. Он хотел потрогать его мускулы, но встретился с таким уничтожающим взглядом, что тотчас же отдернул руку назад, словно боясь обжечься.
– Шейтан! – вскричал Айдын-бей и разразился длинной тирадой. К Русанову приблизился переводчик:
– Мой господин считает, что в тебе поселился дьявол и ты готов прикончить любого из нас при первой же возможности… поэтому тебя проще убить, чем везти на невольничий рынок в Анапу. К тому же, как сказал твой хозяин, ты уже отправил к Аллаху трех его джигитов… Если бы ты родился в горах, то с тебя мог бы получиться хороший абрек! Но послушай, парень, мой тебе совет, – заговорил бородатый толмач благожелательным тоном, – прими ислам, и тогда ты не только сохранишь жизнь, но и заживешь безбедно… В Египте набирают гвардию в отряды мамлюков. Там нужны крепкие юноши. Соглашайся, я ведь тебе добра желаю!
– А ты из наших? – Капитон уставился на доброжелателя и, не получив ответа, добавил: – Поступил лопух на службу к заднице… ну и как? Нравится?
Переводчик с обиженным видом обратился к Джамалу, и тот неожиданно выхватил плетку и принялся стегать юношу. Удары сыпались один за другим, и казалось, им не будет конца… «Только бы не высекли глаза», – сверлила казака одна и та же мысль. Он стоял на месте не шелохнувшись, пока не потерял сознание.
Семена и Любашу Айдын-бей увез в тот же день. Капитон остался. Два дня он пролежал на животе, не в силах пошевелиться. Его спина представляла кровавое, испещренное ранами месиво. На третий день в аул пригнали захваченных юношей разных национальностей, закованных в деревянные колодки: русские, грузины, татары, армяне и ногайцы. За ними привели пленных солдат. Уставшие, грязные, голодные, но не сломленные православные воины шли друг за другом, соединенные одной длинной цепью. Капитона заковали и присоединили к общей массе. Утром длинную вереницу невольников погнали через перевал. Минуло пять дней, и показалось море, но до него добрались немногие счастливцы. Среди них оказался и Русанов.
Весь восточный берег Черного моря был населен двумя совершенно разными племенами: от Анапы до реки Саше жили натухайцы, хегаки и шапсуги, в сущности являющиеся все теми же черкесами, а от Саше до устья Ингура морской берег занимали абазинцы, именующеи себя «абсасуа». Несмотря на то что невольников вели по землям родственных народов, все равно за проход по их территории одни горцы платили дань другим. Бывало, что разбойники одного черкесского племени захватывали горцев соседнего аула и продавали в рабство. И могло статься так, что абрек, полонивший русского землепашца и поменявший его на порох и соль, на другой день оказывался рядом с ним и тоже гремел колодками. Дикие народы – странные обычаи.