Затем Мизинчик вытерла пролитую воду и поставила на место стальную чашку. Заглянув в темный восточный коридор, ведущий от запертой тиковой двери через все бунгало к передней веранде, она с трудом различила тусклый свет из широкого окна во двор. Второй коридор проходил параллельно первому, в западной половине дома, разделяя его примерно на три части — со спальней, ванной и кухней в каждом крыле, а также залом, столовой и гостиной по центру. Одноэтажное бунгало построил около сотни лет назад высокопоставленный чиновник Ост-Индской компании, который превратил его в архитектурный символ британского Раджа-правления. Жена служащего, тоскуя по приятной прохладе родины, в раздражении окрестила бунгало «Джунглями». Мизинчик любила его изящную симметрию и величавые тиковые двери, сводчатые проходы, вдохновленные эпохой Великих Моголов[6], и пышный тропический сад с рощицей манговых деревьев.
С деревьев как раз опадали мясистые золотые плоды, и Маджи раздавала излишки, отсылая корзины друзьям и родственникам по всему Бомбею. День сбора манго был настоящим праздником для обитателей бунгало. Садовник приезжал спозаранку вместе с подсобными рабочими, и они собирали целые корзины фруктов, а Мизинчик и ее двоюродные братья, сидя под деревьями, впивались зубами в сладкую мякоть, и на лица их брызгал оранжевый сок. «Бог Ганеша[7] тоже их обожает», — всегда говорила Маджи, нарезая целую горсть «счастливых» манговых листьев, дабы развесить их на передней веранде. Позже в тот же день бабка следила за разделом плодов в нарядной столовой, а ее невестка Савита бродила вдоль длинного полированного обеденного стола, помечая лучшие фрукты для своей родни.
Мизинчик вышла в душный коридор — прохладой можно было насладиться лишь в спальнях и зале. Деревянные половицы, обычно скрипевшие и стонавшие при малейшем нажиме, не издали ни звука под ее легкими шагами. Мизинчик хорошо изучила эти полы, знала, где они провисают, а где лежат прочно, и шагала уверенно.
Прокрадываясь мимо комнаты дяди и тети, она заглянула в щель, сквозь которую их тихие голоса доносились в коридор — вместе с негромким жужжанием современного кондиционера. Приникнув всем телом к щели, она ощутила поток холодного воздуха, высушивший пот на ноге, руке и щеке.
— Разве мало того, что мы взяли к себе Мизинчика? — хмыкнула Савита, и ее тонкие черты исказила злость. Верхние ленты на импортной шелковой сорочке развязались, обнажив крошечный сверкающий бриллиант между грудями. — Аж не верится, что ты послал ее отцу десять тысяч рупий!
— Только по просьбе Маджи, — сказал Джагиндер, словно уточняя, что сам не способен на такую щедрость. С годами его горделивые плечи ссутулились, а на красивое лицо легла тень щетины. — Просто дал взаймы.
— Взаймы? — Савита осуждающе ткнула в него тонким пальцем с аккуратным маникюром. — Нас больше ничего не связывает. Зачем давать им деньги?
— Ну, он все-таки отец Мизинчика.
— Какой там еще отец? — фыркнула Савита. — Он снова женился, завел детей и ни разу не удосужился проведать дочку!
У Мизинчика защипало глаза от слез. Савита всегда подчеркивала, что Мизинчик — непрошеная гостья, нищенка. «Она вам не сестра, — втолковывала Савита сыновьям, пока Маджи не слышала, — а бедная родственница. Помните».
Мизинчик отступила в успокоительный полумрак и, быстро свернув налево под зубчатый свод, вдохнула ароматы сандалового дерева, перца и жареного тмина. Там было так темно, что на миг ей показалось, будто отключили электричество. Затем ее взгляд упал на рубиновые пятна, мерцавшие на стенах: отсветы стеклянных и латунных узкогорлых ханди. Мизинчик прижала ладонь к стене коридора, любуясь, как цветной отблеск целует кожу.
В западном коридоре она повернула направо и попала в кухню, где на мраморном столе стоял высокий глиняный кувшин с кипяченой водой. Мизинчик жадно выпила тепловатую воду и снова налила чашку. На девочку напала сонливость.
Свернув в коридор, ведущий к ее комнате, Мизинчик вдруг услышала скрип двери. Сначала она заглянула за угол и лишь потом на цыпочках приблизилась к спальне двоюродных братьев. На этой стороне бунгало жили только трое мальчиков. Бледный лунный свет струился в окно, озаряя тела спящих четырнадцатилетних близнецов. Пухленький Дхир беззаботно раскинулся на матрасе, широко раскрыв рот, а худощавый Туфан свернулся калачиком, точно младенец. Но третья кровать, где спал семнадцатилетний Нимиш, пустовала.
Решив, что Нимиш возвратится еще не скоро, Мизинчик подкралась к его кровати и поставила чашку с водой на тумбочку — рядом с беспорядочной стопкой книг, из которых торчали закладки. Она наклонилась и вдохнула солоноватый, дурманящий запах Нимиша, а затем, покраснев, оглянулась на спящих близняшек — не проснулись ли? Дхир спокойно, с присвистом, храпел.
Мизинчик потрогала теплую подушку Нимиша и снова вздохнула. Из-под подушки выглядывала книжка. Мизинчик коснулась пальцами странного названия: «Факир из Джангхиры»[8]. На ощупь книга была старой и пыльной, Мизинчик тотчас поняла, что она — из затхлой библиотеки в конце коридора. Книжка распахнулась на миниатюрной табличке «Идеальный мальчик», старательно вклеенной и занимавшей целую страницу. В табличке перечислялись двенадцать основных правил поведения, даже такие, как «мальчик здоровается с родителями» или «мальчик чистит зубы», и каждое правило иллюстрировала безвкусная картинка. Мизинчик не удержалась от улыбки. Нимишу выдали эту табличку еще в начальных классах. Вернувшись в тот день с уроков, он показал ее Мизинчику и близнецам, и все четверо покатывались со смеху, по очереди изображая правильного мальчика в чистой белой рубашке и бриджах, как он с важным видом «отводит потерявшихся детей в полицию». Но, хотя они тогда посмеялись над табличкой, Нимиш хранил ее все эти годы и даже вклеил в случайно подвернувшуюся книгу. Может, Дхиру или Туфану и нужны были ежедневные подсказки, как себя вести, но Нимиш и так воплощал послушного сына, причем без всяких усилий.
Удивляясь, что Нимиша нет так долго, Мизинчик положила книгу на место и решила поискать его в библиотеке. Она замешкалась, проходя мимо детской уборной с двумя отдельными дверьми: одна вела в выложенную кафелем ванную, а другая — к туалету и умывальнику. Дверь в ванную была похожа на все остальные двери внутри бунгало — из блестящего дерева с тремя филенками. В центре каждой филенки была изящно вырезана чакра[9]. Но у этой двери на самом верху помещался засов, до которого нельзя было дотянуться.
Сколько Мизинчик себя помнила, эту дверь почему-то запирали на ночь: толстый металлический стержень с гулким грохотом задвигался в паз. Детям запрещали прикасаться к двери после захода солнца. Разумного объяснения у этого ночного ритуала не было, и они выводили свои захватывающие дух теории. Близнецы были уверены, что по ночам ванная превращается в штаб-квартиру их отца-супермена или, возможно, там укрывается бесславный злодей по прозвищу Красный Зуб. Разумеется, они держали между собой пари: кто ночью вылезет из постели и дотронется до двери или подергает за ручку. Затем все мчались обратно и прятались под одеялами. Однажды они даже притащили пару стульев, чтобы дотянуться до засова. Но, едва коснувшись его, Туфан зашатался и упал. Его привалило тяжелыми сиденьями, на теле остались уродливые синяки и ссадины. Услыхав грохот, Савита выскочила из своей комнаты и истерично завопила. «Чем вы тут занимаетесь, а? — кричала она, раздавая всем по очереди затрещины. — Вам что, жить надоело?»
С тех пор никто больше не рисковал, хотя для вида они храбрились да посмеивались над зловещими словами Савиты. Но так и не нашлось объяснения звукам, доносившимся по ночам из водопроводных труб, — странному дребезжанию и непривычному свисту, что умолкали только под утро.
Мизинчик прижалась к стенке, отодвинувшись как можно дальше от двери. Она не хотела смотреть, но взгляд сам упал на задвижку. У Мизинчика похолодели кончики пальцев. Она помчалась в библиотеку.
— Нимиш?
Наверное, раньше библиотека была великолепна: книжные полки с вычурной резьбой, темные панели на стенах, кушетки с толстой обивкой и стеклянная люстра. Но когда бунгало оказалось в руках Маджи, где-то за пару лет до провозглашения Независимости, библиотека уже пришла в запустение. Некогда плюшевый ковер сильно протерся во многих местах, люстру облюбовало целое семейство бесстрашных пауков, а плотные мрачные портьеры воняли сигарным дымом, хотя их регулярно стирали раз в год.
Померкшая былая слава библиотеки успокаивала Мизинчика. Все бунгало осовременили, но эта комната оставалась прежней, затерявшись в прошлом. Нимиш часами просиживал здесь над книгами, вдыхая запах иной эпохи. Он поставил перед собой цель перечитать все книги в библиотеке до единой — от твердых бордовых или зеленых кожаных переплетов, украшенных богатым золотым тиснением, до маленьких книжек в матерчатых суперобложках. При этом Нимиш представлял себя английским сахибом. Пока что он прочитал все до единой автобиографии чиновников Англо-индийской государственной службы — эти элитные конкуренты правили Индией, а затем, выйдя в отставку, из тщеславия писали мемуары. Он также прочел произведения Киплинга и всю серию «Индийской железнодорожной библиотеки Уилера» в мягких обложках.
Слабый луч лунного света пробивался между тяжелыми шторами и падал неровной полоской на потертый ковер, пересекая прямоугольный стол, где стоял большой кальян с множеством трубок и лежали несколько книг в красивых синих переплетах. Мизинчик ощупью пробралась к окну и посмотрела в небо. Луна скрылась за темной дымкой. Еще после обеда начали собираться тучи — маленькие барашки в ясном солнечном небе, предвестники скорых муссонов. Весь этот знойный день каждый только и мечтал о первых радостных каплях долгожданного ливня.
Луна выглянула вновь, и сердце у Мизинчика екнуло, едва она заметила Нимиша. В аллее показалась его высокая стройная фигура: точеный профиль и блестящая смуглая кожа. Он вышагивал взад и вперед, решительно сжимая кулаки и хмуря брови над очками в тонкой проволочной оправе. Мизинчик вытерла пот, капавший с ладоней на пижаму, и постучала в окно. Однако Нимиш уже отвернулся и направился в сад.
Мизинчик помчалась по коридору, выскочила через боковую дверь и пробежала мимо гаража, где рядом с черным «мерседесом» обитал шофер Гулу. Грудь дрожала и гудела, а тонкая пижама намокла от сырости. Вверху под порывом ветра зашелестел сломанный бумажный змей, что зацепился за ветку. Как раз напротив бунгало, посреди заросшего травой сада, стоял великолепный бело мраморный фонтан-лотос, окруженный прудом, каменной тропинкой и кольцом розовых кустов. За ними простиралась чаща.
Мизинчик затаила дыхание и прислонилась спиной к каменной стене, отделявшей их бунгало от соседского — семьи Лавате. Она позвала Нимиша громким шепотом. В голове засела любовная песенка из популярного фильма «Дил Деке Декхо»[10]. Мизинчик углубилась в обширный сад, за которым заботливо ухаживал садовник, что приходил каждый день со ржавым серпом для работы и свежим кокосом для утоления жажды.
Она всегда любила Нимиша — с самого детства — и тянулась к нему, словно к отцу, которого не помнила. Пока она была еще маленькой, Нимиш опекал ее, ограждая от жестоких замечаний и случайных обид. Однако в последние годы, когда ее тело начало меняться. Мизинчику захотелось от Нимиша чуть большего, чем эта… отеческая любовь. Краснея, она обращала внимание на нежные нотки в его смехе, блеск волос.
Он беззаботно дразнил или поучал младших братьев, изредка с симпатией обнимая их после выговора. Но с Мизинчиком Нимиш стал вести себя суше и лишь читал ей вслух отрывки из своих бесчисленных книг или профессорские лекции, если она просила помочь с домашним заданием.
— Нимиш? — вновь прошептала она. «Неужели он ждет меня вон под тем деревом?»
Мизинчик подалась вперед, представляя его сильную руку в своей ладони, на себе. Ей даже померещился шелковый отлив за деревом — труппа танцовщиц дожидалась встречи влюбленных, дабы завести кокетливую песенку и пуститься в пляс. Мизинчик была уверена, что Нимиш завел ее сюда для признания в любви. Настал ее болливудский час…
Где-то вдали закрылась дверь, и Мизинчик очнулась от грез.
Неужто Нимиш вернулся в дом? Разве она как-нибудь нарушила сценарий? Мизинчик помчалась обратно сквозь кусты, невольно вытаптывая любовно выращенные цветы, а добравшись до бунгало, перебежала залитую луной аллею.
Дома Мизинчика обступила темнота.
В искусственной прохладе Дхир громко, отрывисто храпел, а потный Туфан блаженно дремал, засунув руку под полу пижамы. Но кровать Нимиша по-прежнему пустовала. Мизинчик спряталась за ней, стараясь унять ретивое сердце и поеживаясь от холодного, липкого пота, который уже подсыхал.
— Ну где же ты? — прошептала она в подушку.
Что он делает один в темном саду, за огромной каменной стеной? Стена окружала бунгало с трех сторон, а четвертую защищала столь же внушительная решетка с чугунными штырями в виде наконечников стрел. Но затем, мысленно пройдясь по двору, она вспомнила, что стена была не совсем уж глухой. Там есть проход — точнее, выход. «Нет!»
Она снова взяла «Факира из Джангхиры» и взглянула на стихи напротив безвкусной таблички «Идеальный мальчик»:
Навязчивые слова закрутились в голове, и тогда Мизинчик медленно, старательно отклеила табличку с противоположной страницы. Там, под «Идеальным мальчиком», скрывалась не столь уж идеальная правда — его тамариндовая голубка. Небольшое отверстие в каменной стене и впрямь вело лишь в одно место — к соседям Лавате. Ну а «птичкой» Нимиша оказалась семнадцатилетняя Милочка, лучезарно улыбавшаяся с черно-белого снимка.
Дверь на засове
В груди у Мизинчика резко укололо, и ядовитые щупальца боли расползлись во все стороны, все туже и туже сжимаясь вокруг сердца.
Она тяжело задышала, быстро повторяя влажными губами: «Милочка. Милочка. Милочка».
Нужно было догадаться. Мизинчик еще носила умащенные косы. Куда ей до ослепительной красавицы Милочки с густой копной волос, изящно убранной цветами? Соседи без конца нахваливали ее кожу, светлую на зависть, и изысканный разрез глаз. Мать Милочки, Вимла, размашисто подкрашивала их каждое утро черным каджалом[11] — от нечистой силы.
Долгие годы Милочка была подружкой Мизинчика, особенно в раннем детстве. Они прятались в тенистом саду, сооружали из ветвей самодельные алтари для пуджи[12], украшали их цветами и священными листьями тулси[13], а внутрь ставили миниатюрную статуэтку богини процветания Лакшми, из сандалового дерева. Милочка всегда была жрицей, а Мизинчик — богомолкой. Она стояла на коленях, пока Милочка кропила водой ее склоненную голову и ставила на ней пунцовую метку.
Но едва Милочка подросла, ей надоела эта детская игра, и четыре года разницы показались девочкам целой вечностью. Впрочем, Милочка иногда приглашала Мизинчика в парк на пикники, и там, вдали от любопытных глаз, они могли пооткровенничать, как подруги или даже сестры. Тогда Мизинчик впервые уловила то, чего другие никогда не замечали: мимолетную тень, скрытую бесшабашность на прекрасном лице Милочки.