Боря вычертил и отдал.
Потом оказалось, что создан какой-то доселе невиданный газофлюсовый резак, который теперь пойдёт в эксплуатацию на все судостроительные заводы, а Борису Смирнову и Алексею Макарову за изобретение полагается премия. Явился корреспондент из многотиражки – очень симпатичная девчонка, между прочим, – и готово дело!
…Вот она, статья!
В статье расхваливают его, Бориса! Пишут, как он по-новому, по-коммунистически работает. А он не работает по-коммунистически, а только и думает, как дезертировать с трудового фронта!
Хорошо Сергею Ильичу – у него всё получается, не голова, а Дом Советов, как говорится. За что ни возьмётся, раз-раз и придумает. А остальным, таким, как Боря, что делать?..
Вот что. Нужно добиться, чтоб в многотиражке написали опровержение! Борис Смирнов никакого резака не изобретал, а изобрёл его начальник конструкторского бюро! Так по крайней мере честно.
Очень вдохновлённый мыслью про свою честность, Борис взбежал по чугунной лестнице на второй этаж. В КБ вовсю кипела работа – горели все лампы, слоями висел сизый папиросный дым, играло радио, словно никто на ночь и не уходил!
– Сергей Ильич, мне нужно с вами поговорить.
– Что ты, Боря? – Начальник собирал в тубус какие-то очередные «синьки». Он был в глухом синем свитере, надетом под пиджак, в белых бурках, на голове – овчинный треух, хотя в помещении не продохнуть от дыма, да и отопление жарило на полную.
– Мне правда нужно, – повторил Борис, глядя в пол.
– Я сейчас не могу говорить, Боря. Главный инженер всех собирает. Потом, потом.
– Сергей Ильич, я так не могу! Я, наверное, не гожусь для такой работы! Аппарат вы придумали, а написали, что я! А это не я! У меня не получается ничего! Я даже не могу…
– Боря, – перебил его Сергей Ильич, – ни у кого не получается сразу. И я тоже не могу! Но… могу! Подай мне вон ту папку! Ну, с завязками! Так. И пока мы будем совещаться, попробуй прикинуть, можно ли нержавейку варить автоматами, а не вручную.
Боря словно остолбенел. Как?! Опять задание?! Он же ещё ни с одним не справился! А с резаком так позорно провалился!
– У автоматов режима нету, чтоб нержавейку варить, – пробормотал он первое, что пришло в голову.
– Так вот я тебя и прошу прикинуть, как с этим быть, – сказал Сергей Ильич с досадой. Папка выпала у него из-под мышки, Борис поднял. – Ты головой пошурупь немного, Боря! Давай, давай, брат, некогда мне!..
По дороге к главному инженеру Сергей Ильич старался думать не о работе, а о Москве, чтоб немного просветлело в голове.
Но не светлело. Кажется, температура поднимается – знобит так, что аж зубы стучат. Да и московские его дела не решены, и совсем непонятно, как именно их решать, и вряд ли они проще, чем все сегодняшние заводские проблемы. Хорошо бы вырваться хоть денька на два, но где там!.. Кто его отпустит? Да он и сам ни за что не уедет в такое горячее время.
Сергей Ильич усмехнулся, задрал на лбу треух – при мысли о «горячем времени» ему вдруг стало невыносимо жарко.
Как там в песне поётся? «Прежде думай о Родине, а потом о себе», так, кажется?..
Начальник КБ думал не столько о Родине, сколько о ледоколе.
В эту минуту, когда его никто не мог видеть, Сергей Ильич готов был признаться себе, что постройка атомной махины, за которую взялись с таким энтузиазмом, – дело не то что сложное, а почти невыполнимое.
Взять хотя бы подъёмные краны!..
У всех заводских кранов грузоподъёмность шесть тонн, а стальные листы, из которых будут собираться секции, – по семь тонн каждый. И что делать? Устанавливать более мощные краны? На это уйдёт уйма времени, тонны бумаги, семь кругов бюрократического ада нужно преодолеть! Передать обработку крупногабаритных листовых деталей на другой завод? А как же честь адмиралтейцев, которым доверено такое важное дело? А как же трата государственных средств?! Ведь придётся возить металл и шаблоны сначала в одну сторону, а потом обратно на адмиралтейскую верфь! Это же какие деньги!
А страна только-только после войны отстроилась…
На каждом шагу – загвоздка. Никто в мире никогда не строил подобного корабля, и спросить не у кого, и поучиться негде. Приходится на ходу придумывать, за всё отвечать, брать на себя ответственность не только за своих ребят из КБ, но и за производство, а это ох как непросто…
Сергей Ильич вошёл к главному инженеру, когда уже все собрались и что-то бурно обсуждали – в кабинете пластами висел папиросный дым, от которого жёлтый свет лампочек казался синим, тулупы и полушубки горой возвышались на стульях, выставленных вдоль стены, на чёрной школьной доске начеркано мелом. Главный инженер, зайдя однажды в КБ, увидел такую доску у Сергея Ильича и приказал в свой кабинет тоже поставить.
– Опаздываешь, Сергей Ильич, – оглянувшись, сказал главный инженер с неудовольствием. – Давай, давай подключайся.
Сергей Ильич кинул свой полушубок сверху, отчего вся гора одежды покачнулась и медленно и бесшумно сползла на пол. Никто не обратил внимания.
– Вот так-то, товарищи, – главный технолог расстегнул пуговицу на пиджаке, сильно вздохнул и застегнул опять. – Это на сегодняшний день первоочередная задача. Как решить, пока не знаем.
Сергей Ильич подсел к столу, пристроил тубус и папку.
– Решать нужно оперативно и быстро, по-коммунистически, – внушительно изрёк моложавый человек в кителе.
Сергей Ильич видел его впервые и от мгновенно возникшей неприязни сказал:.
– Оперативно и быстро – это одно и то же.
Человек в кителе ему не понравился, да и лихорадка усиливалась, будь она неладна! Сергей Ильич чувствовал её вкрадчивое, неумолимое движение. Вот-вот заполнит всего Сергея Ильича, для мыслей, для дела не останется места.
– А вы что предлагаете, товарищ? – спросил человек в кителе довольно миролюбиво. – Тянуть и медлить?
– Тянуть и медлить – это одно и то же, – повторил Сергей Ильич, и кто-то из соседей ощутимо пнул его ногой под столом. От пинка начальник КБ немного покачнулся.
– Эээ… – протянул главный инженер, – ты, Сергей Ильич, того… к словам не цепляйся. Товарищ генерал за дело болеет, не просто так говорит.
– Генерал Гицко, – представился китель. – Вы опоздали, мы с вами и не познакомились!
– Новый начальник первого отдела, – продолжал главный инженер.
«Первый отдел» – так называлась спецчасть, отвечавшая за соблюдение секретности на всех объектах.
– Я так и подумал.
– Значит, железнодорожники отказываются доставлять форштевень и ахтерштевень, – громко продолжил главный инженер, косясь на Сергея Ильича. – Не проходят по габаритам. Какие будут предложения, товарищи инженеры и мастера? Что предпринять?
Все опять разом заговорили, застучали ладонями по полированному светлому столу, заваленному «синьками».
– Необходимо подключить партийное руководство железной дороги, – перекрывая остальные голоса, проговорил генерал Гицко внушительно. – И разъяснить железнодорожникам! Для коммунистов невыполнимых задач нет!
– Форштевень 30 тонн, кажется, – расстёгивая пиджак и вздыхая, проинформировал главный технолог. – Ахтерштевень… сколько?..
– Восемьдесят, – подсказали с другого конца стола.
– Вот-вот. Ни одна железнодорожная платформа такой груз не возьмёт. Да и полотно вряд ли выдержит.
– Так ведь строительство нового ледокола требует нового отношения к делу, – продолжал Гицко. – Нужно навалиться на трудности и устранить их начисто! Каждый коммунист должен понимать, на каком объекте он трудится!.. А всякие отказы есть саботаж.
Повисла пауза.
Главный инженер встал, протиснулся к окну и распахнул форточку. В жаркую комнату сразу повалил морозный пар.
– А ты что молчишь, Сергей Ильич?
– Я считаю, штевни нужно самим варить. Собирать по частям прямо здесь, у нас.
– Да там сталь по сто пятьдесят миллиметров! – неуверенно возразил кто-то из инженеров. – Как её варить, такую?
– Прожектёрство, – оценил генерал Гицко.
Сергей Ильич потёр глаза, высоко на лоб сдвинув очки.
…Лихорадка, лихорадка.
Прилечь бы вот прямо здесь, на стульях, и чтоб сверху навалили все тулупы и шубы, может, станет чуточку теплее, перестанет колоть в глазах, остановится кузнечный молот в голове!..
– Я начал расчёты режимов, при которых наши сварочные аппараты смогут варить такие толщины. Ещё на минувшей неделе начал, – проговорил Сергей Ильич и открыл папку с тесёмками. – Вот здесь начальные прикидки.
– Выходит, вы предполагали, что завод столкнётся именно с такими трудностями, товарищ инженер? – поинтересовался генерал Гицко. – Заранее предполагали? И не поставили в известность «тройку»?..
«Тройка» – это директор, парторг завода и парторг ЦК», – подумал Сергей Ильич медленно. – Два парторга и один директор. Тройка по теории прочности. Тройка по математике. Негусто».
– Я поручил инженеру Смирнову продолжить расчеты, – выговорил начальник КБ, изо всех сил стараясь выгнать из головы все эти грозные «тройки». – Мне кажется, работы такого рода провести можно.
– Когда кажется, сам знаешь, что нужно делать, – проговорил главный инженер задумчиво.
– Да он дело говорит, – вдруг вступил старший мастер дядя Коля Логунов. – Помараковать треба спервоначалу, а так – сварим, чего ж не сварить!..
– А если запорем штевни? Кто отвечать будет?
– Я, – сказал Сергей Ильич, и все посмотрели на него.
– Ну, не ты один ледокол строишь, знаешь ли, – перебил главный инженер. – Давай к доске, новатор. Показывай свои расчёты!
Сергей Ильич поднялся было, но тут навалилась такая слабость, что он плюхнулся обратно и прикрыл глаза.
– Ты чего это, Сергей Ильич? Не спал, что ли?
– Э, да у него лихорадка! Горит весь!
– Давай звони в медпункт, ребята, пускай врачиха подбежит!
Сергей Ильич сквозь пелену в голове думал только о том, что ведёт себя не слишком прилично – ещё дамских обмороков в кабинете главного инженера не хватает!
Тройка по поведению!..
– Не нужно врача, – сказал он, стараясь, чтоб прозвучало твёрдо и решительно. – Я сейчас пойду к доске и всё покажу.
Последнее, что он помнил, это как дядя Коля сказал, качая головой:
– Вот ведь жалость какая, ежели помрёт. Толковый инженер, хоть и молодой.
Январь 1957 года, Москва
Надинька проснулась, сразу вскочила, побежала и спряталась за портьеру. Кто-то изо всех сил колотил в дверь комнаты. Стены содрогались, и внутри рояля, который занимал почти всё помещение, тревожно гудела струна.
– Открывай, кому говорят! Слышь, интелихенция! Давай четвертную рабочему классу!
Надинька всё никак не могла привыкнуть, что «рабочий класс» имеет право ломиться к ней в любое время дня и ночи, и сильно пугалась.
– Вот что ты за человек, – заговорили из коридора, и Надинька узнала голос Агаши. – Чего бузишь? Нету у нас для тебя денег, нету!
– Как так нету, ежели она директорская дочь! Надька! Гони деньгу!
Надинька схватила халат, кое-как надела и туго-туго затянула пояс.
– Сейчас жена со смены придёт, надерёт тебе уши!
– Да я сам кому хочешь надеру! Ты чё, думаешь, я Дуську боюсь? Вот она у меня где, во-от где, зараза! А ежели у меня душа горит! А ежели я воевал! Инвалидом через это стал! Мне и выпить воспрещается?!
– По утрам воспрещается, – строго сказала Агаша. – Пойди и спи! А то участкового позову.
– Да ты не больно-то размахивайся, мымра!.. Я сам себе участковый, сам себе постовой!
– Вот что, постовой, – послышался другой голос, очень строгий. Сосед Колпаков вступил в перепалку. – Или ступай в свою комнату, или я коллективную жалобу на тебя напишу. Что хулиганишь и безобразничаешь! Живо за сто первый километр из столицы полетишь!
– И правильно, – поддержала Агаша, локтем открывая дверь в комнату, руки у неё были заняты кастрюлькой. – А мы подпишем.
Она зашла, поставила кастрюльку на стол и повернула выключатель.
– Разбудил он тебя, бузотёр этот? Ну, ничего, ничего, девочка. Всё равно вставать тебе пора, как бы не опоздать на экзамен-то.
– Экзамен в девять, не опоздаю.
– Ступай в ванную-то, пока свободно. А то сейчас колпаковские набегут.
Когда трое мальчишек Колпаковых собирались в школу, в ванную было не прорваться, и за собой они всегда оставляли лужи на полу и разводы зубного порошка на раковине.
В некогда просторном коридоре адвокатской квартиры, давно превращённой в коммунальную, было холодно и темно. Свет единственной лампочки на длинном шнуре не добивал до стен, вдоль которых были наставлены шкафы, замкнутые на висячие замки, сундуки и короба, рамы, лыжи и чья-то бесхозная бочка.
В комнате хулигана Федота громко говорило радио, на кухне шипели примусы.
– Здрасти, Надинька, – поздоровалась вредная бабуся Колпакова, мамаша того самого, что приструнил Федота. – Что это в такую рань поднялась? Никак дела у тебя появились?..
– Сегодня экзамен, – прошелестела Надинька. Она боялась и старуху, отчего-то сразу невзлюбившую её.
– Вона как, – протянула бабуся Колпакова, на сковороде у неё что-то стреляло, как пистоны взрывались, – экза-амен! За собой ни убрать, ни постирать, ни приготовить, а туда же! Вот я в твою комсомольскую ячейку напишу, как ты барыней живешь, прислуга за тобой ходит, будет тебе экзамен!..
Надинька шмыгнула в ванную и торопливо задвинула за собой щеколду. И перевела дыхание.
…Вот что им всем от меня надо, а?.. Словно я виновата в том, что папа умер, и мама умерла, и нам приходится жить в городе, в этой самой квартире, где и без нас народу полно!
Надинька чистила зубы и всхлипывала – так жалко стало себя и Агашу. Та всё-таки победила, Надинька осталась на дневном отделении, училась, а работала на них обеих Агаша. Хотя заработка всё равно не хватало, потихоньку распродавали папины вещи. Совсем новый костюм Агаша ещё осенью продала, на те деньги купили Надиньке башмаки, боты и ещё что-то. Трудно было привыкнуть к постоянному безденежью, к тому, что в кондитерской в Столешниковом нельзя купить пирожное, даже в стипендию нельзя, а нужно всё до копеечки принести домой и отдать Агаше «на хозяйство». Серёжа присылал переводы, но гордая Надинька отказывалась наотрез – он ей никто, просто добрый товарищ, а она взрослый человек, на будущий год на службу поступит, чего бы там Агаша ни говорила.
Надинька умылась ледяной водой, от которой сразу загорелись щёки, и покосилась на чугунную ванну с облупленными бортами и почерневшим от времени краном. Решено было после Нового года начать каждое утро обливаться холодной водой, но она всё никак не решалась, ругая себя за малодушие.
В дверь постучали, интеллигентно, одним пальцем. Должно быть, Фейга Наумовна встала и тоже собирается на службу.
– Сейчас! – крикнула Надинька.
Поколебалась, вздохнула, решительно стянула халат, забралась в ванну и открыла воду. Ступни обожгло – такая холодная! Надинька стиснула зубы и переключила кран на лейку душа.
Стало так холодно, что помутилось в голове, и показалось, что сознание гаснет и уходит. Отрывисто дыша и держась руками за стену, Надинька повернулась другим боком.
У-у-ух!..
Выключила воду и выпрыгнула из ванны.
Зубы у неё стучали.
Она кое-как обтёрлась, натянула халат и выскочила из ванной.
– Доброе утро, Надинька, – приветливо поздоровалась дородная и красивая Фейга Наумовна. – Что это с вами? Не заболели?
– Я закаляюсь, – пробормотала Надинька и опрометью помчалась к своей двери.
– Батюшки-светы! – всплеснула руками Агаша, завидев её. – Ты что? Никак мылась?! На улице мороз, куда ты с мокрой головой пойдёшь?!
– Я загадала, – Надинька бросила полотенце, откусила хлеба и глотнула чаю, который уже налила Агаша. – Облилась холодной водой, не сдрейфила. Значит, экзамен сдам!