8
Мне хотелось проследить за Эрнесто — странно было даже подумать, каких глупостей может натворить этот человек за ближайшие четыре часа. Но тотчас в голову мне пришла идея получше: сходить к нему на работу. Я открыла шкаф и стала раздумывать, что бы надеть. Мне следует хорошо выглядеть. Но и не привлекать к себе особого внимания — нельзя забывать, что речь идет об убийстве. И все никак не могла выбрать. Все-таки это был особенный случай. Невозможно появиться в офисе мужа в джинсах и кроссовках. Даже в фирменных. Это вопрос имиджа. Нужно соответствовать сложившемуся у остальных в головах образу жены начальника. А жена Перейры для них — не какая-нибудь толстуха с пузом и валиками на боках. В этом-то я уверена. Мой муж всегда очень хорошо выглядит, он сочетает цвет галстука с цветом носков и готов убить меня, если на его рубашке найдется хоть одна складочка, а ботинки не начищены до блеска. Он всегда обращает внимание на детали.
Я выбрала костюмчик песочного цвета, элегантный, но скромный, я купила его на регистрацию брака одной своей подруги. Думаю, больше ни разу и не надевала. Мы живем в фешенебельном районе, каждый дом с садом и бассейном, так что шелковые платья и шпильки тут носить не будешь. Не говоря уже о чулках. В них невозможно поливать газон или подстригать кусты. Так что мы одеваемся в элегантном спортивном стиле: превосходные брюки, превосходная блузка, жилетик, иногда блейзер или пашмина. И элегантные аксессуары, которые помогают завершить образ.
Хотелось бы мне, чтобы мама меня сейчас увидела. Ей никогда не нравится, как я одеваюсь. То говорит, что одежда плохо на мне сидит, то цвет не идет. А сама всегда выглядит так безвкусно, так нелепо. В девять утра надевает на себя вечерний наряд, очень ярко красится, от нее разит духами. А ведь ей уже почти семьдесят. Мне кажется, она завела такой обычай с тех пор, когда все еще ждала, что папа однажды вернется. Бедная моя мама! Я однажды сказала ей об этом, а она залепила мне пощечину.
Девушка в приемной узнала меня прежде, чем я назвала свое имя, и очень удивилась моему появлению. Я обычно не хожу на работу к Эрнесто, не вмешиваюсь в его дела.
— Ваш муж еще не приехал, сеньора, — сказала она.
— Да, я знаю, он как раз просил меня передать, что не появится раньше полудня, мне нужно подняться наверх и сказать это его секретарше.
— Она пока еще тоже не пришла.
«И не придет», — добавила я про себя и вдруг ощутила легкое чувство вины за такие неподобающие мысли.
— Подожду наверху, мне нужно передать ей сообщение, — сказала я.
На этом наш разговор прекратился, и я поднялась в офис Эрнесто. Там никого не было. Эрнесто вечно жалуется, что раньше девяти никто не приходит. Для того чтобы осуществить свой план, у меня было полчаса. Я проверила все ящики стола Эрнесто. В этот раз я не обнаружила ничего. «Молодчина, Эрнестито, хоть тут ты не сплоховал!» Затем я обыскала и ее письменный стол. Тоже ничего. «Что за аккуратные детки!» — подумала я. Но, зная характер Твоей, которая пишет записочки с красными сердечками и дарит напоминания о любовных утехах, я не могла быть спокойной до конца. Не исключено, что у нее хранится какая-нибудь видеокассета, фотография, стринги (дома он обычно носил боксеры, а с ней — кто знает), медвежонок с дурацкой надписью («Дай мне твоего меда» или что-нибудь в этом роде) или стихи. Не знаю, что угодно. У этой женщины должно быть что-нибудь. В ее письменном столе имелся маленький ящичек, запертый на ключ. Я вынула его, это легко, чуть-чуть терпения — и такие ящички открываются. А терпения мне хватает. Даже с избытком.
Ничего, немного денег, немного чеков, которые можно предъявить к оплате. Очень много ключей. Это меня заинтересовало — каждый ключ со своим ярлычком. Действительно ценная секретарша. «Кабинет сеньора Эрнесто». «Сеньор Эрнесто», вот ведь стерва какая! «Приемная», «Служебный вход», «Главный вход», «Переговорная». «Копия Авельянеда» — два разных ключа на одном кольце. Я сжала эти ключи в руке, раздумывая.
С ее собственного телефона я позвонила в отдел персонала. Я представилась — почему бы нет? — и сказала, что у меня срочное сообщение от моего мужа для Твоей. Конечно же я назвала ее Алисией. «И так как ее нет на месте, то мне нужен номер ее домашнего телефона и, если возможно, адрес, чтобы передать папку с бумагами». Должно быть, моего мужа на работе очень уважают, или в отделе персонала сидят круглые идиоты, потому что мне немедленно выдали эту информацию, не задавая больше никаких вопросов. Авельянеда, 345, 5-й этаж «В». Больше не потребовалось подсказок, чтобы догадаться, что означают слова «копия Авельянеда».
У меня удачный день, я и не думала, что мне так легко удастся открыть двери дома Твоей. Благословение небес. И не просто благословение, а знак. Кто-то там, наверху, хочет, чтобы я обыскала эту квартиру раньше, чем туда нагрянет полиция.
Спускаясь по лестнице, я просто сияла. Я была счастлива. «Ликовала» — вот правильное слово. Никогда бы не подумала, что посещение офиса моего мужа так плодотворно скажется на наших планах. Наших, Эрнесто и моих, хотя Эрнесто тут пока что не при делах. Широко улыбаясь, я попрощалась с девушкой в приемной. Затем взглянула на стеклянную дверь офиса и украдкой подмигнула сама себе.
Двигаясь к выходу, я поигрывала связкой ключей в кармане пиджака песочного цвета.
9
— Кто тебя прислал?
— Кузина подруги.
— Она лечилась у нас?
— Не знаю. Она мне не сказала.
— Как ее зовут?
— Белен Агирре.
— А, да. Ты, мамочка моя, знаешь, как это делается?
— Ну, да, более-менее.
— На каком ты сроке?
— Не знаю.
— Когда была последняя менструация?
— Я точно не помню.
— Попробуй вспомнить, это самое важное.
— Ну… два месяца назад, где-то так.
— Ладно, если не тянуть с этим, то можем тебя почистить вакуумной аспирацией.
— Что это?
— Это, мамочка, когда все вытягивается через трубочку, такую малюсенькую, что ты даже ее не почувствуешь. Ее вставляют, отсасывают, и все выходит. Никаких швов, ничего.
— …
— И будешь чистенькая-чистенькая.
— …
— Тебе плохо?
— Болит желудок.
— А, успокойся, это нормальнее некуда. Скоро пройдет. Договоримся о дате, затем два дня для отдыха и восстановления, и все будет шито-крыто. Станешь как новенькая, жить нормально.
— По мне это будет заметно?
— Что именно?
— То, что мы собираемся сделать.
— Что это по тебе заметят, мы же и делать-то ничего не собираемся!
— …
— Если ты, мамочка моя, не хочешь, чтобы кто-то об этом узнал, то никто и не узнает, ага?
— Да.
— Я тебе выпишу рецепт на необходимый препарат. Антибиотики на потом, а накануне тебе нужно принять валиум, чтобы хорошенько расслабиться, ага? От него тебя может немного пошатывать. Тебя кто-нибудь проводит сюда?
— Не знаю.
— Ладно, я советую, чтобы ты пришла не одна, а с кем-нибудь, кому доверяешь, с подругой, ну не знаю, тебе виднее. Потому что после валиума и до анестезии у тебя будет немного кружиться голова, и не стоит тебе, мамочка моя, ходить по улице в одиночку.
— Ладно.
— Хочешь задать мне какой-нибудь вопрос?
— Нет.
— Тогда поговорим о вознаграждении. Это обойдется тебе в две тысячи песо. Принесешь их мне наличными, ведь мы не работаем с банковскими счетами, ага? Песо или доллары, все равно.
— …
— Деньги-то, мамочка, у тебя есть?
— Да-да, есть.
— Ладно, ну что, назначим дату сейчас? Тебе подходит десятое июля?
— Нет, мы как раз в тот день уезжаем в выпускное путешествие.
— Так сколько тебе лет, мамочка?
— Девятнадцать.
— Точно?
— Да. Я оставалась на второй год.
— Потому что, знаешь, мы не принимаем несовершеннолетних, если они приходят без взрослых.
— Мне девятнадцать.
— На этот счет у нас строгие правила, проблем нам не нужно.
— Говорю же, я совершеннолетняя.
— Ладно, мамочка, только в день операции принесешь мне документ, ага?
— Ладно.
— Как лучше, до или после твоего путешествия?
— После.
— Слушай, мы не можем сильно затягивать с этим, потому что… Ты когда возвращаешься?
— Восемнадцатого.
— Восемнадцатое — это воскресенье. Понедельник у нас весь занят. Вторник, двадцатое, тебе подходит?
— Да.
— Значит, во вторник, двадцатого, в десять утра.
— Ладно, придется мне пропустить колледж.
— Ну, мамочка, смотри не перепутай.
— …
— Так я тебя записываю на вторник, двадцатое?
— Да.
— Ладно, жду тебя во вторник, двадцатого, в десять утра. Не забудь, что платить нужно наличными, и документ, пожалуйста.
— …
— Вот тебе рецепт на валиум.
— Да.
— Пока, мамочка.
— Пока.
— Удачного путешествия.
10
Я вошла в квартиру Твоей, как в свою собственную. Ключ побольше был от двери в подъезд. Я никого не встретила ни у входа, ни на лестничной клетке. Прежде чем войти, я надела резиновые перчатки, которые купила по дороге. За свою жизнь я видела достаточно детективных сериалов, чтобы не оставлять отпечатков пальцев где попало. Позвонила в квартиру — на случай, если Алисия жила не одна. Никто не ответил. Я вставила ключ в замочную скважину и вошла. Это была двухкомнатная квартирка, небольшая, но уютная и очень чисто прибранная.
До того как проверять шкафы и ящики, я огляделась вокруг. Множество фотографий в рамках. Семейные портреты. Все улыбаются, как на рекламе стоматологической клиники. «Думаю, скоро все эти люди будут очень долго плакать». Две фотографии занимали особое место и привлекали взгляд: черно-белый портрет Твоей и цветное фото, на котором она обнимала девушку лет двадцати с небольшим, высокую и черноволосую. Я поискала фотографию, с которой скалился бы мой муж, но такой не нашла. Хорошо, значит, ему пока что не нашлось места среди родственников. «Невозможно повесить фотографию любовника рядом с портретом бабушки или племянницы, будто бы он такая же родня», — решила я. Но тут я ошибалась, причина была совсем в другом.
Тщательный обыск я начала с гостиной. Я не обнаружила ничего подозрительного, того, что могло быть связано с моим мужем или где упоминалось его имя, не считая рабочих бумаг. Затем я занялась ванной и кухней. Тоже ничего. Спальню я оставила напоследок. Я знала, что если что-то и найдется, то только там. Так оно и вышло. Открыв дверь, я просто ахнула при виде двуспальной кровати. На минуту я представила себе, как Эрнесто барахтается на этой кровати и до седьмого пота занимается здесь любовью с Твоей. Меня охватила жгучая ненависть, захотелось кого-нибудь убить. Но она уже мертва. Я успокоилась, глубоко вдохнула и снова сосредоточилась на том, ради чего явилась. Я здесь не для того, чтобы раздувать пожар, а для того, чтобы погасить угли. Надо уметь видеть положительные стороны во всем, даже в этой кровати, потому что, в конце концов, если меня беспокоит то, что Эрнесто на ней валялся, теперь ведь ясно, что больше он уже тут валяться не будет. Единственное, что мне следует сделать, — это отыскать и забрать улики, которые ему потом могут предъявить. А двуспальную кровать никому предъявить нельзя, потому что от лежания на ней следов не остается. «Или остаются?» — вдруг пришло мне в голову. И я стала проверять простыни. Они были такими гладкими и чистыми, словно на них никто прежде не спал. Ни пятнышка, ни волоса, ни малейшей складочки.
Через двадцать минут я закончила с обыском шкафа и всех ящичков, в которых Твоя хранила разные мелочи. Все такое простенькое. Открытки, фотографии, куча конвертов, ракушки, салфетки из разных кафе, ложечки с длинными ручками, дневники из начальной школы. Определенно, Твоя любила собирать всякий хлам. Если бы я могла выкинуть все барахло, оказала бы большую услугу тому, кому потом придется убираться в этой квартире. Только я не хотела распоряжаться тем, что мне не принадлежит.
Но по-настоящему я удивилась, когда открыла ящик единственного в спальне прикроватного столика. Я нашла там револьвер, а под ним — два конверта. В присутствии револьвера не было ничего странного. Довольно часто бывает, что одинокая женщина, как Твоя, к примеру, покупает себе револьвер. Времена сегодня неспокойные. Я сама немного разбираюсь в оружии, потому что, когда папа ушел из дома, мама купила револьвер и научила меня им пользоваться. «Две одинокие женщины без него не могут чувствовать себя в безопасности», — сказала она. Но воспользоваться им нам так ни разу и не пришлось.
Думаю, на самом деле мама его купила, чтобы застрелить из него папу, если боевая раскраска и духи не приведут к нужному результату. Только ничего подобного она не сделала — потому что он так и не вернулся. Я взяла револьвер и проверила, заряжен ли он. Как говорила моя мама: «То, что у нас есть, должно работать».
Закончив с револьвером, я открыла первый конверт. У меня задрожали руки в резиновых перчатках. Это были два билета в Рио. Один на имя А. Сориа, то есть Алисии Сориа, Твоей. И второй на имя Э. Перейры, то есть Эрнесто, моего мужа. Это лишний раз доказывало, что отношения их давно лопнули, как воздушный шарик. Эрнесто терпеть не мог пляж и жару. Он никогда и ни с кем не поехал бы в Рио. Даже с Лали и со мной. Я поняла, что эта женщина просто бегала за ним. Конечно же это она и придумала путешествие, и заказала билеты. Так что тот спор, который закончился тем, что Твоя ударилась головой о дерево, наверное, касался именно этой поездки. Билет куда-нибудь в Барилоче[1] мог бы заказать и он. Но в Бразилию — ни за что на свете. Я хорошо знала Эрнесто, я уже больше двадцати лет его знала. Судя по дате на билетах, лететь им предстояло через две недели. Но Божий суд свершился, так что к этому времени, если нам всем повезет, а полиция не станет слишком торопиться, Твоя все еще будет лежать там, где Эрнесто ее оставил.
Я спрятала билеты в сумочку и открыла второй конверт. Такого я не ожидала. В самом деле этого ни один нормальный человек и представить-то себе не может. Сначала я разозлилась. Очень сильно разозлилась. А затем почувствовала жалость. Что еще я могла ощутить, глядя на эти снимки? Черно-белые, совсем небольшие, вроде тех, что щелкают на праздниках, чтобы потом из многих кадров выбрать один. На фотографиях был Эрнесто. Голый. Совсем. И кому это могло прийти в голову — фотографировать Эрнесто в чем мать родила! У Эрнесто есть свой шарм, но только когда он одет! В голом виде у него слишком многое свисает. Ему уже не двадцать лет. Он дряблый со всех сторон. Даже я, его жена, стараюсь не смотреть на него, когда он выходит голым из ванной. Он не кажется мне тогда привлекательным. Одетым — да, одетый — это другое дело. У Эрнесто всегда был хороший вкус, он элегантен. Но тут он сидит на стуле в чем мать родила и смотрит в камеру с эдаким идиотским выражением лица. Неужели ему не пришло в голову, что когда фотографии будут печатать, кто-нибудь в фотомастерской может увидеть его обвисшие булки? Неужели он хотел бы вставить эту фотографию в рамку?
Я еще раз, почти с отвращением, перебрала фотографии из конверта и сунула их в сумочку. Прочее оставила как есть. Но, уже подойдя к двери, я вернулась. Открыла ящик прикроватного столика и взяла револьвер. Не знаю зачем — внезапный порыв. И потом, револьвер всегда вызывает подозрения. Причем серьезные.
Я приоткрыла дверь и убедилась, что на лестничной площадке никого нет. Спускаясь в лифте, я поздравила себя с тем, как удачно все вышло. У меня в сумочке достаточно улик против Эрнесто. Ложных улик, ведь мы с ним оба знаем, что произошел несчастный случай. Важно не то, что есть на самом деле, а то, что об этом могут подумать. Ведь если бы кто-нибудь нашел эти несчастные фотографии Эрнесто и билеты, то было бы сложно доказать его невиновность. Кроме того, от одной мысли о том, что эти снимки могли бы попасть в чужие руки, у меня мурашки по спине бегут. Какой удар для образа добропорядочного мужчины! Но, к счастью, я уже побывала здесь, так что ничего подобного не произойдет.