— Брось Сашка, Олег. Он такой же мой, как и твой. Товарищ наш и пионер. Да и о чем его спрашивать? У него и без того одни «отлично».
— Да чего ты прилипла, как смола?
— Я прилипла, а ты отлип! От товарищей отлип. Это хорошо? Сказал бы ты, Олег, все по правде. Может, что случилось? Может, тебе помочь надо? Так мы тебе все поможем. Нельзя же так, в самом деле А то, смотри, проплывет парусник у нас мимо носа, нехорошо будет.
Олег вспыхнул:
— И чего вы все ко мне пристаете И Василий Васильевич с отцом говорил и вожатый меня допрашивал. А теперь еще и ты. Ну, чего вам надо Что я вам сделал?
— Плохо стал учиться, Олег. И вдобавок еще что-то скрываешь.
Глаза мальчика загорелись холодным, металлическим блеском, и сросшиеся брови сдвинулись еще ближе. Олег посмотрел на Галину сухо и холодно.
— Скрываю! — отвечал мальчик. — Правда, скрываю. А что именно, сейчас не скажу. Никому не скажу. Не могу сейчас. А придет время, может и скоро, все узнаете. И тогда поймете, кто такой Олег Башмачный.
И сегодня на большой перемене, шагая вместе с вожатым в физкультурный зал, Галина рассказала ему про свой разговор с Башмачным.
Пионервожатый задумался.
— «Все поймете, кто такой Олег», — повторил он Олеговы слова. — Кто ж он такой, Галина?
— Кто знает! — пожала плечами Галина. — Так и не сказал мне ничего.
— Не надумал ли он, чего доброго, убежать куда-нибудь?
Девочка подняла на вожатого удивленные глаза.
— Ну, скажем, на Луну… Или куда-нибудь поближе, в стратосферу, что ли. А может, и на Северный полюс.
О соображениях пионервожатого Галина рассказала Сашку Чайке. Сашко задумался.
— Куда он убежит? В Одессу? Ну, а дальше? У него и денег нет на билет.
— Максим говорит, что Олегу хочется быть героем.
— А тебе не хочется? А мне? Разве я не хочу быть героем? А другие ребята? Только для этого мы вот все вместе держимся и учиться стараемся получше. А он…
— А он на «посредственно».
Теперь Сашко часто приходил к Галине вместе с ней учить уроки. Они помогали друг другу решать трудные задачи, потом Сашко читал вслух географию или литературу, а Галина слушала и быстро-быстро записывала карандашом в тетрадке — делала конспект.
Они подолгу говорили о книгах. И у Сашка и у Галины были любимые вещи, о которых они вспоминали с горящими и влажными глазами. Судьба Дубровского из повести Пушкина вызывала у Галины и Сашка острую жалость.
— Галина, шептал он, — я знаю еще такого же. Только он был из крестьян. Слышала о Кармелюке?
Вдвоем они читали Пушкина и Лермонтова, Некрасова, Марка Вовчка, «Энеиду» Котляревского, замирали от восторга над повестями Гоголя. Сколько книжек на свете! Каждая из них по-своему волнует, и каждая оставляет в сердце неизгладимый след.
Волнуясь, они считали, сколько страниц оставалось до конца, им тяжело было расставаться с героями этих вещей, им хотелось как можно дольше растянуть это наслаждение, которое они испытывали от книги. Сашко Чайка достал в библиотеке «Мартина Идена» Джека Лондона. За шесть вечеров они прочитали эту книжку. Незабываемые вечера! Как волновала, как радовала эта трагическая повесть молодых читателей! Как радовались они каждому успеху Мартина!А когда Сашко дочитал до того места, где редакция журнала впервые принимает в печать рассказ Мартина, выдержать было невозможно. И Сашко не выдержал. Он схватил горячими руками тоненькую руку девочки, в глазах его блестели слезы: И оба они смеялись и плакали, и в эту минуту им совсем, совсем не было стыдно этих слез. А когда дочитали последнюю страницу; долго сидели неподвижно, взявшись за руки, бледные, с широко раскрытыми глазами. Конец книжки потряс детей. Ни одна еще вещь не поражала их такой страшной и величественной картиной. Они видели перед собой несчастного самоубийцу Мартина, одного в южном ночном море. Теперь никто не спасет его. Далеко-далеко пароход с людьми, а над Мартином — только холодные голубоватые звезды.
— Мартин! Зачем ты это сделал? — шепнула Галина.
Она смотрела куда-то в угол, поверх головы Сашка: Ее губы дрожали, глаза потемнели и стали еще глубже.
— Зачем ты это сделал, Мартин? — повторила девочка с такой тоской в голосе, с таким отчаянием, что у Сашка похолодело сердце.
Дружба Чайки и Галины крепла с каждым днем. Больше всего их сближало общее чтение. У них не было друг от друга никаких секретов, и одно только сердило Сашка это желание Галины скрыть их дружбу от остальных товарищей.
Галина не хотела, чтобы их часто видели вместе. Она сердилась; когда Сашко при всех брал ее за руку. Она взяла с Чайки честное пионерское слово, что никто не узнает про их общее чтение, про то, что они вместе готовят уроки.
— Ну что ж тут такого, Галина? — допытывался Сашко.
— Не хочу ! — коротко сказала, будто отрезала, Галина.
— Разве это что-нибудь плохое?
— Не хочу!
Раздосадованный Сашко краснел и замолкал. Надутый, он сидел минуту-другую. Молчала и девочка, искоса поглядывая на него. Потом тихо брала его за плечо.
Насупленное и застывшее, как из воска вылепленное, лицо Сашка понемногу менялось. Воск таял, из-за нахмуренной маски уже улыбалось теплое лицо Чайки. Улыбалось до новой стычки.
Однажды Сашко попросил:
— Галина, напиши мне письмо.
— Зачем это?
— Ну, просто так. Все пишут письма, когда у кого дружба.
— Вот чудак! Для чего же писать, когда мы все время вместе, когда никто из нас никуда не уехал?
— Галинка, а ты так… будто… будто я далеко-далеко, за морем, а ты здесь одна. Напиши, Галина. Ну какая ты… не хочешь! А мне… мне так хочется, Галина, получить от тебя письмо! Хоть записочку, хоть два словечка…
Галина кивнула головой.
— Напишешь? — обрадовался Сашко.
— А ответ будет?
— Три ответа, десять, сто!
— Ну, хорошо!
В скором времени и у Галины случилась большая радость. Вернувшись из школы, она увидела на столе письмо, адресованное отцу. Почерк был знакомый. Девочка сразу побледнела, у нее перехватило дыхание. Дрожащей рукой Галина ваяла запечатанный конверт. Родной, знакомый почерк. Будто повеяло в комнате запахом маминых духов, будто мелькнули в воздухе широкие рукава ее домашнего голубого халатика. Конверт дрожит в руке девочки. Это письмо от мамы.
— Мама, — шепчет Галина, — мама…
Отец вернется домой, еще не скоро. Ждать столько времени невозможно. Ведь это вечность!
И почему так дрожат пальцы? Нет, не забыла она своей мамы, думала о ней каждый день думала, только не говорила об этом, никому не говорила ни отцу, ни Сашку, никому. Она старательно учила уроки и никогда уже больше не получала плохих оценок. Она отличница, но кто знал, как часто просыпалась она по ночам, как горько плакала она, зарываясь в подушки от жгучего горя! А что с мамой? Помнит ли она еще свою дочку?
Галина стискивает зубы и разрывает конверт. Ее лицо горит, глаза блестят. Как сквозь туман, читает девочка дорогое письмо. Мать пишет, что она сделала ошибку, просит простить ее целует своего любимого ребенка — свою девочку, спрашивает о ее успехах в школе и, главное, собирается вернуться домой.
Мама приедет! Галина чувствует неожиданно страшную усталость. Бессильно падает на стол рука. Неужели это правда? Мама приедет? Вернется? И вдруг буйная радость заслоняет все на свете — и разорванный конверт, и отца, и усталость от неожиданных переживаний. Девочка кружится по комнате, она кружится в диком фантастическом танце, дробно стучат по полу ее маленькие каблучки.
Отец пришел поздно, как всегда. Галина выбежала ему навстречу. Взглянув на возбужденное лицо девочки, доктор сразу понял, что что-то случилось.
— Ну что? — пытливо посмотрел он на Галину.
— Угадай, папа!
Отец увидел, как прячет девочка за спиной руки, и сразу неясная догадка взволновала его. Но он молчал. Он боялся отгадать. Неужели письмо? Письмо от жены?
Галина не выдержала:
— От мамы!
Конверт мелькает в воздухе, у отца чуть заметно вздрагивают губы.
— Прости, — говорит девочка, — я распечатала без тебя…
И вдруг в диком восторге бросается отцу на шею.
— Приедет! Мама приедет!
Над морем безудержно буйствовала ранняя весна. Зеленая трава покрывала весь берег, лезла на обрывы, на прибрежные скалы. Как будто и самые камни наполнились живительными соками и вырастили на своей суровой груди первые нежные росточки. Будто само море вышло из берегов и хлынуло на Слободку зелеными волнами.
Тихими вечерами вспыхивали в темном небе изумрудные звезды, но и они были не такие, как зимой. Они сделались больше и налились трепетным искристым светом и, будто сорвавшись с вышины, низко повисли над морем и Слободкой. С неба порой долетал до земли далекий крик гусей — под весенними облаками летели дикие гуси, курлыкали журавли, и долго звучало это призывное курлыканье в теплом и тихом воздухе.
С наступлением темноты Василий Васильевич со звоном открывал стеклянную дверь на балкон и выносил свой «телескоп». Он заботливо и любовно устанавливал его на треножнике и направлял на звезды. Ребята тесным кольцом обступали Василия Васильевича, занятие кружка юных астрономов начиналось.
Позвав к себе Омелька Нагорного, директор был уверен, что мальчик серьезно заинтересуется астрономией — недаром нет ни одной науки, полной таких тайн и нерешенных загадок, как астрономия. И Василий Васильевич не ошибся. В кружок записались, кроме Нагорного, Сашко Чайка, Яша Дереза, Галина Кукоба, Дмитро Озерков, Люда Скворцова и Степа Музыченко. Нагорного выбрали старостой кружка, и он с первого же дня показал себя завзятым «астрономом».
Омелько нетерпеливо припал глазом к «телескопу». И какое странное чувство охватило мальчика, когда он увидел перед собой величественный желтый шар Луны!
Молчаливая пустынная планета одиноко плыла в холодном межзвездном просторе. Омелько застыл. Затаив дыханье, он смотрел на бесконечные далекие горы и ущелья, на круглые лунные кратеры. Новый мир раскрывался перед мальчиком. Хотелось смотреть еще и еще, не отрываясь, не переставая.
Товарищи напрасно дергали его со всех сторон.
— Дадим ему еще пять минут! — сказал Василий Васильевич.
Он понимал, что делалось сейчас в душе Нагорного. Он сам переживал эти минуты немого восторга, когда увеличенная во много раз планета как бы приближалась к глазам и делалась доступной для наблюдения.
Когда Нагорный наконец оторвался от «телескопа», он казался пьяным. Глаза блестели, будто в них еще оставалось лунное сиянье. Лицо было бледным, голос звучал глухо И неестественно.
— Я был на Луне, — тихо сказал он.
— И как же там? — серьезно спросил Василий Васильевич.
В ответ Нагорный порывисто схватил руку директора:
— Василий Васильевич, спасибо вам!
И, замолчав от волнения, больше не прибавил ни слова.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
из которой читатель узнает, кто посещает ночью школьный чердак
В напряженной, глубокой тишине что-то зашелестело. В густой темноте внезапно метнулся свет карманного фонарика и вырвал из мрака часть грязной стены. Светлая дорожка легла на деревянный пол, протянулась дальше, осветила маленькое окошко, упала на кучу трухлявого сена. Черная фигура присела на корточки и, присвечивая фонариком, начала старательно рыться в углу.
— Нету, — недовольно проворчал голос Олега. — Нету! — снова пробормотал мальчик. Тут и искать негде, кругом голые стены.
Олег поворошил в углу груду сена. И откуда оно здесь? Уж не спит ли на нем незнакомец с зелеными глазами?
Нет, в сене тоже ничего нет. Свет фонарика снова метнулся по стенам.
«А нет ли здесь какого-нибудь тайника?» вдруг мелькнула мысль. Олег начал ощупывать холодную стенку. Да нет, глупости! Какие там тайники! И все же мальчик не перестает искать. Кое-где он постукивает. Если за стеной есть какая-нибудь каморочка, по стуку это можно узнать. А тогда… Тогда понятно, что эта каморочка будет не пустая. Но вот только как ее найти?
Усталость овладевает телом. Нет никакого клада. Ничего не найдет, видно, Олег. Надо отдать письмо Василию Васильевичу, вот и все. Или еще лучше — просто порвать этот клочок бумаги, принесший с собой столько волнений, столько горьких разочарований. Разве нельзя поехать на Север и не найти клада? Конечно, можно!
Олег садится на кучу сена в углу. Он сидит в темноте и думает, сжавшись в комок. Он забывает Обо всем на свете. Он забывает даже о том, где он сейчас, и о том, что на дворе ночь. А Олег пришел сюда в сумерки. Сколько же он тут пробыл времени? Час? Два? Наверное, не меньше. Уже ночь.
И вдруг мальчику становится ясным, что не поедет он ни на какой полюс, что так он и останется без ледокола. Неудача с кладом гнетет его. Он падает духом. «Кто возьмет меня на ледокол? — думает мальчик. — Какой из меня герой? Клада, и то не нашел! И разве школьник может быть капитаном ледокола? Глупости! Конечно, нет! А вот если бы попасть в такую школу… в капитанский техникум… вот тогда бы другое дело ! Ого! За год бы выучился на капитана. Разве не бывает детей-героев? Да и какой а ребенок? Подумаешь — «ребенок»! Небось, скоро четырнадцать лет минет! Ну, конечно, в капитанский техникум! Вот это правильная дорога».
Мысли Олега то бегут, перегоняя друг друга, то прыгают, то снова, будто войдя в широкое русло, текут спокойно, мирно. Капитанский техникум!
Но итти все-таки надо. Пора!
Олег хочет нажать на кнопку электрического фонарика, но фонарик выскальзывает из рук и бесшумно падает в груду сена.
— Вот так история! — вырывается у мальчика — Я без огня и дороги не найду!
Он торопливо обеими руками перерывает сено. Нет, фонарика нет. Что за неприятность! Так можно искать и до утра. Олег озирается. Ему кажется, что на чердаке уже не так темно, как было раньше. Неужели светает? Нет, не может быть!
Мальчик видит на противоположной стене чердака сероватое неясное пятно. «Это окно», догадывается он. Но светлей не от него. На дворе темная ночь. Это просто глаза привыкли к темноте. Он продолжает искать, он ощупывает все вокруг себя, он роется в сене.
Где же фонарик! Ага, наконец!
Рука Олега нащупывает в сене какую-то твердую вещь. Нет, это не фонарик. Но что же?
Мальчик стоит, ошеломленный и растерянный. Он узнает неожиданную находку. Револьвер!
Мирная тишина чердака делается сразу зловещей и страшной.
Только бы найти фонарик! При свете можно было бы лучше осмотреть это стальное холодное оружие. Олег не знает, что ему делать дальше: лезть ли с чердака, или искать фонарик? И что делать с револьвером? Мальчик осторожно держит его в руке. Можно нечаянно нажать на курок, и тогда грянет выстрел. Револьвер, наверно, заряжен.
Посторонний звук приковал мальчика к месту. Скрипнула лестница. И снова скрип. Сомненья не было — кто-то лез на чердак.
Олег похолодел. И в ту же минуту бесшумно отступил в сторону. Он быстро крался вдоль стены. Вот широкий дымоход. Олег прижимается к нему всем телом. «Если что случится, буду стрелять», испуганно мелькает мысль, и… мальчик прячет револьвер в карман.
А затем настает такая тишина, что Олег уже ясно слышит, как колотится его собственное сердце.
Может быть, это напрасная тревога Нет, снова скрипнула лестница. И снова тишина. И снова звуки. Что-то зашуршало, кто-то тяжело засопел и вылез на чердак. В темноте послышались тяжелые шаги. Кто-то осторожно ступал, то и дело останавливаясь, как будто вслушиваясь в тишину.
И наконец, как видно, убедившись, что кругом нет ничего подозрительного, незнакомец уверенно направился в ту сторону, где было оконце. Затаив дыхание, Олег выглянул и из-за дымохода. Шагов за восемь от себя он; увидел фигуру незнакомца и скорее угадал, чем узнал старого Кажана.
Что-то щелкнуло под рукой Кажана, и ослепительный сноп света вырвался из фонаря. Старик стоял у стены и старательно направлял этот свет в маленькое оконце. Высоко поднимая фонарь, Кажан водил им по воздуху, то выключая, то снова включая свет.