Лакей тотчас поднес Иноземцеву клочок рыжей шерсти на бечевке.
– Потом, – продолжал парализованный, – мне один исследователь африканской культуры та-акое порассказал – волосы на голове зашевелились. Будто я стал жертвой древних ритуалов ашанти, будто узрели они во мне кровь далеких предков и решили одарить этаким сюрпризом. Припомнить бы те слова ученые… – Генерал зажмурился. – Словом, сделали они меня бессмертным кровопийцей – боудой, вроде оборотня. Днем – человек, а ночью – гиена. По их преданию, если я кровушку пить не буду, сразу и сгину. Я, разумеется, плюнул, сказки, мол, и стал дальше жить. Но не прошло и недели, как мне до того скверно сделалось, что я, припомнив слова доктора Рида, испугался и снова, как в далеком детстве, в Господа нашего Иисуса Христа верить стал, по утрам и вечерам молился. Утром молюсь, а во время вылазок так и млею, когда в рукопашной руки-ноги с кровавыми фонтанчиками в разные стороны разлетаются. Видите, комнату как велел обставить? Цвет этот хоть как-то усмиряет безумные порывы.
Но понял я тогда, что возвращаться надо, иначе ум за разум зайдет. Уже и память пропадать стала – днем не помнил напрочь, чем ночью занимался. Кто знает, может, и боудой этой самой бегал, подъедая падаль. Спросить стыдился, людей сторониться стал, чтобы ненароком не напугать своим невольным перевоплощением в гиену… Но все это сказки, доктор, конечно, сказки. Дело было именно в разуме. Страхам тщедушное племя человеческое подвержено, и я оказался слабаком, ведь неизвестно, что со мной творили эти бесы африканские все три месяца. Только во сне до сих пор слышу, как над ухом орут: «Хау, хау!»
Пару лет алмазами занимался, а потом понял, что не могу больше, слишком все о недуге напоминает. Сюда приехал, усадьбу свою итальянскую восстановил… Мой далекий предок для итальянской женушки строил, чтобы на чужбине не тосковала. Понравился домишко? Но надо было еще уладить вопрос с губернским правлением. Вот и придумал я такую шутку. Вырядился каннибалом, антропофагом по-научному. Саввич на столе лежал, изображал съеденную жертву. – Генерал залился смехом – коротким, невеселым.
Отсмеявшись, продолжил:
– Теперь вся губерния в страхе дрожит. А я прикован к этой чертовой кровати. Не успел жениться, как недуг дал о себе знать. Я же, когда приехал, словно заново родился, словно пару десятков лет с горба слетело – таким молодцом себя почувствовал. А на второй день после венчания разыгралась мигрень. Я послал Саввича за доктором, а сам отправился в сад – пройтись немного. Там меня и нашли. С тех пор пальцем пошевелить не могу, тела своего не чувствую, точно снова привязан к африканской земле. А глаза закрою, и воют проклятые: «Хау! Хау!»
Иван Несторович был поражен, слушал, открыв рот, точно мальчишка. И не мог не испытывать постыдного облегчения. Налицо нервный паралич, никак не связанный с людоедством. Однако недоумение не покидало: уж слишком молодо выглядел генерал. То ли красное освещение искажало картину, то ли африканское солнце одарило его кожу поразительной свежестью и гладкостью. Невольно вспомнив портрет, висевший в гостиной, которую они с Саввичем спешно пересекли, Иноземцев задумался. На ней, несомненно, был изображен генерал – во весь рост, в мундире ветерана войны 1812 года, с лихо заломленной треуголкой, с внушительной саблей на боку, статный, со свежим загорелым лицом и хитро прищуренными глазами. Когда портрет написан, доктор знать не мог, но Тимофееву на нем было не более сорока – равно как и сейчас. Поразительно!
– Что скажете, эскулап? – вывел его хозяин из глубокой задумчивости. – Так ли я безнадежен?
– Думаю, я знаю, что предложить вам, – заговорил Иноземцев, не осознавая, как это срывается с языка. – Мне известна одна техника лечения нервных болезней – гипноз. Встречается в древних аюрведических трактатах о способах внушения с последующим выздоровлением. Их использовали и древние суфии. В Англии и Шотландии уже давно практикуют магнетизирование больных в медицинских целях. Во Франции гипноз прославил знаменитый клиницист, профессор невропатологии Жан Мартен Шарко. Он открыл кафедру нервных болезней в Сальпетриере и клинику при ней.
– Ни о чем подобном никогда не слыхал, – в задумчивости проронил генерал.
– Может быть, вам доводилось слышать о манчестерском хирурге Брайде? О его знаменитой монографии, посвященной гипнозу? Достаточно погрузить вас в сон и приказать вам подняться – и вы подниметесь.
– Так уж и поднимусь! – не поверил генерал. – Это что же, колдовство?
– Вовсе нет, это наука. Дело в том, что нервная система представляет собой тончайший механизм, который отзывается на изменения окружающей действительности. Если заставить машину нервных волокон работать на пределе, то наступившее впоследствии расслабление будет сопровождаться подавлением воли. Это состояние и называют гипнозом. Под воздействием гипнотического сна открываются сверхспособности человека, поэтому он так эффективен в лечении множества болезней. Скажу больше, и в хирургических операциях гипноз применяется в качестве анестезии. Во время сеанса вы ничего не будете чувствовать и проснетесь уже здоровым.
– А вы раньше делали подобное?
– Пару раз. И готов рискнуть еще, тем более что кроме вашего ко мне доверия и моей репутации, ничто и никто не пострадает.
И обманул – на самом деле Иноземцев никогда не проводил сеансы гипноза. Немного знал о лечении методом Шарко из лекций, что читали на съездах невропатологов и психиатров, и еще о практике доктора Брайда, монографию коего «Причины нервного сна в отношении животного магнетизма», переведенную на немецкий, прочел в одну ночь осенью прошлого года. Труд был чрезвычайно редким, и брал он его всего на сутки у самого приват-доцента Владимира Михайловича Бехтерева. Чрезвычайно объемная книга, проштудировать такую за ночь решительно невозможно. Но вот что Иноземцев запомнил хорошо: такой способ лечения имел опасные последствия, пациент мог вовсе не проснуться после гипнотического сна. Шарко вообще относил природу гипноза к нервным расстройствам и считал, что здоровые люди ему не поддаются.
Зачем он вдруг решил обнадежить генерала? Зачем обманул? Из сострадания? Чтобы выиграть время, произвести впечатление? Или, может, осуществить любопытный эксперимент?
Решительно атмосфера этой комнаты действовала особым образом.
– Никогда прежде я ничего подобного не слышал. – Генерал спустил Иноземцева с небес.
– Полагаю, африканцы тоже воспользовались гипнозом, дабы внушить вам, что вы не проживете без человеческой плоти и крови, – бесстрастно продолжал молодой человек. – Поэтому надобно действовать клин клином. Я не верю во всю эту чушь с вурдалаками и упырями.
– Интересно, интересно… Что же, тогда мы заключим с вами соглашение. Саввич, бювар, – велел генерал.
Лакей метнулся к изящному секретеру с такой поспешностью, словно давно ожидал этого приказа, и подал Иноземцеву две совершенно одинаковые бумаги.
– Что это? – удивился Иван Несторович и из приличия читать не стал.
– Моя духовная, – пояснил генерал. – Все свое состояние я поделил на части между женой, племянницей и несколькими преданными людьми. Одна из частей будет принадлежать тому, кто поднимет меня с кровати. Ежели этого не случится, оная часть перейдет в государственную казну в качестве компенсации за мое беспокойное начало. По этой причине духовных две, и отличаются они условием моего дальнейшего положения – вертикального или же, увы, горизонтального.
Иноземцев покраснел, но не сказал ни слова.
– Ты, сынок, верно, догадываешься, что это немалая часть, если я готов ее отдать государю-батюшке. Да не останется имя Аристарха Германовича Тимофеева опозоренным глупыми россказнями! Я рассчитываю или подняться и отвоевать клочок Африки для России, или тогда уже компенсировать свое бездействие. Саввич, давай дальше.
Камердинер подал Иноземцеву третью бумагу.
– Здесь я клятвенно обещаю отдать принадлежащие мне алмазные копи на юге Ашантии тому, кто поднимет меня с постели. Имя не вписано. Но это не все. Алмазы, которые мне удалось добыть и переслать сюда, уложены в подвалах этой усадьбы, и место известно только мне. Это несколько миллионов рублей.
Иноземцев присвистнул. На лбу снова выступили капельки пота, руки, сжимавшие тонкую бумагу, задрожали. Этакие деньжищи! Не в бреду ли больной? Только сейчас Иноземцев внезапно понял, отчего здешние врачи стрелялись, вешались и топились – им не удавалось излечить генерала, и алмазы ускользали сквозь пальцы, точно песок в африканской пустыне. Не выдержав конфуза, они кончали с жизнью.
Нет уж, дудки, ни деньги, ни призрачные алмазы Ивана Несторовича Иноземцева не интересуют. Прямо сейчас нужно взять и отказаться от губительного предложения. Позвольте, отчего же губительного? А как же гипноз? Судя по тому, как генерала удивила эта идея, прежние доктора не пользовали методом Брайда, и значит… Значит, может произойти чудо! И несколько миллионов в кармане.
– Так что же, Иван Несторович, согласны?
– Да, – само собой вырвалось у него.
Не чувствуя под собой пола, на ватных ногах Иноземцев вышел из комнаты и прислонился к стене. Срочно изучить метод Брайда! С собой есть несколько книг по психиатрии… Надобно написать Ларионову, попросить о консультации. А может, ему удастся достать монографию и переслать сюда? Черт побери, но почему он умолчал о столь странном родственнике? Никакой это не Синяя Борода, а самый что ни на есть алмазный махараджа!
В то мгновение, когда Иноземцев наконец начал приходить в себя, потер глаза под очками, привычным движением провел по волосам, энергично взлохматив затылок, в дверях небольшого холла мелькнуло светлое пятнышко. Насторожившись, он поднял голову и обратил испуганный взор к колыхнувшей шторе. В проеме стояла светлоголовая девица в легком платьице, перехваченном в поясе лентой.
Иноземцев обмер.
Девица эта была вовсе не девицей, а видением из лаборатории. Да-да, именно она! Те же кукольные золотисто-янтарные глазища, подернутые печалью, та же игривая улыбка, только волосы не лунного, а пшеничного цвета и заплетены в косу, переброшенную через плечо.
Видение присело в реверансе и выпорхнуло на лестницу.
– Это их воспитанница, племянница внучатая, – прошептал в самое ухо камердинер, весь порозовев от смущения, – Ульяна Владимировна. Милое дитя, воспитываются сами по себе, сидят в библиотеке часами… Эх! После смерти родителей в пятилетнем возрасте потеряла дар речи. Его высокопревосходительство взяли любимицу на воспитание, своих детей Господь-то не дал. Бедняжка за целый год не проронила ни словечка. А потом заговорила! Знаете, как-с? Пошла в лес и заплутала. Вот, я вам скажу, история была! Все чуть с ума не сошли, когда хватились, что ее нет. Весь уезд обыскали. Если бы не страх перед нашим барином, пришел бы исправник со своими молодцами! Тотчас бы нашли. Отчаялись уже. А через два дня конюх наш видит: у ворот волк, только странный такой, с виду как лисица, но огромный и морда круглая, а в зубах белое что-то. Схватился за ружье – зверя нет как не было. А девочка наша живая и невредимая уже бежит по аллее и кричит радостно: «Дядюшка! Дядя!» Что было-о! – Саввич смахнул набежавшую слезу и шмыгнул. – Но хоть и заговорила Ульянушка, с той поры из нее слова не вытянешь – все молчит и читает. Умными глазками хлопает и дальше читать. Одна радость, поди, в этом. Жаль, пропадает цветок в деревенской глуши. Это из-за нее барин подняться хочет. Нет ведь никого у нее в целом свете, кроме дядьки. Сиротка!
Иноземцев удивленно воззрился, но ничего не сказал. К горлу будто ком подкатил от внезапного прилива жалости.
Комната, которую выделили для почетного гостя – а Ивана Несторовича по-другому и не величали, – обставлена была словно специально для человека науки: большой стол с удобным креслом, высокий шкаф с книгами и стопками журналов.
Увидав ровные столбцы корешков, Иноземцев бросился к шкафу. Нет, все не то! Философия какая-то, история, пара немецких работ по физиологии. Монографии мистера Брайда не было, на такую удачу глупо и надеяться. Зато журналов тьма-тьмущая – не пропадешь. Ровными стопочками громоздились «Московская медицинская газета», основателем которой был его дед, «Медицинский вестник», свежие выпуски недавно открывшегося журнала «Врач». Верно, остались от прежних докторов.
Лихорадочно дыша, Иноземцев схватил потрепанный труд Сеченова «Рефлексы головного мозга», открыл и стал читать. Вернее, пытался. Буквы плясали, расплывались, меркли.
– Очки! – Иноземцев хлопнул себя по нагрудному карману.
В памяти вдруг возникла тоненькая фигурка хозяйской племянницы. Он опустил руки.
Обуял стыд.
Стало гадко при мысли о том, с какой легкостью и каким наивным воодушевлением согласился он на предложение, совершенно не подозревая о незавидном положении девушки. Что сможет он сделать для больного? Поддался юношескому порыву, наговорил о гипнозе, о котором едва знает, пообещал чудесное выздоровление.
Иноземцев обошел стол и устало плюхнулся в кресло. Через минуту уже провалился в сон, уронив голову на руки.
За окном почтового экипажа проплывал темный лес. Только начинало светать, вдоль дороги мелькали молодые сосенки. Так что, все это приснилось: усадьба, больной генерал, златокудрая племянница с печальными глазами?
Молодой человек шмыгнул носом. Грудь сдавило от невесть откуда взявшейся тревоги. Вдоль спины к затылку пробегал озноб – бронхит, едва не сваливший его с ног, снова давал о себе знать. Иван Несторович потянулся за аптечкой. Первое, на что наткнулся, – револьвер. Смехотворно-сладким движением приложил дуло к голове… «Не лучше ли пулю в висок и забыться вечным сном?» – подумалось с наслаждением. Но через минуту Иноземцев отложил револьвер и принялся за изготовление раствора.
– Ваше благородие, ваше бла-го-ро-дие!
«Да какое я ему благородие!» И продолжил методично закатывать рукав, но тотчас, словно осознав, где находится, вскинул голову. С криком взглянул на собственные руки. Только что эти пальцы держали шприц, а за окном проплывали сосны.
– Приснилось, приснилось, – с ужасом зашептал он, махая руками, точно отгонял от себя демона. Было сумеречно, а на носу не сидели привычные застекленные кольца, поэтому он не сразу признал Саввича.
– Доброго вечерочка, ваше благородие, – пропел камердинер, подавая очки. – Вы так с дороги устали, что не дождались своего слуги и прямо здесь, на столе, почивать легли. Барин узнает – велит меня выпороть.
– Я вступлюсь за вас на правах гостя, – ответил сонный Иноземцев. – И приехал я без слуги, я помню.
– Так-то оно так, но барин велели вам в слуги Фомку предоставить. Негоже такому высокому гостю без лакея. Он вам и платье отутюжит, и переодеться к ужину поможет. Золотые руки у парня.
Саввич щелкнул пальцами, и в комнате возник Фомка.
Брови Иноземцева поползли вверх от изумления, до того внушительного роста был его новый лакей – настоящий викинг: белесая копна волос, лицо без бровей и ресниц, на виске синюшный шрам. Канделябр он сжимал в огромной руке, точно спицу. Отутюжит платье, он? Этот мясник, этот Франкештейнов монстр?
«Вы, верно, издеваетесь!» – хотел крикнуть Иноземцев, но инстинкт самосохранения велел закрыть рот.
– Не стоило, право, – пробормотал он только. – Я привык обходиться без сторонней помощи.
Но камердинер не стал возражать – ловко сменил тему, заговорил об ужине и хозяйке, которая уже прибыла и желает ближе познакомиться с гостем.
Не успел Иноземцев привести себя в порядок – умыться и надеть чистую тройку, пригладить волосы, как в коридоре послышался стук каблучков и звонкий чарующий голос с легким акцентом.
– Бонжур! – Рыжеволосая красавица впорхнула в спальню Иноземцева с очаровательным пренебрежением всяческими приличиями. Остановилась и оценивающе оглядела доктора. – О, вы совсем не похож на того горэ-ученый, с каким мне довелось познакомиться в кабинете Лаврентия Михайловича… Шерман!
Иноземцев смущенно покраснел, а Натали сморщила носик, бросив взор на косо повязанный галстук. Тотчас подлетела, поправила ненавистные белые складки под подбородком, подхватила гостя под локоть.