Том Эгеланн
Хранители Завета
Египетский анх
Руна Т – тюр
Христианский крест
Пентаграмма
И умер там Моисей, раб Господень, в земле Моавитской,
по слову Господа. И погребен в долине в земле Моавитской,
против Веф-фегора, и никто не знает места погребения его даже до сего дня.
Склеп мой открыт, и солнечные лучи падают в темноту.
Взгляд Хоруса делает меня святым, а Осирис,
который благословенно живет после смерти, обнимает меня.
Торе Пёс вошел туда, где было тело короля Олафа, и стал хлопотать над ним, уложил и распрямил его и прикрыл тканью.
И когда вытер кровь с его лица, то увидел,
что лицо короля прекрасно, щеки румяны, как будто тот спал,
а лицо даже яснее, чем при жизни.
Пролог
Один только шаг между мною и смертью.
Потому и премудрость Божия сказала:
пошлю к ним пророков и Апостолов;
И из них одних убьют, а других изгонят.
Египет
1360 год до Рождества Христова
Медленно поднес он чашу с ядом к своим губам.
Ниже дворца сквозь марево с трудом просматривались мерцающие волны Нила. На ясном небе полыхало солнце, словно котел с кипящей медью. Вдали, над пустыней, дрожащая дымка пыли образовала серо-коричневый купол.
Струйками по шее и спине сбегал пот, песок прилип к коже и образовал на ней корку.
Хотя яд смешали с медом и вином, напиток от этого не потерял своего вяжуще-горьковатого вкуса. Ему предложили самому сделать выбор, как умереть. И теперь они окружили его – визири, жрецы, чиновники и генералы – и ждали, когда он опустошит чашу. Не было только фараона и царицы. Но они и не собирались приходить.
Белый голубь промелькнул мимо окна и быстро полетел к солнцу. Проводив голубя взглядом, он поднес чашу к губам и осушил ее.
Древнеисландский пергамент
1050 год
(В 1240 году включен в состав «Кодекса Снорри»)
Берегись, читающий эти тайные руны. Муки Дуата[1], Хеля[2] и Ада ждут того, кто без позволения раскроет загадки этих знаков.
Избранником являешься ты, охраняющий тайну ценой своей чести и жизни. Твои божественные покровители Осирис[3], Один[4] и Христос наблюдают за каждым твоим шагом. Слава тебе, Амон[5]!
Норвегия
1070 год
Старый викинг закашлялся и посмотрел в оконце своей холодной монастырской кельи на склоне горы. Со стороны океана надвигался туман, но он его не замечал. У воды среди камней и выброшенных на берег водорослей чайки устроили крик, окружив гниющие останки туши тюленя.
Он откашлялся, обхватил негнущимися от подагры пальцами перо и написал:
О́дин, дай мне силы.
Руки мои дрожат. Скрюченные пальцы больше похожи на когти орла. Ногти заострились и обломались. Из груди моей вместо дыхания вырываются свист и хрипы. Глаза, которые когда-то могли разглядеть сарыча в поднебесье или корабль на самом краю горизонта с верхушки мачты, теперь застил вечный туман. Только наклонив лицо к пергаменту, так что отчетливо слышен скрип пера по хорошо выделанной коже и ощущается запах дубильной кислоты, смешанный с моим собственным дыханием, я, хоть и с трудом, различаю слабый след чернил. Но это неизбежно, когда медленно приближаешься к позорной смерти.
Браге, дай мне силы запечатлеть мои воспоминания на выбеленном пергаменте. Больше сорока лет прошло с того дня, когда моему повелителю и королю – человеку, которого называют теперь Óláfr hinn helgi, Олаф Святой, – нанесли удар мечом в битве при Стиклестаде[6]. Я был его оруженосцем и другом. Он так и стоит у меня перед глазами, бесстрашный и твердый в вере, а Кальв наносит ему смертельный удар. Он нашел своего Бога, мой король.
Чтобы не перечить моему господину, я принял крещение во имя Иисуса Христа. Однако втайне, как и встарь, поклонялся богам, доставшимся мне от предков. Я так и не осмелился признаться Олафу, что изменял вере. Оставаясь наедине с собой, я молился О́дину и Тору, Бальдру и Браги, Фрею и богине Фрейе[7]. Мои боги помогали мне всю мою жизнь. А что сделал Иисус Христос для моего короля? Где был Бог, которого они называли Всемогущим, когда Олаф сражался за Него при Стиклестаде? Мои же боги сохранили мне жизнь и позволили дожить до возраста, когда тщедушное бренное тело почти рассыпается на куски, внутренности сгнили, а мясо отваливается от костей. Никогда Валгалла[8] не распахивала предо мной своих врат. Почему мне не было позволено умереть в битве? С того самого дня, как мы с Олафом, тогда еще два молокососа, отправились в свой первый поход викингов, я не раз смотрел смерти в глаза в чужих краях. Но валькирии никогда не останавливали на мне свой выбор. Я еще чувствую жажду крови и помню ярость, которая вскипала во мне каждый раз при приближении к чужому берегу, ужас в глазах противника, вздымающиеся груди и обнаженные бедра женщин, над которыми мы надругались. Мы бились храбро – так, как нас учили отцы и деды. Сколько человек мы убили? Больше, чем пальцев на руках у тысячи человек. Я и сейчас вижу перед собой взгляд тех воинов, которых я разрубал во имя короля Олафа. Мы брали в плен мужчин и женщин, которых потом продавали как невольников и наложниц. Поджигали дома и, уходя, оставляли деревни в руинах. Таков был обычай.
Незадолго до смерти Олаф почувствовал угрызения совести. Он молил своего Бога о прощении. Его Бог не уважал приносящие славу битвы. Если приверженцы этого Бога складывали молитвенно свои руки и шептали волшебные слова, то Он прощал им грехи, которые их мучили. Но только если они поклонялись Ему. Какое лицемерие! Я никогда не мог понять этого Бога и Его Божественного Сына. Поэтому я по-прежнему приносил жертвы О́дину и Тору. И еще Браге, богу поэзии и искусства скальдов[9]. Меня называли скальд Бард. Ни одно из моих скальдических стихотворений не записано. Мои лучшие стихи живут в устах других людей.
В вырубленном в скале монастыре, где я живу уже почти двадцать лет, ко мне относятся как к святому. Раз уж я был близок и к королю, и к египтянину Асиму, то здесь думают, что часть их святости перешла на меня. Теперь оба покоятся в тайной гробнице Асима вместе с сокровищами и древними свитками, которые мог прочитать только Асим.
Двадцать пять лет миновало с той поры, когда мы были молодыми, до дня, когда жизнь покинула Олафа Святого под палящим июньским солнцем в битве под Стиклестадом, и все эти годы я был его верным спутником. Сейчас я стар. Сижу здесь и записываю на самом лучшем пергаменте, какой только можно получить в этом монастыре, острым пером и лучшими чернилами тайну, оставшуюся от той жизни, которую я провел вместе с моим королем. Перед смертью я должен рассказать историю о походе воинов в царство солнца, к храму чужих богов.
Старик еще раз выглянул за оконце. Туман полностью окутал монастырь. Чайки затихли. Затем снова посмотрел на написанное. Руны заполняли белый пергамент симметричными рядами. Он с трудом поднялся и побрел к оконцу, опустил руки на подоконник и погрузился в воспоминания. Терпкий соленый воздух моря и ветра всегда наводил его на мысли о годах юности, когда он стоял на носу корабля викингов «Морской орел» рядом с королем Олафом. Волосы трепетали на ветру, а взгляд был направлен в сторону неведомых стран.
Руническая надпись
церковь Урнес
Ватикан
1128 год
Лицо кардинала Бенедиктуса Секундуса казалось мертвенно-бледным в мелькании света от коптящего жирового светильника. Положив перед собой на стол пачку листов пергамента, он стал сверлить архивариуса взглядом:
– Почему об этом тексте мне стало известно только сегодня?
– Ваше Преосвященство, этот коптский документ был среди бесчисленного количества прочих, которые Ватикан конфисковал более ста лет назад. С тех пор они лежали нетронутыми в архиве. Пока префект Сканнабекки не приказал произвести разборку и составить их опись. Этот документ лишь один из многих, которые нам недавно перевели. Мы даже не подозревали… – Архивариус замолк, с испугом перевел взгляд с кардинала на стоявшего в темном углу Клеменса де Фиески, рыцаря из ближайшего окружения папы, и закончил: – …о характере этого текста.
– Кто записал текст на коптском?
– Один египтянин, Ваше Преосвященство…
– Нетрудно догадаться.
– …некий жрец…
– Хм!
– …по имени Асим.
– И где же оригинал?
– Насколько нам известно, папирус находится в… э-э-э… Норвегии.
Взгляд кардинала затуманился.
– Noruega, – повторил архивариус. – Это снежная страна. Далеко на севере.
– Noruega. – Кардинал взял себя в руки, чтобы скрыть свой гнев. – Каким образом собрание священных текстов могло оказаться там, у этих… варваров?
– Это нам неизвестно, – прошептал архивариус.
– Мне, видимо, нет нужды говорить, насколько важно для Ватикана вернуть оригинал?
– Поэтому-то я и пригласил вас сюда, Ваше Преосвященство.
Кардинал повернулся к Клеменсу де Фиески:
– Я хочу, чтобы ты отправился туда и нашел оригинал! В этой самой стране… Noruega.
Клеменс де Фиески вышел из тени и слегка поклонился.
– Ваше Преосвященство, – вмешался архивариус и, перелистав листы пергамента, нашел нужный, – информация египтянина дает лишь очень приблизительное…
– Найди его! – прервал его кардинал, продолжая смотреть на де Фиески. – И привези сюда.
– Ваше Преосвященство! – отозвался де Фиески и еще раз поклонился.
Пламя светильника затрепетало от взмаха его плаща. Они услышали затихавшие шаги и затем звук закрывшейся двери.
– Де Фиески должен найти оригинал! – воскликнул кардинал, обращаясь больше к себе, нежели к архивариусу. – Если манускрипт попадет в чужие руки…
– Этого не должно случиться.
– Ни слова! Ни одному человеку! – Кардинал обвел взглядом зал с многочисленными полками, на которых громоздились свернутые в трубки пергаменты, манускрипты, документы, письма и карты, и затем сложил в молитве руки. – Господи, помоги нам найти этот папирус, – прошептал он и оставил архивариуса трястись от страха под светом чадящего жирового светильника.
Надпись на могиле
монастырь Люсе
1146 год
Из «Кодекса Снорри»
1240 год
Досточтимый ХРАНИТЕЛЬ
который истолкует загадки рун
Ты сможешь найти рунический камень
в последней могиле у рунической розы
где покоится епископ Рудольф
Исландия
1241 год
В ту ночь, когда его пришли убивать, он долго стоял в своем дворе и смотрел на звезды. Что-то тревожило его. Некое предчувствие. Он поежился от холодного северного ветра. Перед этим он больше часа просидел в теплой воде купальни возле своего дома, потом вытерся, оделся. Над крышей дома он видел луну, колеблющуюся из-за пара, который поднимался от купальни. Он запустил пальцы в седую бороду и ткнул ногой пожелтевшую траву. Он никак не мог понять, отчего на душе у него скребли кошки. Ему еще так много нужно сделать! Годы его не тяготили, совсем нет. Он был здоров и подвижен, как теленок. М-да. По небу пронеслась падающая звезда. «Вот как, – подумал он, – это предзнаменование?» Он вдохнул в легкие холодный воздух и затаил дыхание. Где-то залаяла собака. В конюшне заржала лошадь.
Потом мир опять замер.
– Да-да, – прошептал он, – да-да-да.
Он вошел в дом и стал подниматься по лестнице, седьмая ступенька всегда скрипела. Закрыв за собой дверь спальни, он тяжело опустился на кровать поверх меха, который служанка недавно чистила. Так он и заснул одетый, прислонившись головой к необструганной доске стены.
Ржание лошадей.
Громкие крики.
С треском и грохотом распахиваются ворота.
Кто-то выкрикивает имя. Его имя.
Эти звуки вплелись в его сновидение. Ресницы задрожали. И внезапно он совершенно проснулся. Одним движением поднялся, ухватился за стойку кровати, чтобы не упасть. Снаружи доносились шум и крики. Он посмотрел в оконце и во дворе увидел мужчин в полном вооружении, с факелами в руках. Среди них можно было угадать освещенного мигающим светом факелов Гиссура. Он замер. Гиссур! В минуту слабости он дал позволение своей дочери Ингебьорг выйти замуж за этого негодяя! Пусть так вышло, ну и что? Гиссур… Неужели именно этот червячок грыз его? Он враждовал с Гиссуром. Но чтобы вот так? Хотя если говорить честно, то ничего другого нельзя было и ожидать от мерзавца, который всеми силами пытается выслужиться перед норвежским королем.
Сердце сильно забилось, но он не хотел признаваться, что боится. «Не может же смерть прийти в такую ночь, – подумал он, – в эту мирную звездную ночь».
Он открыл комод и покопался в вещах, нашел секретный механизм тайного отделения. Замочек щелкнул. Рука обхватила трубку. Никогда и ни за что этот пергамент не должен попасть в руки Гиссура и бесчестного норвежского короля. Он сунул трубку себе под рубаху, незаметно пробрался по узкой лестнице, выбежал в переулок за домами и поспешил к священнику Арнбьорну.
Старик сидел на кровати, подтянув одеяло до подбородка, и смотрел на него широко раскрытыми испуганными глазами. Он облегченно вздохнул, когда в полумраке признал хавдинга[10].
– Кто там?..
– Гиссур и его люди!
– Гиссур?! – Священник перекрестился и сполз с кровати на пол. – Спрячься! Я знаю где! В погребах. Там есть каморка.